Время освежающего дождя - Анна Антоновская

— И то правда: некоторые князья застоялись, аки ожиревшие — прости, господи! — кони, прогулка на пользу пойдет.

Трифилий незаметно подмигнул Феодосию:

— Святой отец, благослови Орбелиани и отважного Джавахишвили на путь!

Католикос одобрительно кивнул: эти князья особенно были нетерпеливы в своем желании свергнуть Кайхосро.

Нашел выбор удачным и Моурави, посоветовав для пышности добавить еще двух азнауров, Дато и Гиви. Тогда можно спокойно и сборы начать.

Церковники озадаченно переглядывались, но Трифилий торопливо подсказал согласие, тут же переложив на Моурави снаряжение каравана с подарками.

Доментий пробовал предложить вместо азнауров еще двух князей, но Саакадзе бесстрастно заметил:

— Азнауры тоже застоялись, а Дато и Гиви не раз бывали в Иране при русийских боярах, знают обычаи и помогут проникнуть в происки турецких и иранских послов, ибо нет сомнений, они также должны прибыть в Московию.

Католикос не возражал, а Трифилий вдобавок стал настаивать на включении в посольство и азнаура Даутбека — истинного дипломата.

Но Саакадзе так увлек отцов церкви обсуждением грамот к царю Михаилу и патриарху Филарету, так блестяще развил план действий посольства, что совсем затушевал им же высказанное предложение об участии азнауров в поездке.

Синклит сиял. Моурави сразу придал блеск и силу посольству. Еще раз католикос почувствовал, что Георгий Саакадзе достойный сын иверской церкви.

Не дождавшись конца съезда, Саакадзе отправился в Носте. Здесь уже золотились яблоки, над изгородями, обвитыми колючей ежевикой, хлопотливо жужжали шмели, и на склонах от жары изнемогала трава.

Обняв Автандила и ласково отбросив с его лба черную прядь, Саакадзе тихо проговорил:

— Узнай у Бежана, о чем совещались католикос, князья и царевичи. При встрече со мною Бежан вздрогнул и отвел глаза.

— Узнаю, мой отец.

Вскоре конь Автандила гулко простучал копытами по мосту.

Накануне служители погасили торжественные свечи в храмах Мцхета. После долгого спора из-за дележа духовенство разъезжалось по своим епархиям.

Спрятав в ларец парадный крест, усыпанный адамантами, и сбросив дорожную рясу, Трифилий поспешил на зеленый бережок Кавтури. Здесь, под кустами облепихи, он с наслаждением скинул обувь, занялся ловлей форели и, словно не замечая угрюмости Бежана, заставил и его предаться «божьему промыслу». Нанизывая на крючок свежего червяка, настоятель украдкой косился на воспитанника: чем расстроен Бежан? Утром вяло запивал еду вином, а молитву, как ветер, пропустил мимо ушей. Может, скучает по мирским утехам? Ведь совсем еще отрок…

Нетерпеливое фырканье коня прервало его размышления. Трифилий обрадованно загоготал, вздернул удочку с болтающейся рыбкой и приветствовал подъезжающего Автандила.

Как-то странно встретил Бежан брата: не то не рад, не то встревожен, не то очень доволен, а может — все вместе.

Два дня Автандил говорил только о приятном. Он назначен ностевским сотником, и, в отличие от конницы Гуния и Асламаза, его сотня будет гарцевать на скакунах цвета расплавленного золота. Потом рассказал о веселом приключении Папуна, одурачившего феррашей ловким фокусом с монетами. Поведал о необычайном Арчиле, которого Моурави взял в Ностевский замок. Арчил не по летам умен и один умеет вызвать улыбку на сжатых губах Циалы. Лучшая из матерей, Русудан, не приняла ее в семью, — почему-то не любит. Пока Циала гостит у деда Димитрия. Но Димитрий тоже невзлюбил ее: «Как смеет при Русудан хвастать своим горем?»

— Прав Димитрий, надо уметь прятать свою печаль и радость, — проронил Бежан.

— Нет, не прав! Отец говорит; «От каждого требуй, что он может дать, и ни капли больше».

— Отец? Наш отец великий… Автандил, ты веришь в угрызения совести?

— Наша замечательная мать говорит: «Не делай того, от чего потом будешь страдать».

— А если невольно становишься сообщником?

— Во имя Христа, Бежан, что мучает тебя? Две ночи ты стонешь подобно больному быку. Или вертишься, точно кинжал в арбузе.

— Почему с кинжалом сравниваешь меня, мой брат? Разве подобает мне владеть оружием?

— Может, и не подобает, но невольно владеешь. Бывают поступки опаснее, чем кинжальные раны… Вот, к слову: строит зодчий прекрасный храм, а бездельник его подожжет… Кто-то видит, как подкрадывается разбойник с факелом, и спокойно проходит своей дорогой. И многолетний благородный труд сгорает в один миг…

— Ты на два года старше меня, Автандил, но многого не понимаешь. Есть обет, который выше всего земного.

— Тогда не угрызайся, не стони всю ночь, радуйся своему обету, как это делает настоятель Трифилий.

Бежан смолчал, но целый день ходил мрачнее своей рясы.

Ночью луна залила келью. В открытое оконце вползала свежесть. Белые розы в кувшине казались синими.

Бежан вскочил с жесткого ложа и торопливо схватил рясу.

— Ты куда, мой брат? — спросил Автандил.

— К отцу Трифилию.

— Напрасно, покайся прямо небу, в таком деле не следует иметь посредников.

— В каком? Ты о чем?

— О бесстрастном созерцателе.

— Автандил, что ты знаешь?

— Я знаю — есть люди, которые замышляют зло против Великого Моурави, отдающего жизнь на возвеличение родины.

— Нет, нет, Автандил! Может, отцы церкви и правы, — какой Кайхосро царь? Недовольны и царевичи Багратиды. А князья говорят, что с тех пор, как в Картли нет настоящего царя, померк престол Багратидов… Нет блеска, исчезло величие… Разве можно сравнить доблестного царя Луарсаба с приятным, но бесполезным Кайхосро?

— А ты думаешь, отец этого не видит?

— Тогда почему же он против Луарсаба?

— Кто сказал тебе, что против? А, по-твоему, зачем Папуна ездил в Иран? Он привез от царицы Тэкле письмо настоятелю.

— Автандил, брат мой! — Забыв свой сан, Бежан бросился обнимать и осыпать радостными поцелуями Автандила: — О брат, ты облегчил мою душу: я думал — отец в неведении.

— Наш великий отец не любит собирать гнилые плоды. «Лев Ирана» не выпустит из своих когтей царя Картли.

— Не посмеет больше сопротивляться!.. Католикос посылает большое посольство в Русию, к царю и патриарху. Описывает опасное положение церкви, домогательство Рима, стремящегося бросить на Грузию тень католического креста. Луарсаб отвергает магометанство, но ради спасения царства может принять веру папы римского… На это и властелин Ирана согласится…

— Хорошо бы настоятелю Трифилию возглавить посольство в Русию…

— Об этом тоже говорили у святого отца, но настоятель убедил послать Агафона, митрополита Руисского. Я, грешник, думаю, что Трифилий не хочет идти против Моурави.

— Почему против? Если Луарсаб вернется — получит уже укрепленное царство. Плен научил его отличать друзей от врагов… Царица Тэкле поклялась Папуна: «Луарсаб и Моурави будут вместе управлять царством. На том мое желание». Хорешани, Даутбек и все «барсы» готовы головы отдать за свободу царя. Тэкле жалеют.

— Автандил, брат мой! Давай выпьем холодного монастырского вина, у меня в нише приготовлено!

— Рядом с иконой? Э-хэ, монах, куда ты прячешь источник веселья!

— Это отец Трифилий для тебя прислал.

— Мой брат, если надел рясу, походи во всем на приятного «черного князя». Он любит и молитву с воском, и вино с мясом… А главное, последуй его примеру — воюй и шашкой, и крестом. Потом, крепко запомни: если одолеют сомнения, советуйся только с богом… безвредно.

— По-твоему, я должен скрыть услышанное от тебя?

— Рассказывать собеседнику, о чем ему давно известно, — значит уподобиться назойливой мухе…

Было воскресенье. Дым кадильницы плыл в полумгле. На клиросе звонко пели послушники: «Кирие элейсон! Кирие элейсон! Кирие элейсон!»

Бежан стоял рядом с Автандилом, осеняя себя крестным знамением. Настоятель пригласил братьев к себе на трапезу.

Пенистое вино и шипящие яства развеселили Трифилия. Он украдкой поглядывал на братьев, но сколько ни наводил разговор на откровенность, сыновья Георгия Саакадзе не прельстились на его приманку, хотя и с удовольствием осушали чаши, поддерживая веселость благочестивого отца.

Бежан думал: «Автандил прав, незачем сравниваться с глупой овцой, которую стригут для хозяина. Буду во всем подражать настоятелю. Молчание и ровное дыхание — неоценимые спутники при восхождении по крутой лестнице».

Через два дня Автандил прощался с братом. Благодарил отца Трифилия за радушный прием.

— Мой мальчик, здесь ты не гость, приезжай почаще в свой отчий дом! — И Трифилий с особой нежностью поцеловал глаза Автандила — глаза Русудан…

Автандил прискакал в Носте, когда в замке погасли светильники и над круглой башней заклубился Млечный путь.