Лабиринт отражений - Сергей Лукьяненко

И тишина, мёртвая тишина, почти та, о которой говорил Неудачник…

Спокойствие.

Где я сейчас? Бреду по улице Диптауна, вытянув руки и слепо глядя в ничто? Или упал куда-то в глубину Дибенковского компьютера? А может быть, подобно мифическим персонажам, растёкся по всей сети?

Спокойствие.

Прежде всего — я дома. Дома, за своим стареньким компьютером. В шлеме и костюме. Где-то передо мной — клавиатура, справа — мышь. Если нащупать клавиши, вручную ввести команду на выход…

Нет, это невозможно. И дело даже не в том, что я не почувствую кнопок под пальцами. Сознание давным-давно привыкло имитировать движения. Я не вытягиваю руку — я лишь слабо подёргиваюсь, я не прыгаю — приподнимаюсь со стула, не иду — перебираю ногами под столом. Иллюзии. Глубина.

— Вика! — говорю я. — Вика! Выход из виртуальности! Вика, я прерываю погружение! Выход!

Нуль эффекта.

Я принимал как должное возможность общаться с «Виндоус-Хоум» из глубины. Принимать и перекачивать файлы, выходить из глубины, интересоваться свободными ресурсами машины. Если бы всё было так просто… какая нужда была бы в дайверах. Сейчас, в шкуре обычного виртуальщика, я на общих правах.

Я не чувствую реального мира.

Не могу позвать на помощь.

Я тону.

Спокойствие!

Пытаюсь стянуть шлем, которого не ощущаю. Бесполезно. Бегу, рвусь — в надежде оборвать провода.

Вряд ли я сдвинулся хоть на метр.

Закрываю глаза. Надо отключиться от дип-программы. Не видеть её. Не погружаться дальше.

Глубина-глубина, я не твой, отпусти меня, глубина…

Повторяю сотню раз — двоечник дайверской школы, уныло пишущий в тетрадке одно и то же предложение.

Глубина-глубина, я не твой, отпусти меня, глубина…

Ничего не меняется.

Там, в бесконечно далёком настоящем мире, моё оцепеневшее тело сидит перед компьютером. И в открытых глазах отражаются губительные радуги.

Дибенко меня поймал.

Случайно ли он придумал эту ловушку? Пытался научиться выныривать, изобретал спасательный круг, а придумал кадку с цементом на ноги? Или он стремился именно к этому — не подтянуть всех виртуальщиков до способностей дайверов, а опустить нас на общий уровень?

Может быть, я уже никогда этого не узнаю.

Что произошло с Ромкой? Успела Вика сесть в машину — или тоже блуждает в разноцветной метели, а Неудачник идёт с Дибенко — покорный и молчаливый?

Чтобы узнать, я должен вернуться.

Мир вокруг немного успокаивается. То ли буйство красок обрело систему, то ли я присмотрелся, привык к происходящему. Будем считать, что изумрудный дождь падает сверху — уже есть ориентир. Попробуем идти. Медленно, спокойно. Хотя бы к этой упрямой оранжевой ленте, крутящейся впереди…

Лента подпускает меня почти вплотную и отлетает. Успеваю заметить, что изумрудный дождь посёк её, истрепал края. Оранжевая лента свита в кольцо Мёбиуса, словно… словно она независима от окружающего пространства!

Что-то чересчур замысловато для дип-программы…

Вновь двигаюсь к ленте — и снова она не даётся в руки, уносится вдаль.

Что происходит, на самом-то деле? Вокруг меня сформировался этот безумный мир, или всё происходящее — шуточки подсознания?

Иду за лентой. Любое направление может быть правильным — если здесь существуют направления. Дождь усиливается, кристаллики утончаются, превращаясь в иглы. Наклоняю голову, защищая глаза, продолжаю идти. Почему-то меня радует происходящее. Кто-то с кем-то борется.

Значит, ещё есть шанс.

Ни расстояния, ни времени. Все меры слились воедино. Быть может — прошёл час, быть может — три километра.

Может быть, пришло безумие.

Лента порхает впереди, но её движения всё медленнее и неувереннее. Это уже оранжевые лохмотья, изрубленные дождём. Последний рывок — и она падает вниз, выбивая гейзер белой пыли.

Конец?

Стою над остатками своего странного проводника. Что теперь? Ориентиров больше нет. Закрываю глаза — и слышу слабый, далёкий звук.

Дип-программа не оперирует звуками! Говорят, хоть может быть, это просто слухи, что на компьютере Димы Дибенко не было звуковой карточки.

Иду.

Звук становится громче, но не делается отчётливее. Так может журчать лесной ручей, или шуметь далёкий прибой, или потрескивать пламя свечи. Да всё равно, пусть хоть я слышу эхо Большого Взрыва — мне нужен этот звук, это отсутствие тишины!

Шаг, ещё шаг.

Даже сквозь сомкнутые веки я чувствую: что-то изменилось.

Открываю глаза. Мир словно выцвел. Изумрудный дождь утратил яркость, стал блеклым, уже не смарагды — грязное бутылочное стекло сыплется с неба. Белая пыль под ногами едва видна.

А впереди горит голубая звезда.

Осколок дневного неба.

То ли она выросла, то ли я стал меньше — мерцающий огненный шар теперь возвышается надо мной. Я протягиваю руки, касаюсь тёплых лучей.

И падаю в звезду.

Ветер.

Холодный ветер бьёт в лицо.

Я поднялся с запорошённой снегом земли. Куда ни глянь — плоская как стол равнина. Горизонта нет. Небо — в скользящих, переплетающихся оранжевых нитях, сквозь которые струится голубой свет.

А ещё — туманные струи, текущие над землёй. Меняющие яркость и плотность, несущиеся навстречу ветру и взмывающие к оранжевой решётке неба.

Отряхнув с колен снег, я посмотрел на ладонь. Странный снег — слишком большие кристаллики, рассыпчатые и не слипающиеся. Они шипят на моей руке и улетают лёгким дымком.

— Рад, что ты дошёл, Лёня, — сказал Неудачник из-за спины.

Я не успел обернуться — он почти выкрикнул:

— Нет… не надо!

Окутанная туманом равнина, холодный ветер, сыпучий снег… Я сглотнул застрявший в горле комок:

— Неудачник… спасибо тебе.

— Я должен был помочь, — очень серьёзно ответил он. — Хотя бы попытаться. Ведь ты меня спасал.

— Не очень-то удачно…

— Но ты вывел меня. А мне было очень плохо… там.

— Догадываюсь. Но ты мог бы пройти «Лабиринт» за час… за десять минут…

— Лёня…

— Мог просто выйти, а мог и побить все рекорды.

— Нет, не мог.

— Но почему?

— Ты до сих пор не понял? — в его голосе мелькнуло удивление.

— Не хотел убивать?

— Да.

— Но это же не по-настоящему! — воскликнул я.

— Для тебя.

— Я никогда не смогу быть таким, как ты.

— А это и не нужно, Стрелок.

— Знаешь, — борясь с искушением повернуться, сказал я, — мне однажды показалось на миг… только на миг… что ты Мессия. Понимаешь?

Неудачник очень серьёзен.

— Нет, Леонид. Я не хотел бы быть вашим богом. Любым из придуманных. Они очень жестоки.

— Как мы.

— Как вы, — эхом откликнулся Неудачник, и в голосе его была печаль.

— Это сон? — спросил я, помолчав. — Всё то, что вокруг?

Он очень долго молчал, тот, кто стоял за моей спиной, и просил не оборачиваться.

— Нет, Лёня. Если это и сон — то не твой.

Я понял.

— Спасибо.

Мне не было холодно, наверное, потому что он так хотел. Меня не обжигал серый крупитчатый снег под ногами и не испепеляли туманные струи. Может быть, это было для него пустяком, а может быть, требовало неимоверных усилий? Не знаю.

— Вы успели уйти? — спросил я.

— Да. Сейчас мы едем по городу. Вика даёт водителю один адрес за другим… по-моему, она не знает, что делать.

На миг Неудачник запнулся, потом добавил:

— А ещё она плачет.

Оранжевые ленты вьются в небе. Бесконечный танец под жарким голубым солнцем. Наверное, это всё же красиво…

— Скажи ей, что со мной всё нормально.

— Это правда?

— Не знаю. Ты поможешь мне выйти отсюда?

Неудачник не ответил.

— Я смогу выйти?

— Да. Может быть.

— Скажи Вике, что всё хорошо.

— Она не поверит.

— Поверит. Она тоже почти поняла. Скажи ей, что в русском квартале «Диптауна» есть компания «Поляна». Ей принадлежит один-единственный дом. Такая скучная бетонная двенадцатиэтажка. Ждите меня там, у второго подъезда, ровно через час.

— Ещё что-нибудь, Леонид?

— Нет. Всё.

— Тебе будет очень трудно, Стрелок, — Неудачник запнулся. — Ты привык бороться с глубиной. Сила и напор. Ты хороший пловец, ты всегда выныривал из водоворота. Но сейчас это не сработает.

— Ты не привык полагаться на силу?

— Смотря на какую силу, Стрелок…

Что-то легонько коснулось моего плеча. То ли прощаясь, то ли ободряя.

И небо из оранжевых нитей упало на снежную землю…

Поднимаюсь — в брызгах красок, в калейдоскопе искр. Дип-программа работает. Своего тела я по-прежнему не вижу.

И только едва ощутимая память прикосновения живёт во мне.

Я ещё помню тот мир, ещё живу в нём. В чужом далёком сне…

— Что же ты творишь, Дибенко? — шепчу я в безумствующую тишину. — Нельзя… нельзя с ним поступать по-нашему.