Гелиополь - Эрнст Юнгер

Если Фортунио правильно истолковал знаки, в эликсире объединяются силы конопли и лаврового дерева. Экстракт конопли — с давних пор известный ключ к миру грез, он открывает иные залы, чем маковый сок, они требуют большего мужества. Дух жующего опиум возбуждается: образы входят в него и как бы оставляют свой след на девственно-чистом листе. Конопля же выманивает его, вытягивает своими петлями в мир грез. Именно этой мощной активностью и объясняется то, что при превышении максимальной дозы наступает угроза буйного помешательства и безумия, в то время как маковый сок просто усыпляет.

Лавр, напротив, таит в себе силы, дающие отпор угрозе гибели. Он исцеляет от чувства вины за совершенное нагилие. Аполлон возложил его себе на голову после того, как убил лавровой ветвью дракона Пифона. Лавровое дерево выросло на месте зарытых Орестом жертвенных даров в знак свидетельства погашения вины, возложенной на него Геей.

То же подтверждает и алхимия, то есть подлинная философская химия. По ней, курение лавра и лавровые эссенции приводят к световому экстазу при галлюцинациях. Даже в суетных делах находят отражение его чудесные свойства — так, в жарких странах мясные лавки и морги мажут лавровым маслом, отгоняющим паразитирующих тварей. Великие символы лавра проникают повсюду — действие их можно наблюдать от оккультных до пронизанных божественным светом сфер, но только посвященному откроется эта взаимосвязь. Подробности можно найти в моем дневнике.

Фортунио назвал эликсир в высшей степени опасным, поскольку он объединяет в себе радикальные силы с абсолютными. Испытание на прочность при сгибании может выдержать только первоклассный лук. Знаки Орла и Змеи в исходной формуле указывают на его алхимические свойства. Из претендентов, желающих подвергнуться испытанию, исключаются поэтому многие, и прежде всего те, у кого нет веры».

Под этим стояла запись более позднего времени:

«Awertimento».[66] С восхода солнца не принимать пищи, вечером три капли, лучше всего с китайским чаем. Фармакологическое воздействие наступает с оживления мыслей, за ним следует эффект конопли, доводящий до высшего экстаза. Тот, кому удастся преодолеть нарастающее по спирали удушье, будет увенчан победным лавром».

Луций свернул папирусный свиток и занялся изучением колбочки. Она была наполнена темно-зеленой эссенцией, отливавшей, как многие растительные экстракты, пурпуром, когда их пронизывает свет. Он осторожно поместил ее обратно в футляр.

— Все это подогревает во мне интерес к дневнику. Он может оказаться духовным противовесом красочным описаниям Фортунио своих путешествий. Странно, что это имя всегда всплывает, как только намечаются достойные находки. Он самый великий изыскатель, вышедший из школы учителя.

Луций обратился к Будур Пери:

— Это то рискованное приключение, которого я жажду.

Она посмотрела на него, как на того, кто собрался выйти на гладиаторскую арену и чья судьба ей не безразлична.

— Лучше оградить себя от этих попыток, послушавшись Антонио, как от яда, которого надо бояться под страхом смерти, даже если и владеешь им, что уже внушает чувство уверенности. Именно поэтому я и вверяю этот футляр вам. Более надежные руки мне трудно себе представить.

Луций внимательно посмотрел на нее, словно открыл в ней нечто новое.

— Вы скорее подбадриваете меня. Похоже, вы не отступите перед рискованным шагом. Эта черта нравится мне.

Она улыбнулась.

— Вполне возможно, что и у меня есть своя обратная сторона, как у Антонио, о тайне которого вы не догадывались. Вы считаете меня трусихой, и по праву — физическая угроза внушает мне неописуемый страх. Но, может, я окажусь мужественной в том, что касается духовных испытаний.

— Тогда я приглашаю вас пойти дорогой на Элевсин,[67] как то сулит нам эликсир Антонио.

— В вашем обществе я могу решиться на это.

Он взял футлярчик и запер его в бронированной комнате.

Донна Эмилия взяла Будур Пери под свое покровительство и все время деловито заходила и выходила от нее. Она приносила цветы, фрукты, газеты и следила за тем, чтобы та ела строго по часам и обильно, как на корабле. С грустью наблюдала она, как Будур, прежде всего из-за Антонио, все больше впадала в глубокую меланхолию.

— Вы должны хоть немножко уделять внимания фройляйн Пери, чтобы она не чувствовала себя здесь как в темнице. Нужно развеселить ее.

Луций поддакивал ей с внутренним сопротивлением. Впервые он чувствовал себя в каком-то раздвоенном положении, как бы выбитым из привычной колеи, не прикрытым ни с какой стороны. Поэтому он стремился по возможности не замечать присутствия этой женщины из другой части города, как игнорируют некую погрешность в отлаженной жизни, которую не хочется признавать.

С другой стороны, он не мог отрицать, что племянница Антонио внесла в его жизнь нечто новое, что при том политическом напряжении, в котором находился город, все больше затягивало его. Выхода, казалось, не было никакого. Вскоре его мимолетные визиты стали все чаще и все продолжительнее. Теперь он крайне редко появлялся внизу за круглым столом, где все считали, что он занят подготовкой операции. Кроме того, там было не принято, как и вообще в штабе Проконсула, задумываться над тем, кто из них чем занят во внеслужебное время. К вольеру это относилось в еще большей степени.

Луций временами задавал себе вопрос, вышла ли его тайна наружу, за пределы домашнего круга. Но, пожалуй, в это беспокойное время следы вскоре сами собой затеряются. Он только отказался от намерения еще раз навестить доктора Беккера, и одно странное предупреждение укрепило его в этой осторожности. Вскоре после переезда к нему Будур Пери в его личной почте вдруг оказалось письмо неизвестного происхождения — обыкновенная записка без адреса и даты, даже без подписи. Сообщение ограничивалось одной фразой:

«Антонио Пери со вчерашнего дня переведен на Кастельмарино в институт доктора Мертенса».

Почерк имитировал печатные буквы. Луций долго ломал голову над этим посланием. Оно могло прийти как с дружеской стороны, так и оказаться западней. Вполне возможно, что дело тут не обошлось без мавретанцев. Во всяком случае, следовало соблюдать осторожность, поскольку известие указывало на некую незнакомую инстанцию, занимавшуюся им и его связями с семьей Пери.

Еще одно обстоятельство придавало вес этому листку бумаги. В процессе подготовки операции на Виньо-дель-Мар было организовано усиленное наблюдение за Кастелетто, руководил им Калькар. Луций прочитал в утреннем донесении, что действительно накануне с башни была замечена переправа единственного заключенного на остров. Казалось, в этом не было ничего необычного, особенно для этих недель, однако содержание обеих корреспонденции было примечательным. Инфрафотоснимки, приложенные к донесению, показывали лодку и ее причаливание к берегу; просматривалась только одна тень, окруженная вооруженной охраной.

Луций не хотел пугать Будур Пери такими подробностями. Он только счел необходимым намекнуть, что Антонио предположительно находится на положении особого узника Ландфогта в темницах Кастелетто. По сравнению с лагерями, где не утихала расправа над пленниками, это было даже скорее улучшением его положения. Главное было не упоминать при ней Токсикологический институт, вокруг которого ходили темные и зловещие слухи.

Тем временем Луцию удалось спасти и перенести с помощью Костара с улицы Митры не только часть специальной библиотеки Антонио, но и разрозненные страницы его дневника, и в свободное время он занимался просмотром и приведением в порядок спасенных рукописей, несших на себе следы разрушительного вандализма.

Он составил вместе с Будур перечень спасенных листов, позволивший им определить состав и размеры библиотеки. В центре внимания находились великие умы и вдохновители XIX столетия: Де Куинси,[68] Э. Т. Гофман, По и Бодлер. Однако среди печатных изданий были и куда более древние — книги о свойствах трав, труды чернокнижников и демонологии средневекового мира. Часть из них была выполнена на старинном пергаменте и сосредоточилась вокруг имен Альберта Магнуса, Раймунда Луллия[69] и Агриппы фон Неттесхайма,[70] чей труд «De Vanitate Scientiarum»[71] был представлен как в лионском, так и в кёльнском издании. Тут же находились огромный фолиант Виеруса «De Praestigiis Daemonum»[72] и компиляция доктора Веккеруса, изданные в Базеле в 1582 году. Не забыт был и «Кодекс ведьм» того же автора, переплетенный вместе с книжонкой Зигфрида Томаса о бесовском порошке колдунов и колдуний. Особым изяществом отличался изданный в Амстердаме французский перевод «Мира магии» Бальтазара Беккера в четырех томах, и ценность каждого из них значительно повышалась благодаря поблекшему автографу древнего теолога.