Россия и Европа- т.2 - Александр Янов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Султану никак не удавалось подавить греческое восстание, ставшее к середине 1820-х знаменем всей либеральной Европы. В её глазах боровшиеся за независимость греки отстаивали дело цивилизации против варварства. Складывалась парадоксальная ситуация: самый европейский из владетелей Оттоманской империи оказывался вдруг воплощением азиатского варварства. По всему континенту создавались филэллинские комитеты, собиравшие деньги на помощь грекам и посылавшие в Грецию добровольцев. Газеты ежедневно помещали сообщения с театра военных действий, журналы публиковали пламенные статьи таких европейских знаменитостей, как Шатобриан и Лафайет.
Парижское филэллинское общество собрало для греков 3 миллиона франков. Лондонские банкиры дали временному греческому правительству два огромных по тем временам займа: 8оо тысяч фунтов стерлингов в 1821-м и два миллиона в 1825 году. Добровольцем поехал умирать в Грецию Байрон. Казалось бы, самое простое, что мог в таких обстоятельствах сделать султан-реформатор, это даровать Греции если не независимость, то, по крайней мере, широкую автономию, одним ударом завоевав таким образом симпатии всей Европы. Тем более, что усмирить греков силой он все равно не мог.
Но так далеко европеизм Махмуда не простирался. Султан поступил традиционно: попытался раздавить мятежную провинцию империи силами другого провинциального вассала, воинственного египетского паши Мегмета Али. К этой истории, однако, мы еще вернемся. А пока что подведем итоги. Как Селим, так и Махмуд, оказались лишь пародиями на Петра. В отличие от него, им не удалось ни секуляризовать страну, ни кардинально изменить её культур- но-политическую ориентацию.
Так или иначе, читатель можеттеперь более компетентно оценить как то, что сделал для России Петр, разрушив в конце XVII века Московию, так и то, с какой Турцией пришлось иметь дело Николаю.
Глава пятая
восточный вопрос греЧеское
ЧУДО В заключительной книге трилогии мы поговорим о столкновении Петербурга со Стамбулом по поводу Греции в самый драматический его момент в 1825 году, когда дело закончилось скандальным конфузом петербургской дипломатии, так и не сумевшей до кончины императора Александра разрешить конфликт между двумя непримиримо противоречившими друг другу императивами. С одной стороны, лояльность Священному Союзу требовала безоговорочно осудить греков как мятежников, восставших против легитимного государя. Греция «находится под скипетром Оттоманов, — отвечал на их просьбу о помощи российский канцлер Каподистрия, — Провидению угодно, чтобы под этим скипетром вы ему и служили».23
Но симпатии к восставшим требовали столь же безоговорочной поддержки греков как борцов за национальное освобождение. Этот неразрешимый конфликт практически парализовал российскую политику. В результате, как с удовольствием констатировал партнер России по Священному Союзу Меттерних, «влияние русского двора на греков потеряно».24 Но то, что было политической интригой для австрийского канцлера, звучало как смертный приговор для истекающих кровью греков. Выход из игры единоверной России в момент, когда сын египетского паши Ибрагим явился по просьбе султана в Грецию во главе огромной армии, не оставлял восставшим надежды. «Дело греческой независимости, — замечает французский историк, — казалось окончательно проигранным»25
Но тут случилось невероятное. Греки склонны были рассматривать это как чудо. В последнюю минуту, когда Ибрагим уже разгро-
23 История России в XIX веке (далее ИР), М., 1907, вып. 8, с. 589. 2k Там же, с. 591. 25 «История», т. з, с. 190.
мил их ополчение и готовился к штурму тогдашней столицы республики Навплии, он вдруг снял осаду и приказал своей армии отступать по всему фронту. А произошло на самом деле вот что. Под нажимом всеевропейской филэллинской кампании в конфликт вмешалось английское правительство. Только что вступивший в должность британский премьер Джордж Каннинг заявил: «Россия покидает свой пост, Англия должна занять её место. Тем более, что человечество этого требует».26 Ибрагим намек понял. Английский флот мог в любую минуту перерезать его коммуникации с Египтом. На время, по крайней мере, греческая республика была спасена. Три месяца спустя Александр умер, у руля империи встал Николай. И вот что случилось дальше.
Глава пятая Восточный вопрос
«Наиболее вредная из всех возможных
комби Н 3 Ц И И У> Для нового царя преданность принципам Священного Союза вовсе не была императивом. И если не стал он филэллином, то совсем по другой причине. Он сразу понял то, чего так и не уразумели ни император Александр, ни султан Махмуд: греческое восстание вовсе не было рутинным, провинциальным мятежом, с которым, кактра- диционн#заведено было в Блистательной Порте, можно покончить силами соседнего вассала. Для Николая события в Греции представляли грозный симптом европейской революции, вырвавшейся далеко за пределы Запада и на глазах завоевывавшей православную страну.
В самом деле еще в 1822 году первое же собрание народных представителей в Эпидавре провозгласило не просто независимость Греции, но и принцип верховенства народа. Мало того, оно выработало ненавистную Николаю конституцию, приняло идею разделения властей и гарантировало всем гражданам республики неприкосновенность личности, свободу совести, печати и собраний.
Короче говоря, греки шли даже дальше декабристской конституционной монархии. И это вовсе не было каким-то временным «безумием наших либералов»: второе собрание 1827 года в Трезене безоговорочно подтвердило политические принципы Эпидавра. Даже на краю гибели не желали греки отказаться оттого, что для Николая было откровенной крамолой. И при этом ожидали поддержки от палача декабристов? Не странно ли?
Вот реакция императора на греческие дела в записи барона Бруннова:
«Увеличивать материальные силы греческой державы, подчиняющейся влиянию учений, управляющих политикой морских держав, было бы изо всех возможных комбинаций наиболее для нас вредною».27 Другое дело, что Николай был, конечно, непрочь использовать затруднения, причиненные Порте греками. Тем более, что затруднения эти усугубились реформами султана Махмуда, в частности расстрелом янычарского корпуса. Старая военная организация империи на глазах рушилась, новая еще не была создана. Как же упустить такой, сточки зрения «турецкого» сценария, удобный момент? И поэтому уже в марте 1826 года, еще в разгар следствия по делу декабристов, Николай предъявил Порте грозный ультиматум. Речь в нем, правда, шла главным образом о неприятностях, которые чинили русским купцам турецкие чиновники, но между прочими претензиями султану напомнили и о старом договоре 1774 г. в Кучук Кайнарджи, в котором Турция признавала право России на защиту в её владениях христиан.
Ультиматум встревожил Англию. Она дала понять Николаю, что конфликт между греками и турками есть дело общеевропейское и она не позволит России решить его в одностороннем порядке. Не желая восстанавливать против себя Англию, царь согласился с нею сотрудничать, о чем и был 4 апреля подписан соответствующий протокол.
От Стамбула его, правда, скрыли, чтобы не мешать Николаю добиваться полной свободы торговли в турецких портах. Но совместное давление принесло результаты. 7 октября 1826 года при посредничестве Англии был заключен Аккерманский договор. Россия получила всё, чего добивалась. О Греции, впрочем, в договоре не было ни слова. Ею Николай, ясное дело, пренебрёг.
Глава пятая
восточный вопрос «Освободитель Греции»
А греческая эпопея междутем продолжалась. Получив подкрепление из Египта и решив все-таки бросить вызов Англии, Ибрагим разорил Пелопонес.
5 июня 1827 года к ужасу европейских филэллинов пали Афины. Республика снова оказалась на краю гибели. И ограничиваться одними декларациями было уже нельзя. Тем более, что под нажимом своих филэллинов к русско-английскому протоколу от 4 апреля примкнула и Франция. 6 июля 1827 года Англия, Франция и Россия подписали лондонский трактат о совместных действиях против Турции. И поскольку Порта, опьяненная победами Ибрагима, условия трактата отвергла, союзные эскадры 20 октября вошли в порт Нава- рина, где был сосредоточен турецко-египетский флот, и в ходе двухчасового боя его уничтожили.
Но тут встал на дыбы султан Махмуд. И куда только девался весь его европейский лоск, едва на карте оказалась судьба империи? Заключив союз со своим духовенством, Махмуд объявил джихад против неверных. В особенности негодовал он против России, которую обвинил в том, что она его обманула, не поставив в известность при заключении Аккерманского соглашения о союзе трех держав против Турции. Это, конечно, была чистая правда, но все равно обидная. Еще более чувствительным, однако, был удар по экономике России, когда Турция закрыла проливы для русских коммерческих судов. Короче говоря,*2 апреля 1828 года опубликован был в Петербурге манифест о войне с Турцией. И хотя в нём Греция опять-таки даже не упоминалась, русское общество все равно было уверено, что Россия намерена, наконец, заступиться за греков — и откликнулось на царский манифест с громадным воодушевлением.
