Уничтожить - Мишель Уэльбек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он спал спокойно, без сновидений; на следующий день уже в восемь утра он стоял у ворот замка Жермоль, он знал, что в провинции рабочий день начинается рано. Охранник сильно смахивал на этакого злодея слугу, как правило дегенерата, участвующего в обрядах черной магии с закланием кур и вычерчиванием на полу амбара каббалистических знаков, которыми изобилуют фантастические фильмы категории Z; он был в курсе его приезда. Гобелены находились в плачевном состоянии, как он и опасался; в частности, один из самых красивых, на котором изображено купание Вирсавии, был наполовину съеден крысами. Чего он не ожидал, так это холода, в комнатах замка можно было закоченеть; плохо дело, ведь реставрация шпалер – тонкая ручная работа, ее трудно выполнять одеревеневшими пальцами. Что-то пробурчав, сторож пошел за электрическим обогревателем, что оказалось очень кстати; ему особо нечем было заняться в зимние месяцы, когда прекращались экскурсии по замку, и большую часть своего времени он, похоже, посвящал кормлению собак – их было тут, наверное, с десяток, малопривлекательной породы, вроде ротвейлеров и мастифов. Однако в полдень Орельен вышел прогуляться по парку; звери подозрительно на него поглядывали, но не приближались. Замок располагался в коммуне Мельсе, в бар-ресторан которой он и отправился обедать; там была приятная, мирная обстановка, как в романах про Мегре.
Он знал, что Сесиль не будет расспрашивать его про Инди, подождет, пока он сам заговорит о ней, но в первый вечер ему недостало мужества затронуть эту тему. Она сказала, что в больницу они поедут в субботу, чтобы забрать Мадлен – по субботам она ночевала в Сен-Жозефе. А в воскресенье отвезут ее обратно и смогут побыть с отцом.
На следующий день после ужина Сесиль вернулась на кухню; она занялась готовкой на неделю вперед, потом она разложит всю еду по герметичным боксам и отдаст их Мадлен; это займет у нее два-три часа, не меньше. Когда Эрве отправился спать, Орельен остался в столовой один; он не думал о том, что собирается сказать, в голове у него, в общем, было пусто. Затем, почти автоматически, он встал, пошел на кухню, закрыл за собой дверь и сел за стол. Сесиль закончила помешивать соус, томящийся в сотейнике на медленном огне, повернулась к нему, вытерла руки и села напротив.
С продажей скульптур все почти в порядке, начал он, с составлением списка он справится за один уикенд, и владелец галереи заберет их в следующие выходные, они уже договорились на субботу двадцать седьмое, они заедут рано утром. Он чувствовал, что говорит невыразительным голосом, он толком даже не узнавал свой голос, и это его слегка встревожило.
Он поговорил еще немного о скульптурах матери, о том, сколько времени потребуется, чтобы продать их, и на какие суммы они могут рассчитывать. Сесиль терпеливо ждала не перебивая. Потом встала, чтобы помешать соус, и снова села напротив.
– Сразу после этого я подам на развод, – добавил он тем же тоном. – У меня назначена встреча с адвокатом на первое марта.
– А как же твой сын? Вы договоритесь о попеременном проживании, о праве на посещения по выходным?
– Я не собираюсь видеться с сыном.
Она опешила, замолчала на минуту, потом подошла к нему, сжала в ладонях его руку и сказала, что понимает его, ну, может его понять, конечно, он не вполне его сын, это многое меняет, все, вероятно, сложилось бы иначе, не окажись он, к сожалению, бесплодным.
– Да нет у меня никакого бесплодия, – спокойно ответил Орельен.
На этот раз она взглянула на него с изумлением, которое, по мере того как до нее доходило, что именно он сейчас сказал, постепенно сменялось ужасом. Вдалеке скрипнула дверь. Они замолчали; наверное, это встал Эрве. Чуть погодя все снова стихло. Орельен избегал взгляда Сесиль, но наконец выдавил из себя тем же отстраненным тоном:
– И никогда никакого бесплодия у меня не было. Это все ее выдумки. Я никогда не понимал, зачем ей понадобился донор.
И только когда в глазах его сестры заблестели слезы, он тоже расплакался. Он плакал долго, спокойно, казалось, поток слез никогда не иссякнет, а Сесиль укачивала его в своих объятиях. Он почти ничего не чувствовал, по крайней мере, не испытывал никакой боли, скорее что-то вроде абстрактной жалости к себе и еще какого-то более тревожного ощущения, что он постепенно опустошается. Возможно, подумал он, так чувствует себя человек, истекая кровью. В тот момент, когда слезы начали иссякать, к этому добавилось еще что-то, какая-то полнейшая расслабленность организма, усугубленная чудовищной усталостью. И он пошел спать.
На следующее утро, стоило им приехать в больничный центр, как в коридоре, ведущем в комнату отца, они наткнулись на Мариз.
– Они вышли, – сказала она, – Мадлен повезла его гулять в сад. А вы его младший сын, да? – Орельен кивнул. – Она предупредила его, что вы приедете. Доктор Леру тоже хотел бы с вами познакомиться, но его не будет в эти выходные.
– А красивая у него медсестра, – сказал Орельен, когда они шли в сад.
– Вот это от тебя не ускользнуло… – отозвалась Сесиль, но воздержалась от комментариев.
Мадлен, сидевшая на скамейке рядом с Эдуаром, закутанным в несколько одеял, увидела их издалека, энергично помахала им, встала и покатила кресло им навстречу. Две медсестры, которые попались ей по пути, отошли немного в сторону, только бы с ней не здороваться, и Орельену показалось, что они враждебно на нее посмотрели.
Он подошел к отцу, взял его руку, высунутую из-под одеяла, и сжал ее.
– Я приехал, папа, – сказал он. – Давай пойдем к тебе, а то похолодало, ладно? – Эдуар моргнул, медленно, но вполне отчетливо.
– Это значит “да”, – объяснила Сесиль, – помнишь? Может, мы вас оставим, – добавила она, когда они вернулись в комнату, – если тебе хочется поговорить с ним наедине.
Сесиль и Мадлен вышли; отец смотрел ему прямо в глаза застывшим взглядом. Он не в силах что-либо выразить, твердил про себя Орельен, он лишен возможности проявлять свои чувства; но ему потребовалась еще пара минут, чтобы заговорить.
– Я
