Волк - Генри Олди

Ночь — это прекрасно.

Почему?

Ночью нет солнца. Проклятого солнца, куда уходят, раскрыв грудную клетку всем ветрам. Ночью ветер скребется в окно. Закрой глаза — глаз! левый можно не закрывать… — и попробуй, заставь себя поверить, что ты дома.

Нет.

Самой истовой, самой фанатичной вере не совладать с безжалостностью расстояний. Будет иначе: зажмурься, дай сну принять командование — и окажешься во чреве пирамиды. Один против пятерых. Блики лампад играют на обсидиане копий. Чикчан, кими, киб, иик, кан. Змея, странник, гриф, ветер, ящерица. Парни из охранного агентства «Орёл». Они не читали летописи храма Ицли. Не изучали веера-дневники университета в Нанауацине. Плевать они хотели на зарисовки великого Пайналя! Их дело простое: бить и умирать.

Один против пятерых.

Пятеро против пятнадцати.

На вершине пирамиды, по ту сторону реальности.

— Я не астланин!

Они улыбаются: чикчан, кими, киб, иик, кан. Они знают правду: змея, странник, гриф, ветер, ящерица. Мертвецы с правдой на «ты». Мертвецы? Вечно живые части солнечного колланта. Наверняка Изэль зовет солнце по-другому. Это бес-переводчик изгаляется, подыскивает аналоги: солнечный коллант…

Солнце над пирамидой: косматый демон.

Кучка людей, раздетых догола. Жалкий частокол копий. Напротив ждет приказа полуторная декурия в полном вооружении.

— Слушай мою команду!

Яркий блик на клинке меча:

— Пленных не брать!

И эхом:

— Я не астланин! Ложь!

Цирк вокруг пирамиды. Ряды трибун. Если напрячь память, вытянуть из нее все жилы, как на допросе, можно вспомнить: да, цирк. Как во время дуэли на клеймах. В последний момент, когда мертвецы падали к подножию гигантского алтаря, вокруг обозначился цирк. С беснующимися рабами на трибунах. Зыбкий, дрожащий призрак.

— Я помпилианец! Это мои рабы!

Из-за края Ойкумены не дотянуться. Но если цирк вокруг пирамиды? Значит, ты уже не за краем, а на краю? Ты — ниточка между мирами. Ни то, ни сё. Носитель клейма, способный, не моргая, глядеть на солнце.

— Это мои рабы!

Достать. Вцепиться. Принудить.

— Мои рабы!

Сквозь космическую пустоту.

— …рабы!

Марк содрогался всем телом. Из носа текла кровь.

Канатоходец превращал себя в канат.

Контрапункт.

Братья Тумидусы, сыновья клоуна

(на днях)

В цирке тоже есть режиссер. Тот, который ставит — номера, спектакли, программы. Понимаете? Он ставит. Без него ничего не стоит — падает. Акробаты, наездники, жонглеры, дрессировщики. Трюковое и образное решение, костюмы, художественное и музыкальное оформление. Композиция номера, расстановка эмоциональных акцентов. Реприза, жест, мимика. Чертова прорва всякого разного.

Режиссер берет это — и ставит.

Временами творческая натура, сбрызнутая алкоголем, подбивала артистов вспомнить о демократии, равноправии и прочих приятных эфемеридах. В такие минуты я напоминал им, что режиссер значит «управитель». Подсовывал толковый словарь, древней древнего, где значилось: «Управляющий актерами, игрою, представленьями; назначающий, что давать или ставить, раздающий роли».

Думаете, это помогало? Ничуть. Они продолжали заниматься любимым делом: считались обидами, проклинали тирана и обзывали меня подпевалой. Потом приходил он, тот, который ставит, и хор смолкал.

Артисты шли становиться.

— Примипил Ланций, вы идиот!

— Так точно, господин военный трибун!

— Вы — безмозглый кретин!

— Так точно, господин военный трибун!

— Вы — позор военно-космического флота Помпилии!

— Я…

— Молчать! Еще слово, и я отдам вас под трибунал! Если адмирал Шармаль заявит протест, я лично повешу вас на флагштоке «Черной дыры»! В открытом космосе…

— Есть молчать…

— Проклятье! Сорвать межрасовые учения! Поставить под угрозу флагман дружественных гематров! Снести флагману дюзу к драной матери! Кормовую дюзу, со всеми вытекающими…

— Вы преувеличиваете, господин военный…

— И это эскадрилья, которую я считал лучшей…

— Так точно…

— Свора дуболомов! Корыта с помоями!

— …точно…

— Молчать! Слушать мою команду! Десантная эскадрилья «Волчица» отстраняется от учений. Десантная эскадрилья «Волчица» немедленно покидает сектор Змеиного Жезла. Приказываю вам отвести эскадрилью на базу Малой Ромуллы. Нет, дальше! В глушь! К бесу в зубы! Туда, где вы сгниете в глухом резерве…

— Координаты, господин военный трибун?

— На Месаллину-IV! Сортиры драить! Всей эскадрильей!

— Слушаюсь!

— Ждать распоряжений!

— Слушаюсь!

— Можете идти. Стоять! А с дюзой у вас, примипил, лихо вышло. Я имею в виду, отвратительно. Не будь Шармаль гематром, он бы брызгал слюной отсюда до Хиззаца…

— Легат Кацина!

— Я!

— Доложить состояние «Бешеного»!

— Для восстановления технической готовности высокоавтономного тяжелого крейсера-пентеры «Бешеный» требуется замена навигационного комплекса. Желателен ремонт 2-й и 3-й батарей плазматоров с частичной модернизацией. В связи с невозможностью осуществления перезагрузки активной зоны реактора…

— Короче!

— В отсутствие ремонтных работ тяжелый крейсер «Бешеный» будет выведен из боевого состава в состояние длительной консервации. Вывод произойдет не позднее конца года. Если средства на ремонт не поступят в полном объеме, «Бешеного» следует готовить к утилизации. Законсервированный крейсер рекомендую держать на отстое в орбитальных доках Смиллы…

— Деньги будут. Под мою гарантию…

— Рад это слышать, господин консуляр-трибун.

— Уводите крейсер на Смиллу.

— Подготовка к ремонту?

— Консервация.

— Господин консуляр…

— Краткосрочная, месяца на три. Я сказал, что деньги будут, но не обещал, что прямо завтра. Я вам не фокусник, миллион из фуражки не вытяну. Ничего, поскучаете в отстое. Сбегаете в запой, трахнете кого-нибудь из местных шлюх. Говорят, на Смилле нет венерических заболеваний.

— Врут. Я вам точно говорю, врут…

— А вы проверьте еще разок. Отдохните, Кацина. Расслабьтесь как следует. Экипажу выделяю тридцать дней на моральное разложение. Тридцать, и ни днем больше!

— Слушаюсь!

— Всё, свободны…

— Манипулярий Круций!

— Я!

— Манипулярий Цинна!

— Я!

— Обер-манипулярий Сатрус!

— Я!

— Перехо́дите в распоряжение легата Таранция. Быть готовыми к вылету в 18:00 по местному времени. Согласно приказу усилить сводную когорту спецназначения Z-621 тремя звеньями штурмовиков и кораблей огневой поддержки…

— Разрешите вопрос, господин легат?

— Спрашивайте.

— Куда мы летим?

— На Халори.

— Цель?

— Груши околачивать! Из всех наличных стволов… Поможете зачистить столичный округ от боевых групп сепаратистов. Прогрессивные халорийцы вас не забудут!

— Разрешите вопрос, господин легат?

— Спрашивайте.

— Это наказание или поощрение?

— В смысле?

— Ну, я насчет той драки в «Хромом псе». Вы еще разбили об меня коммуникатор…

— Я?

— Ну, когда вехденский старлей дал показания, что драку начали мы. Вы сказали: если бьешь, придурок, так чтоб потом без показаний… Наказание, да?

— Хороший вопрос, манипулярий Цинна. Хотел бы я знать ответ…

Космос велик.

Они шли в орбитальные доки Смиллы, на базы Месаллины-IV, к Халори, где правительство и мятежники веками играли в чехарду, как принято у варваров. Крейсеры, штурмовики, десант. Корабли Великой Помпилии. Двигались на окраины, летели в глушь, чертили трассы в пустоте. Ничего особенного, банальная передислокация. Разведки вехденов и гематров брезгуют такой рутиной. С миру по нитке, с бору по сосенке; с хлеба по крошке…

Согласно документам, они пришли к местам назначения.

В новостях мелькнул крейсер «Бешеный»: металл на фоне звезд. Начальник Генерального штаба сделал заявление, обещая финансирование ремонта. Манипулярий Цинна слал матушке письмо за письмом. Цинна был сентиментален. Матушка обожала халорийские благовония, и любящий сын писал, что купил целый галлон коричного масла. Масло Халори — лучшее в Галактике. Кстати, шлюхи Смиллы — тоже ничего, и пахнут приятно. Даже триппер не слишком огорчил легата Кацину. Триппер пройдет, а воспоминания останутся.

Плевать хотела Ойкумена на все это.

А на краю Ойкумены, на остром краешке, с которого сорваться — как два пальца облизать, куда идут в рваном ритме, теряя чувство времени и пространства, там, где алмазный наждак сдирает с тебя кожу — не в реальности, так в снах; вне сигналов и маяков, ведя расчеты по семи точкам, пяти, трем…