Встреча на далеком меридиане - Митчел Уилсон

Если бы Гончаров сдержал свое обещание провести с ним вечер-другой, он хоть на время отвлекся бы от этой тоски по ней, от злости - словом, от всего, что его так мучило сейчас. Но в последнее время Гончаров непонятно почему стал держаться отчужденнее, чем когда-либо.

Ник узнал теперь, что такое быть одиноким в Москве. Никто ему не звонил, никто из тех, кто был так приветлив к нему в институте во время работы, не приглашал к себе в гости. И никто не принимал его приглашений пообедать. Он снова предложил Гончарову поужинать вместе, и снова Гончаров уклонился.

Ник был совсем одинок, а кругом кипела по-осеннему бодрая, еще более оживленная, чем прежде, Москва. Афиши на улицах возвещали о новых спектаклях, концертах, фильмах. Тысячи людей сновали по улицам, толпами вливались в метро, сходили со ступенек эскалаторов, стояли в очереди у троллейбусных остановок, потоками выливались из троллейбусов. Вокруг звучали человеческие голоса - в коридорах, в лифтах, на улице, - голоса воркующие, смеющиеся, зовущие, спорящие, объясняющие, сердящиеся, но ни один голос не окликнул его.

Он не грустил от одиночества, оно приводило его в ярость, и все же никогда в жизни он так не томился по людям. Он обедал в своем плюшевом с попончиками номере, чтобы избавить себя от чувства одиночества на людях, но комната угнетала его, потому что там не было писем от Анни и стоял телефон, в котором не звучал ее голос.

Он выходил подышать воздухом только ночью, когда пустели людные улицы и затихало вечернее оживление, когда залитые светом просторы Красной площади наполнялись лязгом танков и топотом марширующих солдат: шла ночная репетиция ноябрьского военного парада. И каждую ночь репетиция становилась все богаче и полнее, и длинная колонна орудий, танков и транспортеров выстраивалась уже и на улице Горького, чтобы потом стремительно ринуться на Красную площадь и пройти мимо тихого мавзолея.

Иногда в эту позднюю пору на Ника наталкивался какой-нибудь пьяный, которого шатало из стороны в сторону, и, ухватившись за него, чтобы удержать равновесие, извинялся с изысканной вежливостью и пристыженно отводил глаза или грубо ругался. Несколько раз какие-то юнцы предлагали ему продать с себя костюм; молодые бизнесмены пожимали плечами и презрительно усмехались, когда он проходил мимо, не удостаивая их ответом.

Снова и снова - уже со злостью - он перебирал в памяти всех своих знакомых, но каждый раз убеждался, что единственный человек, который, по-видимому, охотно общается с ним, это Валя. Он подумывал о том, чтобы пригласить ее куда-нибудь, но одно дело случайно встретиться с ней в гостях или у институтского подъезда и совсем другое - оказывать ей особое внимание и самому искать встреч. Он боялся, что она примет его приглашение только из жалости к его одиночеству, и гордость его возмущалась при мучительной мысли о том, что, если он ее пригласит, она, прежде чем дать ответ, хладнокровно посоветуется с десятком людей, из ее группы, со своим непосредственным начальником, с начальником своего начальника, и в конце концов простой дружеский обед и, быть может, посещение кино превратятся в полуофициальное мероприятие. А самое главное, если Гончаров не хочет встречаться с ним по какой-то другой причине, кроме той, на которую он ссылается, то та же самая причина может повлиять и на Валю, а он не желает обременять каждого москвича неизвестно откуда взявшимся больным другом, который может служить отличным предлогом, чтобы отказаться от приглашения.

И все-таки, случайно услышав, что одна из молодых сотрудниц по телефону приглашает Валю пойти с ней в театр, так как ее спутник сегодня идти не может, Ник тут же, как ему казалось, забыл об этом, но после работы почему-то поехал домой на такси, а потом, все еще не отдавая себе отчета, зачем он это делает, позвонил в бюро обслуживания, справился о письмах, и, когда ему ответили, что из Вены ничего нет, заказал билет на тот же спектакль. И только в театре, сидя на неудобном месте, откуда почти не было видно ни сцены, ни публики внизу, Ник понял, что опять он действует не по своей воле, а находится в плену у одиночества, которое и толкает его на всякие поступки, и, когда занавес стал медленно раздвигаться, он сказал себе устало, но убежденно и без тени жалости: "Дурак несчастный!". Но он так оцепенел от тоски и злости, что ему было все равно.

Во многих театрах Москвы сохранился европейский обычай прогуливаться во время антрактов. Публика устремляется в просторное высокое фойе с яркими люстрами и без всякой мебели и бесконечным потоком, произвольно образуя нестройную колонну, хоть и не в ногу, но величаво прохаживается по кругу в пределах невидимой границы, так что тот, кому вздумается выйти из рядов на середину, чувствует на себе сотни взглядов. Здесь не курят, разговаривают вполголоса, и каждый на виду у всех. Это - парад благопристойности по сравнению с тем, как держатся американские зрители, которые непринужденно болтают, разбившись на маленькие группки, словно после сорока минут пережитых сообща эмоций им необходимо вновь ощутить свою индивидуальность и побыть в относительном уединении, прежде чем вернуться в зрительный зал.

В первом же антракте Ник увидел Валю в длинной веренице зрителей. Он стал у стены, ожидая, пока она и ее подруга обойдет фойе и приблизятся к нему. Заметив его, Валя поздоровалась, и лицо ее осветилось радостно-удивленной улыбкой. Она невольно повернула голову, чтобы посмотреть, один ли он, и прошла дальше, словно слегка досадуя, что он не подошел к ней. Сделав еще круг и снова поравнявшись с Ником, Валя протянула руку: "Пойдемте с нами" - как бы говорил этот обезоруживающе искренний жест. В первый раз, с тех пор как уехала Анни, ему предложили разделить компанию, и в нем вспыхнуло благодарное чувство. Он пошел с ними рядом.

Подруга Вали, с которой ему доводилось раз или два разговаривать в институте, была немножко смущена любопытными взглядами окружающих, но, видимо, довольна. Это была некрасивая, хотя и хорошо сложенная девушка, светлая завитая челка, к сожалению, закрывала прекрасные линии ее лба. Она покраснела и первые минуты, очевидно, чувствовала себя неуверенно - то становилась чересчур сосредоточенной, то начинала беспричинно смеяться. Но застенчивость ее исчезла, как только зашел серьезный, хоть и несколько бессвязный разговор о пьесе. Девушка не желала говорить по-английски, стесняясь своего произношения, но понимала язык, по-видимому, не хуже, чем Валя, и все трое кое-как объяснялись то по-русски, то по-английски. Обе девушки уже видели пьесу в другом театре, и мнения их расходились. Валина подруга утверждала, что пьеса слишком сентиментальна, и Валя сказала, что если вникнуть в замысел автора, то все это даже трогательно; а что думает доктор Реннет?

- Я очень редко бываю в театре, - ответил он.

- Не будьте таким дипломатом, - сказала Валя. - Есть же у вас какое-то мнение.

- Я смотрел с удовольствием. Актеры играют превосходно, но пьеса глупая. В жизни люди так себя не ведут.

- Я согласна с вами, - сказала Валина подруга.

- Значит, вы оба ничего не знаете о любви, - со спокойным упрямством заявила Валя.

- А ты знаешь? - засмеялась ее подруга.

- Я знаю, - ответила Валя. Она видела, что они чуть-чуть подсмеиваются над нею, и сама была не прочь посмеяться, но все же стояла на своем: - Я понимаю эту девушку. Если она действительно его любит, то именно так и должна поступить.

- Да? - сказал Ник. - Тогда, вероятно, вы можете понять и женщину, которая, любя мужчину, бежит от него, потому что твердо уверена, что в конце концов потеряет его?

- Да, - согласилась Валя. - Бывает и так. Я могу ее понять.

- Ну, расскажите мне о такой женщине.

Валя засмеялась.

- Тут дело не только в женщине, но и в мужчине тоже. Расскажите мне о нем.

В следующем антракте они опять встретились и продолжали разговаривать, прохаживаясь по фойе. Он хотел было предложить им встретиться после конца спектакля, чтобы проводить их домой, но боялся, что это предложение будет отвергнуто. Пока он боролся с нерешительностью, прозвенел звонок, и все заторопились в зал. Ну что же, это даже к лучшему - как будет, так и будет. Если он увидит их при выходе, то вызовется проводить, и это будет совершенно естественно. Если же он по каким-то особым причинам не должен этого делать, так они сами постараются избежать встречи с ним.

Когда кончились вызовы и стихли аплодисменты, Ник вышел из ложи и направился прямо к вешалке, тщательно соблюдая правила игры, которую сам и придумал. Он стал в очередь; не прошло и несколько минут, как подошли девушки.

- Дайте мне номерки, - сказал Ник. - Я возьму ваши пальто. - Он обернулся к стоявшему за ним молодому лейтенанту и попросил разрешения услужить девушкам. Лейтенант пожал плечами.

- Пожалуйста, - приветливо сказал он.

Бок о бок они медленно продвигались вдоль стойки и говорили только о пьесе; наконец, когда гардеробщик подал им пальто и они пошли к выходу, Ник сказал: