Привал странников - Анатолий Степанов

Телеграф, "Националь", Университет. У Библиотеки Ленина Смирнов скомандовал еще раз:

— С Лебяжьего на Ленивку и по набережной.

— А с Лебяжьего проезд уже пять лет как закрыт, — с плохо скрытым торжеством объявил водитель.

— Ну тогда с Волхонки.

По крутому переулку вскарабкались к шестиэтажному, громадному здесь дому. Смирнов выбрался кое-как, отстегнул трешку, спросил на прощанье:

— Так и не догадался, кто я?

— Не-е… — признался водитель.

— Думай, молодой, думай. Молодым много думать надо.

И захлопнул дверцу.

Лифт, слава богу, работал. Смирнов поднялся на пятый этаж. Нужная ему дверь была заново обита, и на ее темно-бордовой шкуре сиял мягким блеском старинный звонок с вежливой надписью: "Прошу крутить". Раз просят, Смирнов крутанул. И будто ждали: дверь тотчас открылась.

— Ну, входи, — предложил здоровенный мужик в майке и шортах. — Я тебя с балкона увидел.

— Хорош! — решил про него Смирнов и вошел. Обнялись как положено. Оттолкнувшись друг от друга, чтобы обоюдно рассмотреть получше. Смирнов добавил к первому впечатлению: — Но пузо.

— На себя посмотри, сельский житель! — обиделся хозяин. — Пиджачок и штанцы со своего огородного пугала снял, что ли? Как тебя такого Лидка выпустила в Москву?

— Я пенсионер, Алька, — напомнил Смирнов. — И вид у меня должен быть пенсионерский. Это ты у нас все мальчуганом прыгаешь. — И повторил: — Но пузо.

— Грубо, — решил тот, кого назвали малоподходящим к его летам именем Алик, и предложил: — Можешь душ принять с дороги.

— С удовольствием. Только сначала апартаменты покажи. Первый раз я же здесь у тебя.

Походили по квартире, и Алик хвастался тем, как он в отличных условиях живет в сердце любимой старой Москвы. Минут пятнадцать хвастался, выводил на балкон, показывал Кремль, кивал на Москву-реку, махал руками.

Потом Смирнов помылся, переоделся в подготовленный женой московский наряд, и они уселись на кухне. Алик оглядел Смирнова в светлых брюках, в летних тряпичных туфлях батумского производства, в рубашечке с карманчиками, погончиками и лейблом и одобрил:

— Другое дело. Чувствуется Лидкина рука. — И разлил по первой.

— Не рано ли? Нынче позволено только с четырех часов.

— В ресторанах с двух.

— Тогда будем считать, что мы в ресторане. — Смирнов поднял рюмку. За встречу, Алик.

Выпили и загрустили.

— Кисло мне, Алька, — сказал Смирнов. — Третий год, как уехал из Москвы к морю, век свой доживать. Но не доживается, понимаешь, не доживается! Лидке там хорошо, возится по хозяйству, цветы сажает, помолодела, поздоровела, общественной работой увлеклась. Первый там человек, ее все знают. А я на лавочке сижу. Летом курортников разглядываю, зимой — море. И по Москве тоскую. Зимой и летом. И весной, и осенью. Я сейчас к тебе на такси ехал, на контору глянул.

— Ты туда не ходи, Саня, — посоветовал Алик.

— Это почему же?

— Не позовут, не надейся зря.

— Это почему же? — повторил свой вопрос Смирнов.

— Ты, брат, деятель периода застоя. И старый.

— А ты — молодой, — съязвил Смирнов.

— И я старый, и меня скоро на покой.

— Значит, я — деятель периода застоя. — Смирнов встал, хромая, подошел к окну, закурил. — А то, что меня на пенсию выкинули, когда я в Азии копнул поглубже?

— Не надо было тебе туда ехать.

— Так послали, приказали и послали. Сейчас там вон как шуруют. А я начинал, понимаешь, я начинал! И в награду заработал пулю в колено и отставку.

— Кто это помнит, Саня?

Смирнов вернулся к столу, разлил по рюмкам, поднял свою:

— За прошедшую нашу жизнь, Алик. — И выпил. А Алик не выпил и сказал:

— Даю бесплатные советы. Во-первых, сними орденскую планку, чтобы о прошлом не жалеть. Во-вторых, пиджачок и брючки, в которых приехал, никогда не надевай. А в-третьих… Пойдем-ка…

Алик опять вывел Смирнова на балкон и спросил:

— Что видишь?

— Перестройку, — мрачно догадался Смирнов.

Внизу был милый скверик, и за сквериком выстроились двухэтажные, с заколоченными дверями и окнами дома, терпеливо ждавшие капитального ремонта.

— Ответ неправильный, — голосом экзаменационной машины оценил Алик. А все потому, что смотришь не туда. Смотреть надо не туда, где еще собираются перестраиваться, а туда, где уже перестроились. Смотри вон туда!

И Алик жестом фальконетовского Петра указал левее, где в угловом домике поселилось кооперативное кафе. Домик тот был весело выкрашен, чисто вымыт, затейливо наряжен занавесками, тентом и вывеской, на которой славянской вязью, белым по голубому было написано: "Привал странников".

— Каких еще странников? — поинтересовался Смирнов.

— Все мы странники в этом мире, — пояснил смысл названия предприятия общественного питания Алик и продолжал: — А ты что — хуже? Представляешь, вывеска: "Частное сыскное бюро полковника МУРа в отставке А. Смирнова "Всевидящий глаз". Или лучше: "Всевидящее око". А, полковник в отставке?

— Дурак ты, Алька, — решил Смирнов и рассмеялся. Направились было на кухню — продолжать, но залихватский, оглушающе пронзительный бандитский свист с фиоритурами снизу остановил их. Глянули через балконное перильце вниз.

Облокотившись о серо-белые "Жигули"-восьмерку, стоял оранжево-голубой волосатый плейбой Роман Казарян и смотрел вверх.

— Что свистишь? — приструнил его Алик и пригласил: — Поднимайся.

— Чего я у тебя не видел? А тут заведение, в котором я никогда не был. Спускайтесь, обновим "Привал странников".

— Там не подают, — сказал Смирнов.

— А вы наше с собой прихватите. Надеюсь, наше-то у вас есть?

— Ты за рулем, — напомнил благоразумный Смирнов.

— Разоримся, — заметил Алик.

— Не твоя забота. Я сегодня богатый. — Казарян приложил руку к сердцу и к карману, где хранил богатство.

— Обожди малость, штаны надену, — сдался наконец Алик.

Смирнов, Казарян и Алик (в штанах) вошли в кооперативное кафе "Привал странников". С улыбкой на устах их встречал усатый здоровенный официант.

— Добро пожаловать! — возликовал он.

— Я тебя знаю, — сказал ему Казарян. — Ты бармен из "Космоса". Здесь что, выгоднее?

— А я — здесь и там, — охотно объяснил официант. — Там день отдежурю и на два — сюда.

— Значит, выгодно и здесь, и там, — понял Казарян и приказал: Устраивай-ка нас.

— Прошу.

Он просил их в зал. Они туда и последовали. Старинной обнаженной кладки кирпичные стены, пол из тяжелых мореных досок, двумя сводами синий с золотыми звездами потолок.

— Красиво как! — оценил интерьер Смирнов, усаживаясь за деревянный стол (в тон полу). — Вот что значит старина!

Казарян, который уже уселся, потыкал пальцем в стену. Кирпич прогибался под пальцем.

— Старина эта хлорвиниловая. Производство отдела декоративно-технических сооружений киностудии "Мосфильм". А ничего, смотрится!

— И все остальное — такая же липа? — спросил Алик.

— Зачем же? По полу — ходить, за столом — сидеть, на эстраде — петь. Надо полагать, все из настоящих досок. Так, работник сферы обслуживания? потребовал подтверждения Казарян.

— Однозначно, — согласился официант и напомнил: — Жду ваших распоряжений.

— Забыл я, как звать-то тебя, — капризно заявил Казарян.

— Денис.

— Что предложишь нам, Денис?

— Осетрина-фри, свежайшая телятина, жульены грибные, из вырезки, с ветчиной…

— Мило. Тащи все.

— Не съедим, Рома, — испугался Смирнов.

— Не съедим, так слопаем, — решил Казарян. — Тащи.

Алик поставил на стол две бутылки из-под минеральной воды, в которые он предусмотрительно перелил коньяк, и объяснил официанту:

— Мы своей водички с собой принесли, так что рюмочки бы не помешали.

— Будет сделано, — заверил официант и, ничего не записав, удалился. Казарян посмотрел на эстраду, где сиротливо стояло несовременное пианино, и сказал:

— Сыграть вам, что ли, по старой памяти? — и негромко начал отчаянную из Высоцкого:

Где мои семнадцать лет?

На Большом Каретном!

Где мой черный пистолет?

На Большом Каретном!

Допел всю песню, спрыгнул с эстрады, уселся за стол, обеими руками растер лицо.

— Жалеешь, что из МУРа в кино переметнулся? — спросил Смирнов.

— Нет, — ответил Казарян. — Глядя на тебя — нет.

— Зачем ты меня так, Рома? — тихо укорил Смирнов.

— А ты меня зачем так?

— Выпьем, пацаны, — предложил Алик и разлил из черной бутылки по сверкающим рюмкам, которые неизвестно как появились на столе. Выпили, и расхотелось цепляться друг к другу. Захотелось доброе говорить.

— Я твою последнюю картину видел, — сказал Смирнов Роману. — Мне понравилось.

— Это не последняя, Саня, — ответил Казарян. — Последняя выйдет на экраны осенью.