Тинко - Эрвин Штриттматтер

— Да-да, Эрнст… здоров… Он… да, наверно, здоров. Женился он.

— Опять женился? Ну и как? Хорошая ему жена досталась? Красивая?

— На улице-то тепло? Тает? — спрашивает дедушка.

— Где он живет? Эрнст где живет?

— Вот теплая погода установится, мы и овсы посеем.

— А малыш у них еще не родился?

— Нет. Меня срамить не стали, — говорю я.

Дядя Маттес не сидит, задумавшись на припечи, как наш солдат. Утром он только раз прошелся по двору, мельком заглянул в хлев и исчез.

— Свиней-то он хоть видел? Все четырнадцать штук? — спрашивает дедушка.

— Да успеет еще, успеет! Погоди ты со своей похвальбой!

— Молчала бы уж!

Дедушка сгребает мокрый снег во дворе. Кое-где из-под снега виднеется земля. Дедушка выпрямляется, чтобы перевести дух, и стоит так, опершись на черенок. Он долго глядит на свежую землю, потом трогает ее пальцами, будто гладит.

Дяде Маттесу приходится ждать до вечера, чтобы поговорить с нашим солдатом. Но все равно он не скучает. Он ходит по деревне и приветствует старых знакомых: «Здравствуйте!» Или: «Ну, как дела?» Немного посидит в гостях, а потом снова продолжает свой обход и все только посвистывает, как скворец. Он заходит к бургомистру Кальдауне, в трактир и на погост. На квартире у Пауле Вунша он спрашивает, когда вернется хозяин. Даже к обеду он не приходит домой.

— Да что же это такое! — восклицает дедушка за столом. — Неужто сын затем вернулся, чтобы по деревне шататься!

— Да оставь ты его, ради бога! Надо же выгуляться парню. Гляди, еще спугнешь его! Лучше уж сразу в гроб меня кладите…

Дядя Маттес и вечером не приходит. Он сидит в гостях у фрау Клари и разговаривает с нашим солдатом. У фрау Клари щеки порозовели. Она снует туда и сюда, накрывает стол и приносит деверю домашние туфли, которые сама сшила из обрезков.

— Ну, знаешь, если ты меня так и дальше обхаживать будешь, я, пожалуй, и на ночь останусь! — говорит дядя Маттес и громко смеется.

— Очень даже хорошо, если ты останешься. Одна кровать у нас свободна. Мальчик еще не перебрался к нам.

Дома бабушка приготавливает светелку нашего солдата для дяди Маттеса. Дедушка притих и сам приносит ему постель. Для дяди Маттеса ему небось ничего не жалко! Потом он садится возле печки и ждет, пока бес снова не потянет его за язык.

— Кашу-то заварил, а масло где? Приехал шалопай, бродит по деревне, будто пятьдесят моргенов даром даются.

Кто-то робко стучит в дверь.

— Заходите, заходите! — кричит дедушка и вскакивает с припечи.

На кухне стоит выряженная по-воскресному Кэте Кубашк. В руках у нее завернутый в бумагу горшок с цветком.

— Не рано я? — спрашивает она и снимает платок с головы.

— Какое там! Мы уже ждем.

Дедушка снимает с Кэте Кубашк пальто и, пританцовывая, проводит ее в комнату. Кэте не знает, что ей делать со своим цветком.

— Так оно уж… Сами знаете, как бывает, — говорит дедушка. — Не пришел еще сынок. Застрял небось где-нибудь.

Кэте Кубашк разворачивает цветок. Это кактус, который как раз цветет.

— Разорились небось на цвет-то? — подмазывается дедушка. — Ты поставь горшок там, где у нас Маттес сидит.

Бабушка прислушивается, нет ли кого во дворе.

— А ведь там пришел кто-то, старик!

Тило рвется с цепи.

— Маттес, наверно.

Дедушка вздыхает с облегчением. В сенях слышатся шаги. Дедушка распахивает дверь. Свет, падающий из кухни, освещает Марту, дочку каретника Фелко. В руках у нее что-то завернутое в шелковую бумагу.

— Темно-то как! А на дворе холодно, милые вы мои! Не опоздала я?

Дедушка с бабушкой обмениваются многозначительными взглядами.

— Заходи, заходи, толстушка! Чем поздней, тем веселей.

Бабушка берет руки Марты в свои и растирает их:

— Вот и хорошо, что зашла. Сейчас я кофейку сварю. Да и пирожок у нас испечен.

— А Маттес где? — Марта Фелко заглядывает в комнату и, увидев, что там сидит Кэте Кубашк, краснеет до ушей.

— Да, Маттес!.. Маттеса пока нет. Видно, засиделся. Мода такая у них пошла, у молодежи-то.

Кофе дымится. В комнате пахнет пирогами. Печка поет. Дедушка беседует с Кэте Кубашк:

— А у вас была сурепная блоха?

— Нет.

— А ведь какая вредная тварь — ничем ее не выведешь!

— Да?

— Ты, стало быть, не знаешь, какая она из себя?

— Нет.

Кэте неинтересно, какая из себя сурепная блоха. Ей больше хочется узнать, какой из себя дядя Маттес.

Марта и бабушка завели речь о последней танцульке.

— А ты, Марта, не выходила на улицу, когда музыканты отдыхали?

— Нет, не выходила.

— А когда девушки в первый раз кавалеров выбирали, ты кого выбрала?

— В первый-то раз я никогда никого не выбираю, а то еще болтать начнут.

Бабушка, довольная, кивает:

— Так, стало быть, ты себе милого еще не выбрала?

— Нет. — Марта все поглядывает на дверь.

Кэте Кубашк прерывает беседу про сурепных блох и, вся красная, выходит на кухню:

— Хороша, нечего сказать! Сидит тут, будто ангел какой! А мы все видели: во время перерыва ты со стекольщиком из Зандберге любезничала.

Марта вскакивает как ошпаренная:

— А сама-то! Стыдно и говорить, а то про тебя такое можно рассказать…

— А что ты можешь сказать?

— С Генрихом Кальдауне вы что в лесу делали? Грибы собирали?

— А тебя разве он не провожал?

— Я его и не просила вовсе.

— Пойдем поговорим с глазу на глаз.

Кэте Кубашк тащит Марту за собой в комнату. Дедушка, качая головой, остается на кухне.

— Ай-яй-яй! — восклицает он, наклоняется к бабушке и спрашивает: — Ты какую звала?

— А ты какую? — шепотом отвечает бабушка.

— Толстуха Фелко не по мне. Больно бахвалистая.

— А эта костлявая Кэте? Кому она нужна? — Бабушка перестает шептаться: — Кудри-то крутила-накрутила, и не поймешь даже.

— Тсс! — шипит дедушка и, громко топая, возвращается в комнату.

Девушки, очевидно, договорились. Обе они сидят в обнимку возле печи.

Дедушка включает радио. Из ящика раздается бойкая музыка. Дядька поет про то, как он по пуговицам подсчитывает, есть у него какой-то там шанец или нет. Дедушка топает в такт ногой:

— Ничего вещичка!

Некоторое время он слушает, как дядька в радиоящике подсчитывает, потом, поплевав в ладоши и пригладив свой ежик, на цыпочках подходит к Кэте и отвешивает ей поклон. Кэте пихает Марту в бок. Девушки хихикают. Дедушка снова кланяется. Кэте не хочется обижать своего будущего свекра. Она встает и поправляет на себе платье. Дедушка обнимает ее и чего-то ждет.

— Разве это настоящий вальс! — замечает он и начинает водить Кэте по комнате.

— Вы и водить-то не знаете как, дедушка Краске! — Кэте подмигивает Марте.

Дедушка старается как может. С Мартой Фелко он тоже проходится по комнате.

— Тут прыгать надо, дедушка Краске, это бугги-вугги. Дедушка может и попрыгать. Бабушка решает, что дедушка танцует польку.

Так проходит время. Марта Фелко развернула свой сверточек, вынула пару шерстяных носков и положила их рядом с цветочным горшком, который принесла Кэте Кубашк. Бабушка внимательно осматривает носки. Даже очки надела, чтобы проверить, ровные ли петли. Потом недовольно покачивает головой.

Кофе выпит. Пирог съеден. Дедушка сидит и дремлет на диване. А дяди Маттеса все нет и нет. Девушки зевают, встают и одновременно начинают прощаться, разбудив дедушку.

А он ворчит:

— Черт те что! Стараешься тут, из кожи вон лезешь — и на тебе, все, оказывается, псу под хвост!

Марта Фелко шепчется на кухне с бабушкой. Кэте Кубашк заговорщически обращается к дедушке:

— Вы Тинко к нам пришлите, когда сын ваш вернется.

Дедушка радостно кивает. Стало быть, охота женихаться у Кэте Кубашк еще не прошла! Хихикая, девушки покидают наш дом.

Поздно уже. Я устал, но мне хочется видеть дядю Маттеса. У него такое веселое лицо. Кажется, что весь дом улыбается, когда он тут. Ужин все еще стоит на столе. Дедушка таращит глаза на большие куски ветчины и бормочет:

— Ведь не с пустыми руками его встречаем!

Бабушка задремала на припечи. Ее больные ноги дергаются. Платок съехал набок. Наконец-то Тило подает голос. Пришел дядя Маттес. Он отвязывает тявкающую собачонку и приводит ее с собой в комнату.

— Господи Исусе! Да разве можно, Маттес! Она же кусается, как оса.

Дядя Маттес только смеется в ответ: наверно, выпил у нашего солдата.

— Да я же не чужой. Собака — она всегда знает, кто к ней хорошо относится. Пусть тут погреется хоть раз.

Тило сразу становится на задние лапы и обнюхивает блюдо с ветчиной. Дядя Маттес отрезает ему большой кусок. Дедушка только головой качает:

— Ну и мода пошла нынче!

Дядя Маттес берет меня на руки:

— Смотри ты, какой упрямый, ну и ну! А пальто все же взял. Ха-ха-ха! Ты погляди, разборчивый ведь!