Волк - Генри Олди

— Время платить долги, — повторил легат.

Он встал. В наземной операции коллант Тумидуса участия не принимал: десантник с опытом, легат справедливо не доверял боевым качествам коллантариев. Но даже на борту «Бешеного», находясь в малом теле, Тумидус чувствовал свой коллант, как офицеров легиона в корсете. Это чувство отличалось от ощущений армейской координирующей сети, но в главном легат не сомневался. Если рожден приказывать, значит, рожден и подчиняться. Две ноты — приказ и подчинение — звучат в едином аккорде.

— За мной, — сказал он.

И пошутил, что с легатом Тумидусом случалось нечасто:

— С вещами на выход!

Копыта ударили в песок. Не оглядываясь, горяча жеребца, вытянувшегося в струну, легат слышал, как коллант за его спиной разворачивается дугой, словно в охоте на гуля. На миг он пожалел Красса: военному трибуну, запертому в крейсере, был доступен лишь реальный космос, где лучи и волны мчались сквозь вакуум к волнам и лучам. Скучища! То ли дело галлюцинативный комплекс, где и погибнуть — куда веселее, чем в мерзлой пустоте. Пригнувшись к гриве, круто беря влево, чтобы в последний момент замкнуть кольцо, Тумидус следил за пауком. Бьется ли? Дергается? Или, расслабившись, позволяет делать с собой все, что угодно?

Каждая конвульсия Папы была подарком судьбы.

— Окружаем!

Он на скаку осадил жеребца. Огляделся: тяжело дыша, коллантарии встали, как вкопанные. Строй — эллипс. В центре, слабея, паук дрался с Кровью за самого себя. Еще дрался: стряхивал черно-багровые сгустки, рыл лапами хищный песок, рвал жвалами налипшую пакость. В озверении схватки, боясь счастливой эйфории, как не боялся ничего на свете, Папа не видел, не успевал заметить главного: песок внутри колланта светлел, теряя красноту, пространство очищалось от пурпура с золотом, давая слепому карлику, исполину космоса, шанс, хрупкий как чайный фарфор.

Микро-Ойкумена обволокла своего антиса.

Слабость — силу.

Если Тумидус и молил провидение о чем-то, так лишь о том, чтобы Папа Лусэро подольше оставался измученным, вымотанным до предела, балансирующим на грани жизни и смерти. Будь Папа в полной мощи, он разнес бы коллант в клочья, уничтожил тонкие связи между коллантариями, сам того не желая. Слон в посудной лавке? Кабан в паутине? Любое сравнение хромало на четыре ноги.

— Веревки!

Легат сорвал аркан, висевший на луке седла.

Великий Космос, подумал он. Неужели дотащим?

— Мамерк, связь с Тишри! Немедленно!

— Да, госпожа Зеро. Адрес?

— Белый холм.

— Кого спросить?

— Гвидо.

— Гвидо Салюччи, действительный и полномочный председатель Совета Галактической Лиги… Позвольте вопрос?

— Не позволяю.

— Вы в курсе, сколько сейчас времени на Белом холме? Браслет подсказывает мне, что пять часов тридцать две минуты. Боюсь, его высокопревосходительство изволят спать без задних ног…

— Мамерк, уволю!

— Вы хотели сказать, отправите в отставку?

— Я хотела сказать: расстреляю!

— Перед тем, как сдать дела и встать к стенке, осмелюсь напомнить, что бухгалтерия отказывается принимать к оплате счета ваших переговоров по гиперу. Они злобно клевещут, будто вы плевать хотели на нормативы расходов, утвержденные…

— Мамерк!

— Тишри на связи, госпожа Зеро. Спрячьте вашу пушку. С вашего позволения, я оформил звонок за счет вызываемого абонента…

В рамке появилось лицо оперного тенора, разбуженного наутро после премьеры «Розалии». Щеки оливкового цвета, тонкая полоска усиков над верхней губой, рот опытного любовника. Волосы, уложенные в прическу, прижаты тончайшей сеточкой из сякконского шелка. Впечатление портили глаза: даже рассеянные, красные спросонья, они скорее принадлежали снайперу, чем скромному вокалисту.

Мамерк на всякий случай отошел в угол — туда, где председатель Совета Лиги не мог его видеть. Госпожа Зеро скорчила презрительную гримасу, низко ценя трусость во всех ее проявлениях, и без экивоков перешла в атаку:

— Привет, Гвидо! Готовь экстренное заседание Совета.

— Душечка, — у его высокопревосходительства и впрямь обнаружился тенор «ди-грация». Впрочем, люди, хорошо знакомые с Гвидо Салюччи, утверждали, что приказы о временной миротворческой оккупации он отдает драматическим баритоном. — Солнце мое дорогое… Нет, я привык к твоим закидонам. По молодости считал их милыми. Сейчас я мужчина в годах и считаю иначе. Все, конец связи.

— К вечеру к тебе зайдет полномочный представитель Помпилии, — если госпожа Зеро плевала на протесты собственной бухгалтерии, то на угрозы сильных мира сего она плевала с еще большим изяществом. — Он подаст представление на сбор Совета. Начинай сейчас, у нас времени в обрез. Да, имей в виду: на заседании будут присутствовать члены Совета антисов.

Лицо в рамке неуловимо изменилось. Гвидо Салюччи владел своей мимикой на зависть актерскому цеху. В интервью «Galaxy News» он заявил, что этому способствует его пост, вынуждающий к постоянному (каламбур, господа!) пребыванию на Тишри. Тот, кто научился различать мимические реакции гематров, автоматически становится королем лицедеев.

— Что такое? Конец света?!

— Мы придем с бомбой. Мало не покажется.

Его высокопревосходительство страдальчески вскинул брови:

— Я всю жизнь этого ждал, Зеро.

— Только не говори, что я тебе выпала, — фыркнула имперская безопасность. — Ты говорил это тысячу раз.