Распутин наш. 1917 - Сергей Александрович Васильев

– Не загружай себе голову этой ерундой, – отмахнулся Грибель, – просто радуйся, что он на нашей стороне…

– Он-то на нашей… А мы сами на какой?

– Отставить разговорчики, поручик! Доложить, как полагается!

– Орудие к стрельбе готово!

– По сатанинскому вертепу илларионовским фугасом – пли!

Февральский морозный вечер раскололся грохотом майского грома. На фасаде фамильного поместья Рокфеллеров расцвёл кровавый цветок.

– Ах, Николай Алексеевич! Ах, молодец! – завопил Грибель, глядя в бинокль, – с первого раза! Прямо в форточку закинул! Давай, заряжай шустрее! По врагам человечества! Беглым! Огонь!

Глава 24. На пороге неизбежного

– Чем кормят русских подданных царские газетчики? – поинтересовался Николаи, с наслаждением закуривая папиросу после чашечки крепчайшего кофе.

– “Русское слово” стращает жителей Петрограда, – охотно откликнулся адъютант, остзейский немец, закончивший до войны ревельский университет. – Пишет:

«Приближение конца измеряется теперь уже не месяцами, а неделями, может быть, днями. Не сегодня завтра мы станем лицом к лицу с всеобщим и повсеместным кризисом всего: хлеба, мяса, рыбы, овощей. Необходим экстренный созыв чрезвычайного продовольственного совещания. Необходимо немедленно всенародно решить, что нам делать. Необходим какой-то патриотический подвиг, иначе мы погибнем!».[51]

– Газетчики призывают к чрезвычайной продовольственной диктатуре? Любопытно. Я-то думал, что только в Германии беда с провизией… Ну, хорошо. А что они пишут про нас?

– Почти ничего, но зато целый разворот про войну в Америке…

– И во что на этот раз вляпались янки?

– На этот раз кто-то полез к ним…

По мере ознакомления с газетной статьёй, Николаи покрывался лихорадочными пятнами. Адъютант, конечно, не мог знать о дружбе начальника с Адольфом фон Павенштедтом, старшим партнером фирмы “Амсинк & Ко”, находившейся под контролем корпорации “Америкэн Интернэшнл”. Германский посол граф фон Берншторф считал Адольфа одним из наиболее уважаемых, “если не самым уважаемым имперским немцем в Нью-Йорке”. Действительно, фон Павенштедт в течение многих лет был главным кассиром германской шпионской сети в этой стране. Судя по количеству пропавших без вести и погибших на Бродвее 120, в офисе фон Павенштедта творился ад. Николаи должен был выяснить быстро и незаметно для окружающих, где находится слишком много знавший человек. Если предположить самое скверное, и он попал в чужие руки, надо срочно обрывать нити, тянущиеся от него к непосредственным участникам германского шпионажа и другой не совсем законной деятельности в США – доктору Альберту, Карлу Хайнену, фон Ринтелену, фон Папену, графу Жаку Минотто, Паулю Боло-Паше и многим-многим другим. “А я в дороге и еду к тому, кто намекал на некоторые неприятности для дельцов с Уолл-стрит… Ничего себе неприятности!”

– Распутин гонит нас по флажкам, – прохрипел Николаи, не слушая адъютанта. – Этот проклятый русский, ничего не сообщая о своих планах, создаёт такие обстоятельства, что, хотим мы этого или нет, просто обязаны действовать в его интересах.

Адъютанты, не понимая, что так взволновало их начальника, вежливо замолчали. Пылкий, заботливый Дитрих бросился к походному саквояжу, и через минуту в руках у Николаи оказалась маленькая складная стопочка с его любимым французским коньяком. Откуда адъютант доставал это сокровище во время войны, оставалось загадкой, а Вальтер не особо интересовался. Достаточно было того, что обжигающе крепкий вишневого цвета напиток действовал лучше любого седативного, проваливаясь влажным огнём в желудок и поднимаясь по венам теплой успокаивающей волной.

– Где мы найдем нашего русского? – поинтересовался адъютант не столько ради любопытства, сколько для перевода разговора в отвлеченную плоскость.

– Его надо искать там, где сегодня вершатся дела империи, в царском дворце, – запрокинув в рот последние капли алкоголя, Николаи протянул стопку помощнику, кивнув в знак благодарности. – Что насчёт дворцового этикета, господа офицеры? И выбросьте эту газету. Хватит на сегодня дурных известий!

Скомканный в колобок печатный листок, превратившийся в месиво букв и слов, полетел в угол, ударился о край урны и скакнул под шкаф. Уильям Бойс Томпсон посмотрел на свои руки, испачканные типографской краской, брезгливо обтёр их о дорожный пиджак и с силой швырнул на широченную кровать чемодан. “Господи! Господи! Что же делать? Всё бросать и возвращаться? Но как же тогда тут, в России? Все процессы запущены, все силы задействованы! Не остановить!” – стучало набатом в его голове. В дверь гостиничного номера негромко, требовательно постучали.

– Кого там ещё чёрт принёс? – раздраженно прошипел директор ФРС, отпирая замок.

Лицо банкира, выглянувшее из-за двери не успело вытянуться от удивления и широко открыть глаза, когда чья-то массивная ладонь заслонила собой всё пространство, пребольно впечатавшись в нос так, что лязгнули зубы. Тело директора ФРС легко откатилось на несколько метров, дверь закрылась, а над Уильямом склонилась хорошо знакомая физиономия сибирского мужика со всклокоченной бородой и такой же шевелюрой. “Надо сделать вид, что ни слова не понимаю по-русски, – сверкнула спасительная мысль, – и как-то дать знать полиции…”

– Oh my! Look what the dog dug out! – пророкотал нежданный гость и, хорошо прицелившись, пнул лежащего финансиста. У того спёрло дыхание и появилось непреодолимое желание забраться под шкаф или под кровать. Ужас обуял профессионального банкира больше не от боли, а от осознания, что этот сибирский неграмотный мужик общается с ним на правильном английском, хоть и с неприятным, лающим акцентом, но с понятными, сочными, чисто американскими идиомами.

– Какого черта вам надо? – прокряхтел Уильям, пытаясь подняться на ноги.

– Вообще-то, – Распутин слегка прижал банкира коленом, из-за чего тот не смог закончить переход в вертикальное положение и остался стоять в постыдной позе на четвереньках, – придя в гости к ростовщику, полагается просить у него в долг или отсрочку по кредиту. Но у меня сегодня скверное настроение. Будем считать, что я начитался Фёдора нашего Михалыча и явился к вам в образе Раскольникова.

– Спаси… – только и успел крикнуть директор ФРС. Пол с неимоверной скоростью приблизился к лицу, челюсть щёлкнула, прикусив язык, превратив конец фразы в мычание.

– Я не договорил, – невозмутимо продолжил мучитель. – Меня, в отличие от главного героя Достоевского, можно разжалобить, уговорить не доставать топор из широких штанин. Я согласен сохранить вам жизнь и даже какую-то видимость достоинства в