Ведогони, или Новые похождения Вани Житного - Вероника Кунгурцева

Внезапно Ваня понял… А крылья‑то им зачем дадены? Посестрима по очереди перенесет всех на ту сторону! Но когда он сказал об этом, самовила покачала головой, дескать, она слышала про Огненную реку‑то, на той стороне запретные места, им туда нельзя… Что ж — нельзя так нельзя, придется возвращаться: идти влево, или вправо, или назад… Но синий клубок вдруг заартачился, никуда не желая двигаться отсюда: сколько Ваня ни бросал его в разные стороны, он упорно возвращался обратно. Что же делать? И малый лешак упорно тыкал пальцем в противоположный берег, крича, дескать, там делевья, там лес, дескать, туда надо идти‑то!.. Десантница молвила, сейчас, де, попытаемся у куколки Лели поспрошать, что им делать, авось ответит… Полезла в свой рюкзачок и нечаянно вытряхнула убрус Василисы Гордеевны. Смеян ухватил его, себе на шею повесил и начал что‑то на ухо девочке нашептывать — Стеша, держа куклу под мышкой, усмехнулась, сорвала с пастушонка полотенце, и, шуточно сердясь, взмахнула убрусом, чтоб огреть красавчика, — как вдруг…

Ваня глаза вытаращил: над Огненной рекой возник мост, только что его не было — и вот… Впечатление было такое, будто до этого он левым глазом смотрел, а правый прикрыт был, и мост ушел из поля зрения — а теперь появился! Мост дугой изогнулся над огненной пропастью, это было довольно шаткое деревянное строение с перилами, черное, частично обгоревшее. Но всё же это был мост! Стеша, не сдержавшись, воскликнула:

— Ну, ни фига себе! — и все, кроме Златыгорки, бросились вверх по деревянному виадуку, посестрима же осталась на берегу. Ваня, сделав пару шагов по черным лесинам, вернулся к девушке, дескать, ну что ты, пойдем с нами… Златыгорка же упорно отнекивалась, дальше, де, пути для нее нет, соловей поддакнул: — Нам, де, и тут хорошо… — Хрустальный шар жался к золотой ножке девушки, но и синий клубок лежал неподвижно возле простой ее ноги.

Но тут и те, что побежали вперед, вынуждены были остановиться — путь им преградили. На самой высокой точке моста, видать, выйдя встречу им с той стороны, стояли трое… Это были такие трое, что и девочка, и лешак, и бывший змей попятились назад.

В середине возвышалась высоченная женщина, держащая в каждой из поднятых рук по громадной птице, которые бились и рвались, пытаясь улететь — но мощные руки крепко обхватили птичьи лапы. Голова женщины была странной ромбовидной формы, вместо волос какие‑то крючья, а может антенны, но главное: лица, как такового, не было — провал на месте лица, да и вся женщина, строго говоря, была какой‑то сквозящей, не вполне явной… И птицы были такими же. С двух сторон от женщины, верхом на лошадях, сидели всадники, один держал круглое солнечное колесо, у другого в руках серебрился серп месяца… Всадники, хоть и на лошадях, были вполовину ниже гигантши. Головы всадников были той же странной формы, что у женщины, и также безобразны лица. И кони, и всадники, да и оба светила — тоже отличались прозрачностью, они как бы не вполне воплотились.

Шестеро на мосту, и Златыгорка с Ваней на берегу, замерли. Молчанье нарушила женщина с птицами — она застонала. Всадники обернулись к ней. Женщина выпустила из рук рвущихся птиц, а те ринулись к стоящей на берегу Златыгорке и, каким‑то образом проникнув сквозь ткань жилета, выхватили из кармана вилы тельце жаворлёночка и, к всеобщему ужасу, бросились с ним вниз, в Огненную реку, и пропали из глаз — никто не успел и слова молвить… А гигантша, протягивая руку к убрусу, который Стеша не успела убрать в рюкзак, произнесла: «А, а, а»…

Девочка обернулась к Ване, дескать, что делать… Мальчик подбежал к стоящим на мосту, на ходу приговаривая: «Отдай, отдай им полотенце!» (Может, это и есть те, кому адресовано послание Василисы Гордеевны?..) Десантница послушалась — и убрус оказался в руках гигантши. Женщина, тыча прозрачным перстом в бабушкину вышивку, пропела: «О, о, о» — кажется, она была довольна. Всадники, нагнувшись с двух сторон, тоже изучали убрус, но когда подняли головы, не проронили ни звука. Гигантша же, ткнув долгим пальцем в Ваню, — мальчику показалось, что перст прошил его лицо насквозь, — сказала: «И». Потом, указав на Стешу, опять пропела своё «И». А в третий раз с возгласом «И» пронзила пальцем Березая. Мальчик с девочкой переглядывались, не понимая. А женщина, от которой пошли холодные волны, обернулась к противоположному берегу Огненной реки и показала туда пальцем, молвив: «У». Теперь ребята поняли: их приглашали на тот берег…

— А Златыгорка?! — воскликнул мальчик.

— А Смеян?! — вскричала девочка.

— Ы, ы, ы, — отвечала женщина, покачивая ромбической головой из стороны в сторону.

Значит, только те, что пришли сюда из… другого мира… А что это значит? А это значит… Ваня бегом бросился назад, уткнулся Златыгорке в живот, а та, бормоча: «Ну, ну, ну!» — точно заразилась от гигантши, — гладила его по голове. Стеша со Смеяном тоже сошли с моста, они стояли, уставившись друг другу в глаза долгим взглядом, и молчали. Вдруг Ваня услышал знакомые переливчатые трели — мерещится ему, что ли? Но не ему одному мерещилось‑то — все задрали головы к седому небу: никого нет!.. И тут из пропасти, из Огненной реки, вылетел… жаворлёночек, живой и невредимый! Да еще какой дивновидный: крылышки‑то чем‑то снизу подсвечены, перышки‑то в огненной бахроме! Птах опустился на свое место — на левое плечо Златыгорки. Соловей с правого плечика зачивиликал:

— Это ведь таперича не жаворонок — это какая‑то жар–птица, коршун его побери!

— Уже побрал! — задорно отвечал жаворлёночек, и все, сквозь подступившие слезы, рассмеялись.

— Ну–у, он теперь и разговаривать‑то с нами, простыми птицами, побрезгует, — не успокаивался соловей. А жаворонок, выругавшись по–вороньи, ответствовал:

— Не мели–ко ерунду!

А с моста раздалось: «Э, э, э» — это женщина звала их. Поочередно троекратно расцеловались, даже Ваня со Смеяном, даже птичьих личиков коснулись губами, приняв в ответ удары клювов по щекам. У каждого был теперь свой путь, хоть и камень лежал на душе, но что делать — надо уходить… И девочка с мальчиком и малым лешаком вновь шагнули на дымящийся мост. Остальные, махая, кто руками, кто крыльями, остались на другом берегу.

Ни всадники, ни гигантша не посторонились, а женщина всё манила, звала, пришлось идти напролом. Ване, который оказался посредине между Стешей и Березаем, досталось проходить сквозь женщину — он зажмурился, шагнул… Ему показалось, что воздух натянулся и… лопнул, будто износившаяся ткань. Девочке досталось идти сквозь коня, потом сквозь всадника, а солнечное колесо оказалось над ее головой. Лешачонок прошел сквозь лунного всадника, а выйдя наружу, отряхнулся, будто вышел из воды и сказал: «Замёлз я, колшун побели!»

Оставалось только пробежать по обгорелым бревнам — и они на другом берегу. Оглянулись — трое на мосту стоят как ни в чем не бывало: всадники по краям, женщина посредине, на них не оборачиваются.

В одном месте бревна сгорели дотла, образовался провал, и виднелись огненные сполохи далеко внизу. Ваня с лешаком перепрыгнули через поперечную дыру. А когда десантница перескакивала сквозину[84], у рюкзака, висевшего у ней на одном плече, оборвалась лямка, и красный рюкзачок со всем содержимым соскользнул и… сквозь дыру ухнул в огненную пропасть.

— Кукла! Леля! — завопила девочка, бросаясь на мост ничком, и чуть сама не отправилась следом за вещмешком, потому что черные бревна стали подламываться… Дым повалил из всех щелей. Дерево занялось, мост затрещал по всем швам, в черных бревнах-головнях проявились багровые письмена, и головешки вспыхнули… Лешак подхватил девочку, поставил на ноги, Ваня взял ее за одну руку, Березай за другую — и они помчались.

Едва успели перескочить на другой берег, как мост заполыхал! Но тех троих, что стояли на мосту, — уже не было видно… Может, вслед за своими птицами нырнули в Огненную реку?! Виадук как‑то очень уж скоро сгорел — и рухнул в пропасть, оставив после себя лишь дымный след.

А на том берегу стояли Смеян и Златыгорка. На каждом плече посестримы — по птичке, всё как положено. Бывший Змей не отрываясь глядел на чумазую, плачущую Стешу, потом утер сопли, молча развернулся — и пошел. Златыгорка, последний раз взмахнув серебряной рукой, отправилась следом за Смеяном. А два царства: Хрустальное и Синее — катились за ней….Чем дальше удалялись от жаркой огневицы, тем холоднее становилось. Давно достали из Ваниной котомки все теплые вещи и натянули на себя. Ваня куртку Стеше отдал, а сам в свитере с оленцами да в Березайкином плаще мерз — лешак почему‑то ни в какую не хотел его надевать, да мало того: он и красную распашонку скинул, хорошо, что багровые штанцы не стал снимать!

Ваня думал, стоит им ступить на другой берег — и они окажутся дома… но, увы… Люди им не встречались, городов и поселков не было: всё то же самое, что и прежде. Или уж в такой тундре безлюдной они очутились… Постепенно тундра — если это была тундра — к несказанной радости лешего, перешла в лесотундру, потом в настоящий лес. Правда, облетевший, зимний… Голые деревца, каждое из которых стремился обнять лешачонок, росли теперь в таком количестве, что не наобнимаешься! Брели молча, каждый свою думу думал. Животы, конечно, подвело — но о еде заботиться не хотелось… Один Березай был сыт и доволен, правда, он и ребятам находил то подмерзшую клюкву, то советовал сосновые иголки пожевать — очень, де, вкусно… Жевали — что ж делать… Лешачонок вообще оживился среди деревьев‑то — конечно, сколь времени полесовый леса не нюхал… «Мой лес!» — восклицал Березай и величаво поводил рукой. «Твой, твой, а то чей же», — бормотала десантница, она всю дорогу была не в духе.