Мой полицейский - Бетан Робертс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дети тоже остановились и рассматривали окружающее их пространство, но нам не пришлось долго заниматься этим, потому что, к моему удивлению, ты почти сразу же появился, чтобы поприветствовать нас. Как будто наблюдал сверху, ожидая нашего прибытия. Ты подошел ко мне, улыбаясь, протягивая обе руки и говоря, как тебе приятно быть с нами. На тебе был легкий костюм, и от тебя, как всегда, пахло чем-то дорогим; когда ты своими руками сжимал мои, твои пальцы были прохладными и сухими. Ты был здесь как дома, полностью держа под контролем свое окружение. Я заметила, что твои шаги по плитке звучали даже громче моих, и ты не колеблясь повышал голос и громко хлопал в ладоши, когда направлял детей по коридору, рассказывая, что хочешь показать им что-то волшебное. Конечно, это была денежная кошка, возможности которой ты продемонстрировал с помощью блестящего пенни. Дети столпились перед ней, отталкивая друг друга, чтобы увидеть своими глазами, как загорается кошачий живот, а ты использовал несколько монет, чтобы убедиться, что каждый ребенок стал свидетелем этого чуда. Милли Оливер, однако, попятилась от его дьявольских глаз, и я посчитала ее самой разумной девочкой из всех.
После полудня я увидела, что ты искренне взволнован присутствием детей, и они отнеслись к тебе с ответной теплотой. Ты буквально сиял, когда водил их вокруг выбранных экспонатов, в том числе деревянной маски из Кот-д’Ивуара, украшенной птичьими костями и зубами животных, и черного бархата викторианского платья – перед ним все девочки прижались носами к стеклу, чтобы детально его рассмотреть.
После экскурсии ты отвел нас в маленькую комнату с большими арочными окнами, где детей ждали столы и стулья, а также фартуки, горшки с краской, банки с клеем и коробки, полные сокровищ: соломинки для питья, перья, ракушки, бумажные звезды золотого цвета. Ты попросил детей сделать собственные маски, используя предоставленные картонные шаблоны, и мы вместе наблюдали, как они приклеивали и рисовали всевозможные вещи как на своих масках, так и на себе. Иногда я слышала твой громкий смех и смотрела, как ты примеряешь маску на себя или даешь инструкции, как сделать еще одну, более пугающую. Мне пришлось скрыть улыбку, когда Элис Рамбольд посмотрела на тебя с недоверием после твоих слов о том, что ее творение «поистине изысканно». Она, наверное, никогда раньше не слышала этого слова, а если и слышала, я уверена, это нельзя было применить ни к чему, что она делала. Ты погладил ее по голове, разгладил свои усы и просиял, а она посмотрела на меня, все еще неуверенная в том, как расценить твою реакцию. Элис продемонстрировала талант к искусству. Это было то, чего я совершенно не поняла, но ты это ясно видел. Я вспомнила, что Том сказал мне о тебе в самом начале: он не делает предположений только из-за того, как ты выглядишь. В тот момент я поняла, что это правда, и мне стало немного стыдно.
Когда я собиралась уходить, ты коснулся моего локтя и сказал:
– Спасибо, Марион, за прекрасный день.
Мы стояли в затемненном коридоре, дети собрались вокруг меня, каждый схватил свою маску и глядел в сторону стеклянных дверей, они рвались домой. Было уже поздно; я так хорошо провела время, что совсем не следила за временем.
День был чудесным. Я не могла это отрицать.
А потом ты сказал:
– Это очень мило с твоей стороны – позволить Тому поехать в Венецию. Я знаю, что он это ценит.
Сказав эти слова, ты не отводил взгляда от меня. В твоем тоне не было ни тени стыда или злобы. Ты просто констатировал факт. Твои глаза были серьезны, но улыбка стала шире.
– Он упомянул об этом?
– Мисс, Милли плачет.
Я слышала голос Кэролайн Мирс, но не могла понять, о чем она говорила. Я все еще пыталась понять твои слова. Мило с твоей стороны. Том. Венеция.
– Я думаю, мисс, она описалась.
Я посмотрела на Милли, которая в окружении еще пяти человек сидела на мозаичном полу и рыдала. Ее черные кудри неопрятными завитками свисали вокруг ее лица, к щеке прилипло крошечное белое перышко, и она отбросила маску в сторону. Я привыкла к уксусному запаху детской мочи. В школе проблема решалась легко: если ребенок слишком стеснялся обращать внимание на собственную влажность и не намочил сильно пол или сиденье, я вообще закрывала на это глаза. Если они жаловались или вонь была невыносимой, я отсылала их к старшей сестре, которая любезно предупреждала, как опасно не пользоваться туалетом во время перерыва, а кроме того, у нее была огромная куча чистых, хоть и старых, трусов.
Но здесь не было никакой сестры, и вонь угадывалась безошибочно, как и желтоватая лужа вокруг Милли.
– О боже, – сказал ты. – Могу я чем-нибудь помочь?
Я смотрела на тебя.
– Да, – ответила я достаточно громко, чтобы услышали все дети. – Ты можешь отвести ее в туалет, вытереть ей мокрую задницу и сотворить из воздуха чистые трусы. Это будет хорошим началом.
Твои усы дернулись.
– Я не уверен, что мне это подходит…
– Нет? В таком случае мы уходим.
Я потянула Милли за руку.
– Все в порядке, – сказала я, переступая через скользкую мозаику. – Мистер Хэзлвуд позаботится об этом. Ты можешь перестать плакать. Дети, скажите спасибо мистеру Хэзлвуду.
Ты просиял под слабым хором благодарностей.
– И спасибо вам, дети…
Я оборвала тебя.
– Вперед, Кэролайн. Время отправляться домой.
Ведя детей через двери, я не оглядывалась, хотя и знала, что ты все еще стоишь сбоку от пятна мочи Милли, протянув свою безупречную руку, готовую встретиться с моей.
Придя домой и обнаружив, что Тома нет, я швырнула чайную тарелку через кухню. Я с особым удовольствием выбрала именно ту, которую его мать подарила нам в день нашей свадьбы: тонкий фарфор, украшенный кроваво-красными точками. Восторженный звук удара и сила, с которой я могу швырнуть ею в дверь, были настолько приятны, что я немедленно бросила еще одну, а затем еще, наблюдая, как последняя тарелка едва не попала в окно, вызвав не два взрыва, как я надеялась, а только один. Разочарование от этого немного успокоило меня, и мое дыхание выровнялось. Я поняла, что вспотела, блузка сзади была влажной, а пояс
