Время дикой орхидеи - Николь Фосселер

Железная дорога была непростительно дорогой, но Полу хотелось отпраздновать сегодня удачное завершение сделки. Он хотел возместить мальчикам то, что так мало видел их в последнее время, и он специально для этого освободил себе вторую половину дня.

– Вот еще есть место, – сказал Дункан и указал на пустующее пространство у воображаемых путей.

Лицо Дэвида просияло:

– Крепость! Нам нужна еще одна крепость! – прошепелявил он через свежую щербину от уже второго выпавшего зуба.

– О да! – с воодушевлением согласился Дункан.

Мальчики, как пружины, подскочили вверх, стали собирать коробки от сигар, кубики, которые они вообще-то уже переросли, и принялись сооружать крепость по своему вкусу. К их голосам, которые с серьезностью специалистов обсуждали, что должно быть в каком месте крепости и как должны выглядеть детали, примешались голоса, доносившиеся снизу.

Пол встал и пошел к двери.

В кебайе, промокшей на плечах, с сырыми, небрежно подобранными волосами по лестнице поднималась Георгина, босая, держа в руках легкие туфли. Она выглядела измученной, лицо затуманилось, как бывает в задумчивости.

– Привет.

Она вздрогнула и выдавила улыбку.

– Пол. – Улыбка плохо держалась и криво сползла. – Ты уже дома?

– Как видишь. – Резкость в его голосе смягчилась до неуверенности, и он упрятал руки в карманы брюк. – Картика мне сказала, ты в городе.

При этом Картика казалась смущенной, избегая смотреть ему в глаза. Как будто боялась, что он потребует ее к ответу за то, что мэм ездит без ее сопровождения и что она не может сказать, когда мэм вернется.

– Да. – Георгина потупилась. – У меня были кое-какие дела.

Он озадаченно поднял брови, рассматривая ее кебайю и саронг:

– Дела – в таком виде?

Она пожала плечами:

– Я спешила и думала, что мигом обернусь.

Пола охватило беспокойство, он переступал с ноги на ногу; наконец протянул к ней руку:

– Иди сюда, – мягко сказал он.

– Жара меня доконала, я вся пропотела. Я освежусь быстренько, хорошо? – Она слабо улыбнулась и побежала в сторону ванной.

Дверь за ней захлопнулась.

– Идем играть, папа! – окликнул его Дэвид.

– Сейчас.

Это была его вина, что Георгина стала ему чужой? Раньше такие ясные, теперь ее глаза часто казались затуманенными, как море облачным утром, мыслями она уносилась куда-то далеко за океан. За завтраком и за ужином она сидела за столом так, будто уже не была членом семьи, ее уносило течением все дальше и дальше, как плавник.

Красивая незнакомка, которая спала в его кровати и обыденно отвечала на его нежности, когда его время от времени все-таки охватывало вожделение. С его стороны это был скорее инстинкт, чем глубоко прочувствованное желание, он сам делал это скорее механически, чем с охотой. Слишком много мыслей кружилось в его голове, отвлекая его, и тело под его ладонями было хотя и дружелюбно, хотя и не отторгало его, но оставалось бездушным, лишенным огня.

Горячая рука легла сзади на его ногу, и он опустил взгляд. Дункан приник к нему, прижался головой к его боку и смотрел на него снизу вверх, словно утешая. Рука Пола, собравшись было лечь на его гладкие волосы, замерла на полпути.

Он разглядывал глаза мальчика, серебряные, как лунный свет, и выразительные дуги бровей над ними. Крепкий нос и полные губы. Линию подбородка, которая после смены молочных зубов, стала резче, очерченнее.

Если бы не этот мальчик, вряд ли он когда-нибудь заполучил бы Георгину. Этого мальчика он сопровождал при его рождении на свет и обещал быть ему отцом, не будучи ему родным по плоти и крови. Он с самого начала знал, что это будет нелегко.

Сын Георгины и другого мужчины.

Темная догадка поднялась внутри Пола, уплотнилась и больно давила на грудину, затруднив на миг его дыхание.

Он опустил ладонь и погладил почти черные волосы мальчика.

Но поздно; Дункан строптиво отвел голову и оторвался от него.

Побежал назад к брату – строить крепость. Сдвинув брови, с не по-детски горько сжатыми губами, с матово-серыми глазами, жесткими, как речная галька, и Полу стало тяжело на сердце.

16

Пол стоял в своем рабочем кабинете и в который раз перепроверял бумаги и письма, которые разложил по всему столу. Плоды его стараний, его изысканий за прошедшие месяцы. Ответы на письма, которые он сам рассылал по доброй половине земного шара. Он все продумал, все учел.

Подробно обсуждал с Гордоном Финдли. В короткие обеденные перерывы, которые из-за этого непомерно затягивались. За стаканчиком после работы. По воскресеньям, когда после церкви они обедали дома в Л’Эспуаре, а Георгина после десерта была с мальчиками в саду или уходила с ними поплавать.

То, что тесть не только соглашался с его мыслями и соображениями, но и одобрял их, укрепляло его в решимости.

Он знал, что все делает правильно, но никакого облегчения так и не наметилось.

По всему дому прогромыхали глухие удары, когда мальчики на полном скаку пронеслись вниз по лестнице. Их оживленные голоса приблизились, потом отдалились, и затем он услышал их с улицы.

Он подошел к окну, и улыбка пробежала по его лицу.

С ликующими криками они носились в пыльном, пастельно-мягком свете сада по траве, среди цветущих кустов. Короткие штанишки, закатанные рукава свободных рубашек открывали их стройные смуглые конечности, которые так и лопались от энергии и жизнелюбия. Явно счастливые тем, что на сегодня они избавлены от сидения за книгами, они гонялись друг за другом, толкались с грубоватой сердечностью, и их смех фонтанировал, доставая до свисающих ветвей старых деревьев.

Два брата как день и ночь, как луна и солнце. Столь же противоположные, сколь и неразделимые.

Пол уже не мог себе представить свою жизнь без них обоих. Без Георгины.

Если получать по одному пенни за каждый раз, когда я спрашиваю себя, что же, боже мой, творится в этих женщинах, – часто говаривал его старший брат Джон с мрачной миной, когда свидание с девушкой ввергало его в глубочайшее замешательство, – то я бы уже был богат, как Крез.

Это он еще не знал такую женщину, как Георгина.

Когда-то давно Пол, думая о том, что когда-нибудь женится, заведет свой дом, родит на свет детей, представлял себе милую, хорошенькую девушку. А получил неукротимую природную стихию, с которой не знал, как справиться.

За почти десять лет брака не было такого периода, когда бы он чувствовал, что укротил, заземлил Георгину. Это был бы ложный вывод. Этот океан, которым была Георгина, мог временами казаться гладким и мягким, но он был непредсказуем, полон коварных мелей, течений и неизмеримых глубин. Пока еще он мог как-то держаться на поверхности, однако силы его иссякали: он боялся в ней утонуть.