Вчерашняя вечность. Фрагменты XX столетия - Борис Хазанов

Отворилась дверь, показалась блинообразная милицейская фуражка с новеньким латунным орлом.

“Афанасий Ильич, вы в самый раз, – промолвила тётя Наташа, – выпейте с нами за компанию”.

Афанасий Ильич постоял, помолчал. Затем, приосанившись, принял из её рук полный стакан пенящегося напитка. Бодро опорожнил, прожевал ломоть хлеба, щедро нагруженный колбасой, утёр усы, напомнил:

“Распитие спиртных напитков в помещении вокзала строго воспрещается”.

“Яволь”, – откликнулся Яша, и милиционер удалился.Пир продолжался, руководила тётя Наташа, как выяснилось, актриса.

“Бывшая”, – уточнила она.

“Вы больше не играете?” – спросил писатель.

“В некотором смысле нет, в некотором смысле да. У нас, знаете ли, всё стало театром. А вы, значит, посвятили себя литературе?”

В некотором смысле, отвечал писатель.

“Можно взглянуть?.. Хм, – проговорила она, – я думаю, это вам дорого обошлось. В смысле, бумага и прочее. Перепечатка тоже, наверно, недёшево стоила”.

“У меня своя машинка”.

“Вот как. Я вижу, вы состоятельный человек”.

“Да какое там”.

Тётя Наташа выразила понимание.

“Ксерокс, переплёт – кто вам всё это делал?”

“На улице Мархлевского... может, знаете”.

“Слыхали”.

“Жутко дерут”, – заметил кто-то.

Наталья Викторовна проговорила:

“Как всё-таки всё изменилось. Ведь ещё совсем недавно, копировальный аппарат, Господи Боже! Всё было за семью замками”.

“Запросто срок можно было схватить”, – подхватил кто-то.

“Да, мы, можно сказать, свидетели великих событий... Извините за нескромный вопрос. Окупить расходы вам, по крайней мере, удалось?”

Писатель покачал головой.

“Ничего удивительного. Ведь правда?” – она оглядела коллег. Компания помалкивала, сосредоточенно доедала яства, допивала питьё.

“Вы, как я понимаю, новичок”.

“В литературе?” – спросил писатель.

“При чём тут литература – я имею в виду торговлю”.

Романист сделал неопределённый жест.

“Не буду вас мучать загадками. Мы тут все торговцы. По разным причинам – вы меня понимаете – оказалось, что добывать таким способом средства на пропитание всё ж таки легче, чем по своей специальности, а у многих ещё к тому же семья... Я вот, например, двадцать лет проработала в разных театрах, и в провинции, и в Москве, здесь, между прочим, в зуевском районном театре, начинала. Уже и амплуа успела два раза сменить. Пока мне не пришла в голову, как говорится, счастливая идея. Вам, очевидно, тоже”.

“Мне посоветовали”, – сказал писатель.

“Поздновато, пожалуй... Вам не кажется?”

“Пожалуй”.

“Вы, опять же прошу прощения, женаты? Дети, внуки?”

Он отвечал, что живёт один.

“Ваше счастье. А мне сына надо устраивать в институт, а то ещё, не дай Бог, в армию загремит. И дочку поднимать надо. Я одна обоих растила... Но зато мне моя профессия очень помогла. Коммерсант, я вам скажу, должен быть актёром, иначе дело не пойдёт... И людей удалось подобрать, я хочу сказать: коллег по общему делу. Они на меня не в обиде, ведь правда?”

Компания дружно закивала. Яша сказал:

“На вас, тётя Наташа, можно сказать, всё держится”.

“Ну, не всё, но как-то дело идёт. Кое-какие связи удалось завязать. Без связей, дорогой мой, тут и трёх дней не продержишься...”

“Вы тоже продаёте литературу?”

Наталья Викторовна обвела компанию ироническим взором. Кто-то хихикнул.

“Так вот, если вернуться к нашему разговору... У вас довольно толстое произведение. Почему вы его не опубликовали обычным способом, как все?”

“Не все”.

“В конце концов, у нас сейчас свобода, пиши что хочешь”.

“Я всегда писал что хотел”.

“А, понимаю. У меня был один знакомый, всю жизнь писал в стол...”

“А теперь?”

“Теперь? Он умер, не дождался... Короче говоря, что я хочу сказать. Напечатают или не напечатают, это ещё бабушка надвое сказала, ведь правда? А если ещё к тому же ваш роман не обещает прибыли...”

“Не обещает”.

“Вот видите. Ну что ж, – сказала она, подумав немного и переходя на ты, – давай, куплю у тебя, пусть это будет твой первый проданный экземпляр. Не знаю, конечно, может, и не стоит читать, а? Сам-то ты, кажется, не очень уверен... Сколько с меня?”

Писатель робко назвал цену. Мне советовали, объяснил он.

Тётя Наташа усмехнулась.

“Кто это тебе советовал? – Она отсчитала бумажки, романист сунул выручку в карман. – За такую цену вряд ли у тебя найдутся покупатели. Ты о конъюнктуре хоть какое-то представление имеешь? Это же рынок”.

“Я тоже подумал, может быть, надо...”

“Рынок, дорогой мой! Не фунт изюма. Будущее покажет, если, конечно, ты здесь удержишься. Так вот, собственно говоря, об этом мы и хотели с тобой потолковать... Ты человек интеллигентный, мои люди сразу это заметили, не хам, не рвач. И, конечно, извини за резкость, полный идиот... Так что придётся тебе объяснить азбуку нашего дела. Коммерция есть коммерция”.

“Это верно”, – уныло сказал романист.

“Ты слушай, что тебе говорят... В одиночку, дорогуша, работать никак невозможно. У нас теперь, конечно, капитализм, каждый может делать что хочет. Только вот не каждому позволено. Если тебя сегодня не ссадила с поезда милиция, то это твоё счастье. Торговля в поездах, да будет тебе известно, считается незаконной. Штраф как мининум. А можно и срок схлопотать”.

“А как же тогда...”

“Прошу не перебивать. Да, штраф. Да ещё и по шеям надают. А другой раз попадёшься – под суд. Но это пусть тебя не беспокоит. Ты мента этого видел, Афоню нашего, Ильича? Я ему скажу пару слов. А он поговорит с кем надо. Это не главное. Ты об уголовном мире имеешь представление?”

“Я вообще-то сидел”, – объявил неожиданно приезжий.

“По бытовой статье?”

“Нет, пятьдесят восьмая. Давно было дело”.

“Ну, всё равно. Я что хочу сказать? Ведь тебя же моментально наколют. Сегодня сошло, завтра сошло, а потом подойдёт к тебе такое рыло – конечно, не в вагоне – поговорить – и никуда не денешься! Отнимут товар, отнимут выручку, это ещё самое безобидное... Чуешь, к чему я клоню? Нужна профессиональная солидарность”.

Она взяла бутылку, встряхнула.

“Допивай. Нехорошо оставлять. У нас тут, – тётя Наташа показала на коллег, – пока что, слава Богу, всё в порядке. Ты платишь мне, я расплачиваюсь с бандитами. Только уговор: ничего не утаивать. Идёт?”

“А если ничего не продам?”

“Значит, и платить нечем. Очень просто. А вообще, если появятся какие-нибудь вопросы, обращаться к Якову. Он у нас доцент, бывший завкафедрой – в Челябинске, если не ошибаюсь?”

“В Свердловске”, – сказал Яша.

“Ты, я тебе скажу, – продолжала Наталья Викторовна, – ты не тушуйся. Коммерция – это такое дело, это как погода. Начинаешь, вроде бы ничего не получается, неходовой товар. Но представь себе, что вдруг твои книжки начнут хорошо раскупаться. Один купит, другой, смотришь – всю торбу распродал. Уверяю тебя: недели не пройдёт, как появятся конкуренты. И не печатным материалом начнут торговать, а вот именно таким, как у тебя, самодельным. Твои же книги будут продавать, да ещё выдавать за свои. Книжная торговля, вообще говоря, на Горьковской дороге не новость. Да и на Октябрьской вроде бы кто-то уже промышляет... Но товар надо уметь раскрутить. Как говорится, сесть на позицию”.

Помолчали, после чего тётя Наташа похлопала писателя-коммерсанта по колену.

“Вот так, друг любезный... Ты меня понял”.

LV Академик Курганов

26 августа 1991

Бывший Олег Двугривенный имел в виду собрания в доме Игоря Валериановича Курганова. Ещё одному лицу давно пора появиться на этих страницах. Последний представитель некогда славной московской школы математиков, автор известных работ по аналитической теории чисел, член-корреспондент Академии наук и почётный член иностранных академий, Герой социалистического труда, лауреат Сталинской и Ленинской премий и, как говорили, без пяти минут нобелевский лауреат, – таков этот муж, out of thy star[47], как говорит Полоний, дотянуться до него и во сне не могло бы присниться. Спасибо Олегу Михайловичу: он представил тебя великому человеку.

Вот он стоит у окна своего кабинета, обозревая с высоты десятого этажа мост и скучные дома на другом берегу. Медленно влачатся мутно-зеленоватые воды. Приходится признать, легендарный основатель нашего города выбрал место, по тем временам, может быть, и выгодное – холм над излучиной, – но для будущей столицы полумира всё же мало подходящее: слишком уж неказистая речка омывает её гранит.

Существует взгляд, по которому с возвышением Москвы, подмявшей под себя прочие княжества, история будто бы совершила промах. Ложный взгляд! Именно Москва – а не Тверь, не Ярославль, не торгашеский и поддавшийся западному влиянию Новгород – стала достойным преемником одряхлевшей Византии, именно этот выбор позволил нам стряхнуть с себя монгольское иго, расширить границы, создать могучее национальное государство.