Дырка для ордена - Василий Звягинцев

Беда в одном — до того, как это произойдет, угадать суть и форму ответа принципиально невозможно.

Это был первый основополагающий вывод аналитиков «Клуба ревнителей истории».

Второй сводился к тому, что на грядущую катастрофу адекватно может ответить только Россия. В силу своей привычки к аналогичным «вызовам» и абсолютной самодостаточности.

Но отнюдь не нынешняя Россия.

Поскольку ведущую роль в создании ее государственного устройства играли партии либерального и социалистического толка, получилась крайне рыхлая парламентская республика, социальное государство скандинавского типа. Созданное с благой на первый взгляд целью недопущения впредь революционного порыва якобы обездоленных масс.

Почти 50 лет эта система работала достаточно устойчиво, что позволяло России держаться на среднеевропейском уровне с приличными экономическими показателями за счет неисчерпаемых природных ресурсов, великолепного интеллектуального потенциала, разумной внутренней и внешней политики.

Однако, как отмечали аналитики, последнюю четверть века наметились и стали нарастать негативные тенденции. За счет излишнего патернализма экономика России потеряла темп, чрезмерные военные расходы вели к снижению жизненного уровня. Все это вошло в резонанс с общемировыми депрессивными тенденциями.

Короче, как писал пока лично не знакомый Ляхову подполковник Генерального штаба Львов-Рогачевский, не позднее чем через десять лет Россия окажется последней по душевому национальному продукту среди всех стран Тихо-Атлантического союза. Как раз тогда, когда общемировой кризис станет практически неизбежен. И мы окажемся тем самым пресловутым «слабым звеном», из-за которого лопнет вся цепь.

…С распухшей от информации и мыслей головой Ляхов выходил в пустой заснеженный двор, бродил полчаса между сомкнутыми рядами сосен и елей, отвлекаясь от гипноза навязываемых ему идей, пытался рассуждать самостоятельно.

Пока что это ему удавалось. Потому что непонятным образом ощущал он если не фальшь, то некоторую нарочитость подбора материала и выводов. Как будто все это писалось не так просто, а именно и непосредственно для него лично.

И в то же время казалось ему, что знает он на ту же тему нечто другое. Знает, но не может, как обычно, сообразить, что тут неправильно.

А вот сознательную или подсознательную установку «историков» он считал, что уже уловил. И она не казалась ему такой уж глупой.

Хотя и рискованной.

Вариант «Лезвие бритвы». То есть сопряженный с минимальными жертвами переход власти в руки Великого князя, жесткая консолидация власти, но без ущемления гражданских свобод, новый модернизационный рывок в стиле Екатерины, отнюдь не Петра, и, очевидно, в перспективе выход из Союза, свободное плавание в Мировом океане по собственным картам и лоциям.

Предусматривались и вероятные опасности — срыв в диктатуру, внешний межцивилизационный конфликт, новая гражданская война или долгие годы смуты.

Нет, конечно, здесь еще думать и думать.

Но одновременно Вадима уже обуял азарт причастности к Большому деланию.

Нет, ну правда, что же, так и доживать жизнь в не тобой предложенных обстоятельствах? Ведь скучно, если даже и сытно, и спокойно.

Кто сказал: «Стремись к невозможному, ибо только в невозможном счастье мужчины»?

И слова того же автора из напрочь отчего-то забытой книги. Но удивительно уместные: «Вот ночь и зима, вот воины сидят у костра в темном лесу, и разбуженная птица проносится над пламенем. Счастье в жизни мужчины так же быстротечно, как тепло, которое лишь на миг ощутила птица. Только невозможное греет сердце воинов, только погоня за ним…»

И сейчас ночь и зима, и сам Ляхов теперь тоже воин…

Вообще слишком часто стали приходить ему в голову неизвестно откуда взявшиеся фразы.

Главное же — он уже прикоснулся к этому пьянящему чувству, когда вчера ты — никто, а сегодня уже полковник и герой, и тебя зовут новые друзья, и жизнь пляшет под седлом, как аргамак, и можно заявить себя на участие в стипль-чезе, и скакать через препятствия, рискуя сломать шею, свою или коня, на ближайшем барьере, но там, впереди, финиш, победа, серебряный кубок чемпиона, летящие шампанские пробки, поцелуи женщин.

Только не такой уж безрассудный он человек, доктор Ляхов. Профессиональный опыт подсказывал, что, даже умея резать аппендицит, не стоит сразу замахиваться на пересадку сердца.

Есть и промежуточные операции, которые неплохо бы научиться делать. И, желательно, без ненужных жертв с обеих сторон.

И вот Вадим задумался: а если отвлечься от комплекса неполноценности и вообразить себя пусть не богом, а человеком, который при желании может все?

По примеру вошедших в историю гипоманьяков[39]. Хотя бы в виде эксперимента. Или набросков к фантастическому роману, утопии или антиутопии, как получится. Почему бы и нет, он ничуть не глупее всех тех, кто уже зарекомендовал себя в истории.

Причем ведь очень многие из них были не старше, а то и моложе его, когда решались на великие дела. Чингисхан, Наполеон, Ульянов-Ленин, генерал Слащев, из самоновейшей истории — Хосе Диас, Кемаль Ататюрк, принц Коноэ.

Да мало ли людей, поставивших последний рубль ребром и сорвавших банк. И, что главное, ухитрившихся в итоге умереть своей смертью, а не от веревки или пули!

Другое дело, что нет у него необходимых истинным реформаторам непреклонной воли, беспринципности и безжалостности, так они пока и не требуются.

«Революцию» будем совершать пока что в сфере чистого разума.

Вадим вообще был человеком самым обыкновенным и хорошо понимал это. Но знал за собой и кое-какие сильные стороны. Например, понятия так называемой чести всегда превосходили в нем инстинкт самосохранения или личной выгоды. Что, он не помнит, каким взглядом ожег его Тарханов, когда вообразил, что доктор, пользуясь своим положением, собирается сорваться с поля боя? А вот этого никогда в жизни Ляхов себе не позволял. Лучше сдохнуть, чем дать кому-то усомниться в его моральных качествах. Причем — самое смешное, планку-то этих качеств он устанавливал себе сам, а не представитель «референтной группы».

В повседневной жизни он был прост, тороплив, не всегда серьезен, эмоции и слова у него зачастую обгоняли мысль. Зато ночью, как сейчас, скажем, над книжной страницей, за листом бумаги или пишущей машинкой он становился рассудителен, не по годам умен и проницателен. И очень часто, читая книгу даже общепризнанного авторитета, легко находил у него слабости стиля и дефекты мышления.

Вот и сейчас, например, он уже постиг главный пробой в замыслах «реформаторов».

Именно потому, что имел время подумать, был человеком со стороны, изначально не зашоренным в пределах одной-единственной доктрины. Выходило так, будто люди, замыслившие пусть не переворот, а «капитальный ремонт» системы, исходят из предположения, будто у них в распоряжении имеется «второй народ», который в нужный момент изменит и свой характер, и привычки, всю наработанную за тысячелетие национальную психологию.

А это вряд ли. Хотя, если взглянуть слегка под другим углом…

В алгебре он был не силен со школьных лет, но понимал, что уравнение получается не простое.

Однако основополагающая идея у него уже возникла. Следует ее только проработать как можно тщательнее.

Кроме того, Ляхов задумался еще над одной проблемой, вытекающей из всего предыдущего.

Если он ввяжется в это дело, то следует помнить, что закончиться оно может по-разному. Победой, славой, триумфом со всеми вытекающими, приятными лично для него вещами.

Или — поражением, военно-полевым судом, стенкой, петлей, в лучшем случае каторгой. А вот на это он был не согласен ни в коем случае.

Однако имелась у Ляхова некая теория, вначале позаимствованная, а потом уже самостоятельно развитая.

Еще когда было ему лет шестнадцать от роду, Вадим разыскал в библиотеке отца потрепанную книжку воспоминаний ныне всеми забытого офицера царского флота, некоего капитана второго ранга Соболева. Он ее прочел, и она его поразила. Своеобразной философией, чем-то перекликающейся с рассуждениями Марка Аврелия.

И в тот же час юный гимназист стал ее страстным адептом и всю дальнейшую жизнь ею руководствовался, видоизменяя по мере необходимости и приспосабливая к текущему моменту.

До тех пор Ляхов, уже любивший жить, еще не задумывался над такой малоприятной вещью, как смерть.

И вдруг не только задумался, но и осознал нечто такое, чего не знали другие. Смерть начинается вовсе не в тот момент, когда у человека останавливается сердце. Начинается она гораздо раньше, смотря по обстоятельствам. К сожалению, в большинстве случаев начало ее можно определить только задним числом, в чем и заключалось основное неудобство ляховского открытия. Вот, например, у Тарханова она началась за полгода до рокового случая — а именно в тот момент, когда он оформил свой контракт на службу в Экспедиционном корпусе. И последние полгода, по существу, жил уже мертвецом.