Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого – 3 - Александр Солженицын

Против этого не попрёшь: брататься – русскому солдату по душе.

Важно было – удерживать в своих руках агитационное дело Совета. Кому в какой полк ездить агитировать – поручено было агитационной комиссии Исполкома, без её ведома и разрешения ни один агитатор не должен был иметь хода ни в какую казарму, все были предупреждены. Установили так, чтоб не допускать к войскам агитаторов монархических и враждебных революции, – однако Гутовский, заведующий делами комиссии, сам оборонец, так подбирал, чтоб ездили только оборонцы. К счастью, именно в агитационной комиссии Шляпников и состоял и уж тут своё право использовал: набрал много этих бланков, уже с печатями, и сам выписывал и подписывал всем своим. (По таким бланкам можно было ехать агитировать и в прифронтовую полосу.) Комиссия была недовольна, и Гутовский жаловался в Исполком, – но там прямо в лоб Шляпникова побаивались.

Да для чего ж бы он в этой комиссии и состоял, как не дать накинуть узду на большевиков (и на межрайонщиков, с ними налаживать согласие)? Он на эту комиссию аккуратнее ходил, чем на сам Исполком. В комиссии надо было бороться за Красикова, утверждать его в большевизме, а бундовца Эрлиха подавлять.

И сегодня, придя в Таврический, не пошёл Шляпников высиживать в ИК – но пошёл в большой думский зал постоять (присесть негде), посмотреть на заседание солдатской секции Совета.

Это было поучительно: сразу одними глазами вобрать как бы весь гарнизон Петрограда, – тот самый гарнизон, на удивление не дававшийся большевикам, кто одни и защищали его интересы. Вобрать, чтобы понять: как же его взять? Как и чем этих солдат повести?

В любимой своей устойчивой позе, чуть ногами расступя, а руки скрестя на груди, посматривал Шляпников и послушивал.

Доверчивы они были, и больше всего – к шинели. Всякий в солдатской шинели был им уже свой, хотя б это был мобилизованный адвокат, служащий в канцелярии, и вёл бы их против собственных интересов, этого они не различали.

Впрочем, на солдатской секции говорить о политике было не принято, вся их политика была – что за родину они конечно постоят, а всё их обсуждение здесь: казарменный быт, как им сегодня обходиться в своих частях и по службе, чтобы полегче. Верхушка Исполкома никак иначе эту солдатскую массу направить не могла, хоть и присылали сюда Бориса Богданова в председатели. Тут и списка присутствующих не вели, а только – была масса солдат, и Исполкому только бы в сторону её отвести, благополучно бы кончилось.

А Шляпников – вольно среди них себя чувствовал. Толкали его, обкуривали, ноги отдавливали, – всё веселей, чем на Исполкоме.

Сегодня читалась громко, медленно, уже готовая (и знающие военные тут, видимо, помогли) «Декларация прав солдата», – и выслушивали, кто против, кто больше, перекрикивали и голосовали по пунктам. Несколько таких собраний они уже, видно, эти свои права мусолили: революция – это и были их права. И верно они понимали.

Отменяется наименование «нижний чин». Отменяется «так точно», «никак нет», «не могу знать» и «рады стараться». Отменяется и команда «смирно». (Поспорили – согласились оставить как переходную, без неё нельзя, но чтобы по стойке долго не держали.) Отменяются все виды наказаний. Наоборот, предаётся суду всякий начальник, наказавший солдата.

И споры были в мелочах, хоть и въедливые, хоть и с бранью, а в главном: шла солдатская масса заедино, брать свои права!

И думал Шляпников: замечательно! Это и есть реальный ход революции: брать свои права! И этого не остановить.

Сегодня вечером в Соляном городке собирают большевики своих сторонников – большевицкую «фракцию» отсюда, из Совета. (Как определить свою «фракцию»? а: кто «Правду» одобряет.) И изо всей здешней массы, из двух или уже больше тысяч, – хорошо если придёт рабочих человек сорок (не выбирают большевиков в Совет, заголосовывают, нету их здесь), а солдат если придёт двое-трое – так уже хорошо, уже начало, дрожжи.

Но несмотря на такую свою малочисленность и ничтожность, – вот тут сейчас, в этой «декларации прав солдата» – на самом деле и для всех ещё неведомо – побеждали большевики! Просчитались мудрецы-оборонцы из Исполкома, уже не говоря о буржуазии! «Долой войну» – это они наотрез не допускают, а «демократизация армии» – в этом они отказать не могут, было бы неприлично. А что ж такое и есть демократизация армии, если не: долой войну!?

Просто смешно, как они везде галдят: в выборной армии возродится боеспособность, укрепится дисциплина, станет сознательной! – да развалится, как дважды два.

И вот так мы освободимся от войны!

Так – давайте демократизацию, это нам и нужно, поработайте на нас! Не в лоб, так по лбу, а наша возьмёт. И ничего, что сегодня солдаты не дают нам говорить. И ничего, что сегодня в Соляной городок только трое их и придёт. А работает это всё – на нас! И с «долой войну!» мы не соступим, нет!

В тесноте парламентского буржуазного зала, обтолканный шинелями, обкуренный со всех сторон,- Шляпников долго стоял, не утомляясь, и весело поблескивал глазами в сторону президиума.

ДОКУМЕНТЫ – 20

9 марта

ГУЧКОВ – ГЕНЕРАЛУ АЛЕКСЕЕВУ

Весьма секретно. В собственные руки.

… Действующее положение вещей таково:

1) Временное Правительство не располагает какой-либо реальной властью, и его распоряжения осуществляются лишь в тех размерах, как допускает Совет Рабочих и Солдатских Депутатов… войска, железные дороги, почта и телеграф в его руках. Можно прямо сказать, что Временное Правительство существует лишь пока это допускается Советом Рабочих и Солдатских Депутатов.

2) Начавшееся разложение запасных частей прогрессирует – и о высылке в армию в ближайшие месяцы значительного количества людских пополнений не может быть и речи.

3) Так же безнадежно стоит вопрос и о пополнении конского состава армии, реквизиции лошадей пришлось прервать, дабы не обострять настроения населения.

4)… Невыполнимы в намеченные сроки все новые артиллерийские и иные формирования…

529

Высший жизненный принцип князя Львова был – вера и доверие. Вера – в людей, во всех людей, в наш святой народ. И доверие – каждому человеку. (Только от дурных условий, в которые человек поставлен, он может обмануть доверие.)

И когда обманывали доверие князя или не верили ему самому – ему было особенно больно. Сам в высшей степени порядочный и честный, он не допускал непорядочности в других.

И когда сегодня днём к министру-председателю внезапно приехала делегация от Совета – сам Чхеидзе, и с ним Скобелев и Нахамкис – с грозным вопросом: в какой побег отправляется царская семья и как могло Временное правительство так предательски обмануть Совет? – нежная душа князя была ранена глубоко. Ему стало горько, хоть заплакать:

– Голубчики, – спросил он жалостливо, – милые мои, разлюбезные, да как же вы могли поверить? Да как же вы могли так о нас подумать? Если мы вам обещали, если мы вас оповестили, неужели мы могли бы вас обмануть? Да конечно арестованы!

К счастью, самое последнее известие он мог им уже сообщить: что поезд бывшего императора благополучно прибыл в Царское Село и сам император в охраняемом автомобиле доставлен в охраняемый дворец. А семья и вообще никуда не трогалась с места.

Рабочие депутаты, развалясь в бархатных креслах, ещё допрашивали, ещё не верили, потом поверили.

Так значит, планов отъезда в Англию – нет??

О нет, о нет, друзья мои!

И правительство обещает не совершать никакого перемещения бывшего Николая II без Совета Депутатов?

О, конечно.

Итак, семья будет арестована в Царском Селе впредь до выбора нового, более строгого, места заключения?

Хорошо, пусть будет так.

Причём в надзоре за бывшим царём и его семьёй должен участвовать специальный комиссар Совета Рабочих Депутатов.

Великодушный князь не имел никаких возражений.

А Николай Николаевич? Он не может быть допущен до командования!

Совершенно справедливо! И князь уже отправил великому князю разъяснительное о том письмо.

А где он есть? где он ездит?

Надеемся перехватить его в дороге.

В Ставке он не должен находиться!

И не останется!

Так удалось князю ублажить суровых своих контролёров. И сердечно уговорились обе стороны, что такие встречи будут полезны и в дальнейшем, регулярно, – и выбранная Исполнительным Комитетом комиссия, в составе их же, будет через день-через два приезжать в Мариинский дворец, и здесь они будут откровенно обмениваться соображениями о дальнейшей политике.

Очень хорошо! Это просто великолепно!

Это, действительно, вызволяло князя от многих ненужных и мучительных колебаний: во всём ладить, всё согласовывать, соборно, дружно!

Проводил гостей – и некоторое время разрешил себе походить по роскошному кабинету. Своя 56-летняя жизнь всё более вырисовывалась князю как красивое построение. Он – никогда не добивался власти, ничего не делал для этого, он даже не любил политики, больше всего любил практическую земскую работу с хорошими людьми вокруг. Он только был всегда непримирим к злоупотреблениям императорской власти. И вот какие-то мощные силы, им не призванные, даже ему не известные, стали ему со всех сторон помогать и возвышать его, – да русская общественность, кто же, или, шире того, – сам русский народ вознёс князя как своего любимого избранца, – и князь не чаял теперь, какой ещё верной службой отблагодарить и оправдать надежды. Но для этого ему не нужно было издавать указов или приказов, – по опыту жизни в мрачной императорской России он терпеть не мог казённых распоряжений сверху, давящих человеческую инициативу, такой власти в России вообще должен наступить конец. А всюду на местах должно оживиться или самозародиться умное творческое движение интеллигентных людей, и вся задача руководителей страны – только не мешать ей, – и так Россия достигнет славы небывалой среди просвещённых народов!