Переступая грань - Елена Катасонова

- А разве мы выйдем на улицу? - удивился Женя.

- А как же! - Таня рассмеялась так звонко, так молодо, что Женя, пожалуй, впервые почувствовал, что их разделяет десять лет, не шутка! Подумать только: тащиться в центр, да еще в такую погоду! Морозы никак не придут в Москву и вряд ли успеют за оставшуюся неделю - нет, даже меньше!

С недоверчивой, удивленной улыбкой слушал Женя, как Таня перечисляла все, что они будут делать: проводят старый год, встретят новый и, захватив полбутылки шампанского, поедут - не в центр, нет! - а на ВДНХ!

- Потому что ближе? - догадался Женя.

- Потому что ближе, - подтвердила Таня. - И потому что, если выпадет снег, там его сразу же не затопчут. А петард и ракет - вот увидишь! - будет и там навалом!

"Какая смешная! Чего только не напридумывала, - растроганно подумал Женя и, шепнув "целую", повесил трубку. - Чему же ты удивляешься? - спросил он себя. - Тому, что ей мало тебя одного?" А это потому, что она молодая, понял Женя. И еще потому, что в эту выпавшую, как козырный туз, волшебную ночь хочется ей всего, и много. А ему хочется одного - Тани. Он так соскучился по бесконечно родному телу, шороху спадающего белья, по ее рукам и губам и тому обжигающему моменту, когда все исчезает и остается только блаженство проникновения. Рвануть бы сейчас к ней, ни минуты не медля, и все пройдет: печаль, раздражение, тревога за Леру, стыд перед сыном... Ведь все мы смертны, жизнь коротка, почему же все эти условности...

- Звонила тетя Надя, - неожиданно возник в кабинете Денис. - Ужасно расстроилась из-за мамы. Говорит, собиралась вместе с вами встречать Новый год.

- Так расстроилась - почему? - недобро усмехнулся Женя. - Из-за мамы или из-за Нового года?

- Ну зачем ты так? - захлопал большими, детскими прямо ресницами Денис, и недоуменная морщинка прорезала чистый, юношеский лоб. - Они ведь с мамой подруги.

- Не люблю я ее, - признался Женя. - Какая-то она черная.

- Черная? - не понял Денис. - Ты имеешь в виду, что брюнетка?

- Нет, вообще, - смутно ответил Женя. - И волосы, и глаза. Да вся! - с неожиданной яростью заключил он.

- А она относится к тебе хорошо, - подумав, отметил Денис.

- Даже слишком, - хмыкнул Женя, хотя совсем так не думал.

Надя явно его недолюбливала: иногда он ловил на себе ее пристальный взгляд, полный досады и какого-то странного недоумения. Но вот вырвалась же нелепая фраза, а почему, он и сам не знал.

- Рвется к маме в больницу, - продолжал Денис.

- А там карантин, - не без злорадства доложил Женя. - Как раз с завтрашнего дня. Так что Надя твоя опоздала.

- Почему моя? - наивно удивился Денис.

- Да, кстати, - пропустил его слова мимо ушей Женя, - вот список, составленный мамой. И чего же там только нет! Давай-ка собирать вместе. Что там, по пунктам? Та-а-ак... Вата, полотенце, салфетки бумажные и салфетка на тумбочку, вязанье, спицы...

Он все собирал старательно, складывал аккуратно и бережно, словно прося прощение, извиняясь заранее за грядущий счастливый день. Изо всех сил старался Женя не думать о Тане, но чувствовал каждой клеточкой тела: минует всего одна ночь, и он окажется с ней рядом, обнимет крепко-крепко, войдет в нее с восторгом и наслаждением, и все исчезнет, кроме ощущения счастья твоего и любимой женщины.

Женя долго плескался в ванной, брился тоже долго и тщательно - утром дорога будет каждая минута, и от нетерпения будут дрожать руки, приготовил на завтра свежее белье и рубашку, пожелал спокойной ночи Денису и полночи лежал без сна, думая о Тане и своей великой любви.

3

Проснулся Женя, как и загадывал: без десяти семь. Протянул руку к мерцающему зеленоватым светом будильнику, нажал кнопку, чтобы не зазвенел ровно в семь. Вообще-то будильник был деликатным - негромкий и мелодичный, Денис спал в соседней комнате крепким молодым сном, но чем черт не шутит... Женя дернул шнурок бра - комната озарилась голубым светом, раздвинул шторы - на улице темным-темно, хотя кое-где уже горят оранжевые окна. С ума сойти! Ни свет ни заря через всю Москву - на свидание! Он, Женька, который так любит поваляться в постели часов до девяти, не спеша встать, не спеша попить кофейку... Еще и за эту утреннюю неторопливость благодарен он своему институту, где все приходят когда кому вздумается, если, конечно, не назначен в одиннадцать Ученый совет. Но сегодня все в нем рвется к Тане скорее, скорей! Какая-то бешеная, совершенно не присущая ему по утрам энергия. Она, эта энергия, эта нестерпимая жажда встречи заставляют все делать быстро и радостно. И очень тихо.

Женя бесшумно умылся под тоненькой струйкой воды, выпил вчерашнего холодного чаю, покосился на холодильник, но открывать не стал: вдруг хлопнешь ненароком дверцей? Он даже в буфет не полез: обошелся без сахара. В передней на кнопку выключателя нажал осторожно и мягко, не щелкнув, как обычно, резко и повелительно, и так же, осторожно и мягко, прикрыл за собой дверь.

Уф, вырвался! Поежившись, Женя поднял воротник куртки - было сыро и ветрено - и бодро зашагал к остановке, с любопытством поглядывая на раннюю, деловую Москву, которую основательно подзабыл. Хмурые, не очень проснувшиеся люди спешили так же, как он; автобусы лихо подкатывали один за другим, деловито и бодро заглатывая пассажиров. Нырнул в автобус и Женя.

Ехали молча и отстраненно, друг на друга не глядя, думая каждый о своем, окончательно просыпаясь. Впрочем, в метро - те, кто сумел захватить места, - опять закрывали глаза и под убаюкивающее покачивание поезда засыпали снова. Женя все поглядывал на часы. Конечно, он приедет неприлично рано, но нетерпение так жгло и мучило, что назначенных девяти часов ждать не стал. Забежал только в булочную: купил конфет, вафель, хлеба. В полдевятого уже стоял у заветной двери.

Таня, как всегда, открыла сразу, не интересуясь, кто там стоит за дверью, и ни о чем не спрашивая.

- Сейчас такие тревожные времена, а у тебя ни стальной двери, ни даже "глазка"! - поначалу волновался Женя. - Да еще никогда не спросишь "кто там".

- А я знаю кто, - смеялась в ответ Таня.

Сейчас он не сказал ничего. Просто отбросил сумку и обнял Таню - ее теплое, еще сонное тело, - ткнулся носом в душистые черные волосы, и неожиданно слезы выступили у него на глазах.

- Можно сразу к тебе? - попросил Женя, отрываясь от Тани лишь на секунду, чтобы снять куртку.

- А чай? - как вежливая хозяйка спросила Таня, но, конечно, была бы очень разочарована, если бы Женя стал пить чай.

- Потом, потом, - прошептал он торопливо, и Таня прижалась к Жене благодарно и жаждуще.

Как давно он не видел эти сияющие глаза цвета морской волны, эту улыбку, радостную и гордую - своей и его любовью, - когда он стал раздевать свою Таню, целуя грудь, плечи, округлую чашу прелестного, юного живота, и ниже, ниже - до узких щиколоток стройных девичьих ног.

- Красавица ты моя, дорогая, любимая... За что мне такое счастье? задыхаясь, шептал он, и слезы радости и волнения, благодарности судьбе за неслыханный, ничем не заслуженный дар катились по его щекам.

- Что с тобой, Женечка? - шептала в ответ Таня. - Почему ты плачешь?

Она и сама чуть не плакала и все целовала и целовала его, ощущая на своих губах эти внезапные слезы, атласную мочку уха, выемку на беззащитной шее, волоски на груди, неизменно волнующие ее. Согласно и разом они легли на диван и, как всегда, все чувствуя синхронно, повернулись на бок. Он вошел в нее сразу, горячий и мощный - все распахнуто было ему навстречу, все ждало его с нетерпением, - их ноги переплелись, и на какое-то волшебное мгновение они превратились в единое, счастливое существо, еще не разделенное жестокими богами на две половинки.

Благословенная страсть отбушевала и пронеслась, оставив своих детей в тишине и покое, переполненных друг другом. Они обнялись еще крепче и оба мгновенно заснули.

Когда Женя проснулся, Тани, к его великому разочарованию, рядом не было. Как она умудрилась выскользнуть из его объятий, ведь он держал ее крепко? Его халат предусмотрительно лежал на стуле, а рядом стояли тапочки. Женя почувствовал себя вдруг таким одиноким, комната, знакомая до мелочей, показалась чужой, даже враждебной. Он торопливо набросил халат на голое тело - он еще не насытился Таней, - сунул ноги в тапки и пошел на кухню, чтобы попытаться соблазнить свою женщину.

Но женщина была уже совсем другой. Она стояла у плиты в брюках и свитере - зеленом, под цвет глаз, - варила сосредоточенно кофе, пристально наблюдая, чтобы не сбежала пенка, и Женя с досадой вспомнил, что ей в двенадцать нужно быть в поликлинике.

- Проснулся? - ласково и спокойно взглянула на него Таня, и взгляд ее был ясен и прост, и не верилось, что эта красивая, собранная, уже далекая от него женщина каких-нибудь два часа назад стонала от страсти и шептала слова бесстыдные и святые.

- Хочешь, останься! - приветливо предложила Таня, не замечая его досады и справедливого негодования. - Все в холодильнике. А я побежала. Мои старушки ведь приходят пораньше. Сидят, сердешные, и ждут.