Наследство в глухой провинции - Лариса Шкатула

— Погоди, — я дала себе слово Федора не перебивать, раз масть пошла, но все-таки не удержалась, — ты хочешь сказать, что у вас казакам разрешается стрелять?!

— Никому у нас не разрешается стрелять, — с некоторой досадой проговорил Федор, но какую-то несказанность в его словах я почувствовала. Может, он уже и раскаивался в своей откровенности. — Все обо всем знали, но понимали, что без применения силы никто просто так от своего хлебного места не откажется… Кстати, когда я в армии служил, то наблюдал такую картину: именно выходцы с Кавказа в ответ на вопрос офицера, какую специальность он имел на гражданке, говорили: «Хлеборез!»

— Федор Михайлович, вы отклонились от темы.

— Разве тебе не интересно знать, как я служил в армии?

— Интересно, но об этом ты мне расскажешь в другой раз. Мне очень интересно, как выходили из положения менты, почти санкционировавшие незаконные методы борьбы с рыночным рэкетом.

— Видишь ли, — Федор был несколько смущен и, объясняя мне все, подбирал слова, — казаки после себя ни раненых, ни трупов на месте сражения не оставили. Все за собой прибрали…

— Федя, твои рассказы почище арабских сказок звучат! Шахерезада ты моя милицейская!

— Будешь надо мной смеяться, я прекращу свои дозволенные речи.

— Не буду. Я и так поняла, что вы закрыли на все глаза, только бы на ваших рынках установился порядок. Но отчего-то мне кажется, что вы промахнулись.

— Вот именно, на рынках начался форменный беспредел. Причем если кавказцы шума побаивались, то сотня Далматова не боялась ничего. Действовали почти в открытую. С шумом и грохотом. Еще бы, получили карт-бланш от районной администрации. Так торговцев зажали, что те Ахмеда — главу дагестанцев — чуть ли не со слезами вспоминали.

— Погоди, значит, листок, что я у тетки в шубе нашла, учитывает вовсе не бутылки или банки…

— Правильно, это баксы. Регулярные выплаты владельцев кафе, баров и магазинов милой организации «Антитеррор». Только как твоя тетка об этом узнала, ума не приложу!

— Неужели эти поборы были такой уж тайной? Для вас, например, для милиции.

Он смущенно покашлял.

— Конечно, ребята из ОБЭП знали, но никто из торговцев не хотел идти в свидетели по этому делу. Потому, когда Далматов предложил свою кандидатуру в законодательное собрание, никто ему не осмелился препятствовать…

— Все-таки маловато такого вот криминала для убийства тети Липы. У нее ведь тоже могло не быть свидетелей.

— Я и сам об этом думал, — кивнул Федор. — Не стали бы рисковать из-за этого, связываться с Бойко. Можно сказать, ставить под удар свою организацию… Скорее всего она узнала про казну, которую Далматов держал в своих руках…

— Как это называется — общак?

— Общак у воров.

— Как ни назови, суть-то одна?

— Боюсь, как раз суть-то и другая. Попробуй кто из воров покуситься на общак!

— А Далматов покусился?

— Покусился. Понятное дело, не один. Было это известно еще кому-то. Может, Вирусу…

— Но Вирус-то погиб!

— Вот именно. А деньги не всплыли.

— Но о деньгах ведь точно ничего не известно?

— Зато только ими можно объяснить цепь смертей, включая твою тетю и соседку.

— Федя, а кто убил тетю Липу, уже известно?

На этот раз он ответил без заминки:

— Известно.

— Это Вирус?

— Нет, не Вирус. Тот для деликатных поручений использовался. Надо сказать, Лида Майстренко составила удивительно точный фоторобот. Его уже арестовали. Единственное для тебя утешение в том, что он действовал по своему почину — никаких таких распоряжений Далматов ему не давал. И не посмел бы дать. О том, что Олимпиада — любимая женщина самого Бойко, все местные знали… Но когда узнал и поздно было что-то менять, потребовал у своего «сподвижника»: «Делай что хочешь, но никто не должен узнать о твоей роли в гибели Олимпиады. Не то мы все будем замазаны». О том, что Бойко поедет его убивать, он, конечно, и подумать не мог.

— Надо же, когда я разговаривала с Бойко, он не показался мне безумным, — пробормотала я. — При чем же тогда Далматов?

— Он не признался Бойко, что знает убийцу, когда тот его об этом спрашивал. Слишком долго Жоре-Быку все с рук сходило, вот он и почувствовал себя неуязвимым. Думал, еще чуть-чуть — и он Александра Игнатовича свалит. Переоценил себя.

— Неужели это все из-за меня? — чуть не взвыла я.

— Конечно, нет, — снисходительно улыбнулся Федор. — Твое появление оказалось всего лишь искрой, от которой взорвалась эта сгустившаяся атмосфера. Такое бывает…

Свою реакцию на рассказ Федора я озвучивать не стала. Не мне судить тетку. Случилось так, что первое мужское предательство — то, что другие женщины переживают как насморк и вспоминают с легкой ностальгией, — изломало жизнь Олимпиады и, вполне может быть, сыграло роль в отношениях с ее будущим убийцей.

— Значит, теперь, когда «Антитеррор» дал дуба, мягко выражаясь, продавцов на рынках никто терроризировать не будет?

— Смеешься? Чтобы такое хлебное место пустовало!

— И ты так спокойно об этом говоришь?

— Не спокойно, моя дорогая, а с пониманием неизбежности. Чему бывать, того не миновать.

А с чего я взяла, что Михайловский такой уж идеалист? Ведь в этом случае он считает, что такая борьба — все равно что бой с ветряными мельницами.

— Фу, мне это не нравится. Из Шахерезад я тебя увольняю как не справившегося. В арабских сказках всегда хороший конец.

— Просто арабские сказки заканчиваются, а нашим конца нет!

— «Здесь пора поставить точку, здесь у нас конец куплета» — как пели в «Небесных ласточках».

— Нет, Ларуня, никакая это не точка, а всего лишь запятая.

— Как, ты собираешься рассказать мне что-то еще? — оживилась я. — Теперь о Бойко?

— Нет, теперь будешь рассказывать ты.

— Опять? Ну сколько можно! Федор, отстань! Я больше ничего не знаю.

— Этой истории, к которой каждый из нас так или иначе приложил руку, не хватает главного — начала.

— Ты имеешь в виду, с чего начал Бойко?

— Что ты заладила: Бойко да Бойко. Если бы он не умер, я бы подумал, что у меня есть повод для ревности… Ты можешь рассказать, как случилось, что твоя тетка приехала в эти края из большого южного города и прожила здесь всю свою жизнь вплоть до гибели в ледяной воде.

— Знаешь, Федя, я уже пыталась сегодня об этом вспомнить и кляла себя на чем свет стоит за то, что не проявила к этой истории здорового любопытства. Ведь отец при мне сколько раз упоминал тетю Липу, ее поспешный отъезд и в связи с этим какого-то Мишку. Кажется, его фамилия была не то Васильев, не то Дмитриев, что-то типично русское…