Все кошки смертны, или Неодолимое желание - Сергей Устинов

Ядов молчал. Пауза неприлично затягивалась. И первым прервал ее снова он.

― Откуда вы это знаете?

― Интуиция ― мать информации, ― охотно объяснил я.

― Ну и какую еще информацию она вам родила? — без особого энтузиазма поинтересовался доктор.

― Две недели назад пропала девица по имени Марта Панич. А ее подружка Света Михеева натурально спятила и полезла в петлю.

― Это все? ― уточнил он. Как мне показалось, с заметным облегчением.

Но я собирался его маленько разочаровать.

― Нет, не все.

― Что же еще?

― Нинель, ― произнес я с нажимом. ― Две недели назад Нинель утащила из серверов в клинике жесткие диски со всеми записями этих ваших спектаклей. И ее начали искать очень серьезные дяденьки ― с целью эти диски вернуть. Но она предпочла сигануть с балкона. Так вот, моя интуиция родила мне информацию, что вы перестали иметь отношение к клинике именно после всех этих событий.

Но Ядов покачал головой. Печально и отрицательно.

― Обманула вас ваша интуиция. Не после, а до. Я отказался там работать еще до того, как Нинель… совершила эту глупость.

― Почему вы называете это глупостью?

Доктор молчал.

― А вы знали, что у Нинель был запущенный рак? С метастазами?

Если бы я двинул ему промеж глаз бейсбольной битой, он не выглядел бы более ошарашенным.

― Рак? ― повторил он за мной. И после долгого молчания наконец пробормотал: ― Да, это многое объясняет… С психологической точки зрения. Перед лицом близящейся смерти люди, бывает, преображаются. Начинают посещать церковь, например. Другие стараются забыться, уходят в алкоголь, в наркотики.

― Ну, если она в последнее время что-то посещала, ― вспомнил я «Холодную утку», ― то на церковь это не похоже. А вот насчет всего прочего ― это да, все имело место. Так вы говорите, многое объясняет?

― Объясняет ее поведение, но не мое. Повторяю: я бросил работать в новой клинике еще до этого.

― Хорошо, отказались до этого, ― сдал я маленько назад. ― Но тогда ― после чего?

Молчание.

― Что хоть там такого было, на этих дисках?

Молчание плюс выразительный взгляд, ошибиться в трактовке которого было трудно.

― Не хотите говорить, ― констатировал я.

― Не хочу, ― подтвердил он. ― Но главное ― не могу. Не имею права.

― Опять врачебная тайна? ― с досадой спросил я.

Он кивнул. Но нехотя добавил:

― И не только.

Я решил попробовать с другого конца.

― А что будет, если эти диски найдутся?

― Ничего хорошего, ― пожал он плечами.

― А плохого? ― продолжал давить я.

― Плохого ― сколько угодно. Может быть очень плохо очень многим людям.

Это я уже слышал. Правда, не от врача, а от пациента. От пациента и одновременно отца-основателя. Но меня в данном случае интересовал именно доктор.

― Например, вам ― будет?

Он вяло кивнул.

― Мне, полагаю, хуже всех.

― Почему? ― без особой надежды на ответ поинтересовался я.

Снова молчание.

― Послушайте, ― сказал я примирительно. ― Наш с вами общий знакомец Воробьев-Приветов землю носом роет, чтобы вернуть диски. Меня вот привлек. И как видите, все мне рассказал.

Произнося эти слова, я внимательно следил за лицом Ядова. И мне удалось уловить на нем мимолетную горькую усмешку. Которая свидетельствовала: нет, как я, собственно, и предполагал, не все рассказал мне бывший Валька Понос, он же будущий господин губернатор Воробьев-Приветов.

И я сдался. Ну, не сдался, конечно, а понял, что лобовая атака захлебывается, и отошел на заранее подготовленные позиции. Для начала махнул рукой:

― Ладно, оставим эту тему. А еще вопрос позволите? Из другой оперы?

Ядов дернул плечами, что при желании можно было расценить как равнодушное согласие. Но я надеялся, что смогу сейчас это равнодушие поколебать.

― Вопрос вам как психиатру: могла ли Ангелина Шахова убить своего бывшего супруга Игоря Шахова?

Доктор расхохотался. Легко, искренне, без всякой игры.

― Вон вы куда гнете! ― все еще усмехаясь, проговорил он. ― Вопрос психиатру, говорите? Уж сказали бы честно: подозреваемому! Так, мол, и так: вы, гражданин Ядов, используя служебное положение, вывезли из психиатрической лечебницы больного человека, по приговору суда находящегося на излечении в связи с убийством. Двадцать лет назад она убила любовницу мужа, а сейчас вы ей предоставили возможность прикончить его самого. Так, что ли?

― Не понимаю, что вас так веселит, ― насупился я. ― Разве это ― невозможный вариант?

― Совершенно! ― отрубил он. ― Просто вы не специалист, но любой грамотный психиатр подтвердит вам…

― А любой грамотный следователь не поверит ему на слово! ― оборвал я его. ― Скажет: есть мотив, есть пособник, налицо сговор. Есть анамнез, наконец!

Тут Ядов наконец посерьезнел. Проворчал:

― Анамнез… Что вы в этом понимаете!

― Не понимаю ― объясните! ― потребовал я. ― А то легко просто заявлять: совершенно невозможно! Объясните ― почему?

― Хорошо, объясню, ― неожиданно согласился доктор. ― Ну, во-первых, потому что Геля… Ангелина Шахова ― совершенно истощена, я бы даже сказал, старчески немощна. Вы же сами имели возможность убедиться ― кожа да кости!

― Ну да! ― упрямо не согласился я. ― Видели мы, как она столами швырялась…

― Ах, бросьте вы! ― с досадой отмахнулся Ядов. — Лучше б не напоминали про это. У больной случился психотический эксцесс ― вами же, между прочим, спровоцированный. И последовавший за ним эпилептический припадок ― а в этом состоянии силы удесятеряются, это вам и второкурсник мединститута скажет.

― Допустим, ― согласился я. ― Но это как раз не в ее пользу: могла ведь Шахова и в припадке порешить. А ну как она эту мысль все двадцать лет вынашивала, с тех пор как Тавридину зарезала? Уж вы поверьте специалисту по уголовным делам: убивать трудно первый раз. Второй легче.

Ядов вместо ответа почему-то смерил меня долгим внимательным взглядом, словно прикидывая, стоит ли меня посвящать в дальнейшие детали, и в конце концов задумчиво протянул:

― В том-то все и дело, юноша, в том-то и дело.

Теперь я замолчал выжидательно. И психиатр медленно, видно, для того, чтобы я получше усвоил сказанное, произнес удивительные слова:

― Ангелина не знает, что она убила учительницу.

21

Если верить Ядову (а оснований не верить ему у меня становилось все меньше и меньше), Шахова-Навруцкая не знала о том, что она убийца, по двум чисто медицинским причинам. Первая: последние двадцать лет женщина находилась в полусумеречном состоянии, когда сознание сужено до пределов самых примитивных понятий и рефлексов (тут я сразу вспомнил Светку Михееву). А вторая… Вторая причина состояла в том, что Ставриду убила не Ангелина. Нет, убила Ангелина, конечно ― в физическом смысле слова. Но в медицинском, психиатрическом — абсолютно другая личность.

Сказать по-честному, я даже не сразу врубился, о чем это он. По работе в уголовке мне много раз приходилось сталкиваться с тем, что преступник не мог сам вспомнить всех обстоятельств того, что совершил. Да и не только преступник: свидетели тоже частенько все путают, противоречат друг другу в ситуации, казалось бы, предельно ясной, когда события происходили прямо у них на глазах. Амнезия под воздействием шока, сильного волнения, душевного потрясения ― довольно распространенное явление, особенно у личностей с истерическим складом. Врет, как очевидец, говорили у нас в таких случаях.

Реже, но встречаются и такие вещи, как ложные воспоминания, обманы памяти. Я напряг свою собственную и был чрезвычайно доволен собой, когда откуда-то из относящихся ко времени учебы на юрфаке мутноватых глубин всплыло-таки нужное словцо,

которое я небрежненько так тут же профессору продемонстрировал:

― Вы имеете в виду парамнезию?

Но Ядов только иронически хмыкнул в ответ: мол, познания мои в психиатрии хоть и глубоки, но страдают определенной неполнотой.

― Я вас, молодой человек, на будущее могу научить еще одному красивому термину ― конфабуляция. Это склонность к заполнению пробелов в воспоминаниях разными выдумками, в которые пациент совершенно искренне верит. Но этот эффект точно так же не имеет к данному случаю ни малейшего отношения.

― А что имеет? ― решил я больше не умничать.

― Что имеет? ― повторил за мной в задумчивости доктор. ― Если коротко, речь идет о расстройстве не памяти, а сознания.

После этого он замолчал, погрузившись в какие-то собственные мысли. Я выждал немного и, чтобы вернуть его в русло беседы, уточнил:

― Надо понимать, у Ангелины… э… Германовны банальная шизофрения.

― Шизофрения? ― покачал Ядов головой. ― Да еще и банальная…

Я понял, что снова сморозил, но что именно ― не знал. И счел за благо больше не открывать рот. А профессор после паузы заговорил: