Когда вырастают дети - Ариадна Борисова

Солнечным хмельным счастьем дышали улицы, дома, деревья, когда он шел к своему институту. Ветер взбивал пышные прически тополей, небо словно перенеслось с южного побережья и взялось явить сибирским взорам все нюансы материковой синевы от сияющей восточной лазури до ультрамарина на западе, куда движутся лучистые стрелки дневных часов.

Принцу хотелось выровнять урбанистическую географию, подтянуть окраины к параду центра, чтобы там, где неразборчивое солнце плещется пока в сточных водах угрюмых околотков, оно сверкало только в радостных окнах, витражах и витринах! Воплощение идеи Принца должно было стать социальным сердцем города. Все получилось: мэр увлекся концепцией проиллюстрированного на мониторе проекта. Выстраданную смету утвердили внезапно, в полной мере, без обычного зажима и обещаний.

Всякий раз Принц бежал домой после работы с надеждой, что Мама и Русалочка встретят его вкусным ужином и теплом, как, наверное, встречает любимых мужчин большинство женщин на свете, и всякий раз убеждался: есть вкусный ужин, а тепла по-прежнему нет. Будто кто-то, прокравшись в квартиру в отсутствие Принца, бесконечно сыпал яд вражды в чашки с чаем его матери и жене. Похоже, они без него вообще не обмолвливались ни словом. По негласному уговору готовили по очереди, и Мама не могла скрыть недовольства поварскими способностями Русалочки, та же из протеста едва притрагивалась к ее творожникам и фрикаделькам. Лица женщин оживали и светлели с приходом сына и мужа, они улыбались ему и поневоле, с неизменной учтивостью, начинали разговаривать друг с другом. Рассеянные любовью и ревностью, не в силах уследить одновременно за своими словами и выражением лиц, обе чем-нибудь непременно выдавали взаимную неприязнь, но упрямо старались создать видимость постоянного общения.

– Не собирайте крошки со стола в ладонь, Русалочка, а то в старости будете побираться, – доброжелательно говорила Мама. – Такая примета…

К невестке она обращалась на «вы», что в сочетании с прозвищем казалось шпилькой, которой на самом деле не было.

– Привыкла в детдоме, – приветливо улыбаясь, отвечала Русалочка.

Принц пытался шутить:

– В старину жены всегда так делали: в ладонь и в рот – мужу.

– Спасибо, – Русалочка вставала из-за стола.

– Не за что, – кивала Мама любезно. – Не я же готовила. Кстати, муку в соус к макаронам не добавляют.

– В столовке всегда добавляли.

– У нас не столовка… Откройте, пожалуйста, окно шире, дым в кухню идет.

– Русалочка, ты же обещала бросить курить, – напоминал Принц.

– Скоро брошу.

– Ага, скоро, – в голосе Мамы прорывались едва различимые нотки скорбного удовлетворения и торжества, знакомые Принцу по ее ссорам с Эдуардом Анатольевичем. Поблагодарив за ужин, она удалялась в спальню. Считалось, что поговорили.

Принц молча помогал Русалочке убрать посуду, целовал в шею, виновато шепча:

– Я к Маме, ладно? Ненадолго…

Мама сидела перед телевизором и с напряженным вниманием смотрела, как Винни-Пух резвится со всеми-всеми-всеми. Принц спрашивал о самочувствии, гладил ее руки и не мог сосредоточиться ни на одной из тем, увлекавших его и Маму прежде. В кухне гремела посуда и, словно на вершине с эхом, пела Русалочка: «Грезы падали неладные темной ягодой с куста».

Строчка повторялась, – «пластинку» заело, слышен был звон каждой тарелки и чашки. Неясная усмешка обозначила в углах Маминых губ пометки для новых морщин. Эхо песни рикошетило о грудь Принца вместе с невысказанным желанием Мамы поскорее выключить песню.

– Если бы Шекспир не умер несколько столетий назад, я бы его убила, – произнесла Мама безжизненным голосом. – А еще лучше было бы убить Ромео и Джульетту, когда они еще пачкали пеленки. Самая печальная повесть на свете – террористический акт международного масштаба. Бомба постоянного действия. Ее осколки из века в век уничтожают человечество.

Принц молчал, как заговоренный. Впрочем, почему «как»? Его заговорили, запели, отшибли ему мозги падающие с куста темные ягоды и намерение Мамы спасти мир посредством убийства детей из Вероны, без того мало поживших. Мама хотела убить Шекспира из-за своей нелюбви к любви между мужчиной и женщиной, а Принц, тривиально, вернее из профессионального неприятия, – проектировщиков этого дома с тонкими стенами.

– Твое преступление ни к чему бы не привело, – все-таки откликнулся он. – Пришлось бы убить Данте и Беатриче, Петрарку и Лауру, Печорина и Бэлу, Мастера и Маргариту, миллион других известных влюбленных, а также почти всех писателей и поэтов, ведь они только и делают, что пишут о любви. Ты, Мама, сама бы сделалась преступником международного масштаба, и мир перестал бы существовать.

– Ты хочешь сказать, что мир существует из-за любви?

– Я хочу сказать, что он благодаря ей одной и существует.

– Сомнительно, – Мама снова уставилась в телевизор, с большим интересом рассматривая грустного ослика Иа-Иа. – Наверное, я постарела и перестала понимать жизнь.

В коридоре шлепали и постукивали фиксаторами ноги Русалочки. Она шла в бывшую детскую Принца, теперь супружескую спальню, отделенную кухней и залом от комнаты Мамы.

– Иди к ней, – вздохнула она. – Кроме потери и болезней детей, женщине страшно, когда любимый мужчина бросает ее ради другой. Или чего-то другого. Это трудно пережить даже пятнадцать минут.

– Мама…

– Что – «Мама»? Я пережила и живу. Потому что у матери, к счастью, есть, кого любить и без мужа.

Принц ушел, оставив Маму в полутемной комнате, наедине с грустным осликом и грустными мыслями, сожалея, что человеку не дано находиться сразу в двух местах.

– Что ты пела? – спросил он жену.

– Так… Песню.

В Русалочке растворялись его печали и он сам. Она стеснялась своих ног, закрывала одеялом при лунном свете, хотя уродливыми Принц их не находил. Русалочка будто просто брела в мелкоте речки, и ноги ниже колен становились неправильными, как преломляется и становится немного другим все, что находится в воде. Принц говорил-слушал ночные слова, сопутствующие ночным действиям, закрывал рот легкому ахающему стону Русалочки жадным ртом, зная, что те же слова, действия, тот же стон повторятся утром, следующей ночью и утром, и не надоедят никогда. Он засыпал в блаженной истоме, носом в душистый висок, и вместе с девочкой бежал в лес, чтобы осторожно положить облизанные прутики на муравьиную пирамиду. Стряхнув с прутов муравьишек, они лакомились кислым соком, а кругом шелестели листья, и с берега несло запахом раскаленного песка.

О Маме Принц бессовестным образом вспоминал лишь во время завтрака, но уходил на работу привычно целуя в щеку. Сначала ее щеку, потом Русалочкину.