Без иллюзий - Андрей Мартьянов

— Что уставился, Шпеер? — проворчал он наконец. — Это же я, старый Фриц. Узнал меня?

— Да вот, размышляю об усилиях нашей героической авиации, — ответил я.

Контейнеры с грузами действительно прибывали по воздуху. Но их было явно меньше, чем считала благодушная мамаша фон Рейхенау. А до нас они не добирались вообще.

В общем, я плюхнулся на продранное осколками сиденье «Доджа» и двинулся в сторону аэродрома Питомник.

«Ты не вернешься», — предрек Фриц.

— Ошибаешься, старый Фриц, — пробормотал я, с трудом пробираясь по «улице» между заводскими помещениями. Они все были усыпаны щебнем и напоминали ущелья. — Ошибаешься. Если меня не убьют, я вернусь. Я не сбегу.

Капитан Эрнст Шпеер не намерен бежать. Может быть, он младший, может, он всегда был глупее Альберта, но всяко не трусливей. И сейчас он не побежит… А, черт!..

Из окна четвертого этажа меня обстреляли из автомата. Это было неожиданно, дом казался не просто необитаемым — он был разрушен, выжжен изнутри. Остался только «скелет», коробка.

«Додж», вихляясь, несся по дороге.

Я выехал за пределы завода и поселка и погнал по голой степи. Если меня сейчас заметит русский самолет, то последствия могут быть неприятными. Но в воздухе русских не было.

Неожиданно меня остановили наши грузовики. Они сгрудились поперек пути. Я тоже остановился. Выходить не стал — ждал, когда ко мне подойдут.

С одного грузовика спрыгнул пехотный майор. Отсалютовал.

— Капитан Шпеер, — представился я. — Мне нужно на аэродром Питомник.

— В Питомнике русские, — сообщил майор. — Поворачивайте.

— Я никуда не уеду, — разозлился я. Почему-то этот майор с лошадиной мордой, с грязной повязкой на ладони, воплощал для меня в эти мгновения всю мерзость бытия, все эти нудные дни сидения в промозглых заводских цехах, под обстрелом. Тупая, жалкая война — от подвала к подвалу, от развалины к развалине! И тут какой-то пехотный майор с кислым видом сообщает, что аэродром потерян.

— Что теперь? — заорал я неожиданно для себя. — Куда мне? У меня рота!.. И все голодные. Голодные, понимаешь ты? Стрелять нечем, жрать нечего!

Он терпеливо слушал. Потом сказал:

— Поезжайте южнее, вон туда. Там маленький запасной аэродром в Гумраке. Туда самолеты еще садятся. Но будьте осторожны, русские займут Гумрак самое позднее через пару дней. Может, они уже там. Нет сведений.

Не поблагодарив, я свернул в ту сторону, куда указал майор.

Сейчас среди офицерства модными были разговоры о самоубийстве. Стоит или не стоит пускать пулю в лоб? Сдаваться в плен или же любой ценой избегать плена? Говорят, русские делают с пленными страшные вещи.

Возникали один за другим разные дикие планы по выходу из окружения. Например, всем переодеться русскими и на угнанном грузовике выехать из Сталинграда. Другой вариант — замотаться во все белое и двигаться на лыжах. Собралась даже группа спортсменов. Не знаю, что с ними стало, лично я их больше не встречал.

«Додж» одинокой блохой полз по белой степи в сторону аэродрома. Пролетел самолет — «Штука». Несомненно, он видел американскую машину. Мое счастье, что он счел ее слишком незначительной целью. Не хотелось бы вторично пострадать от собственной же авиации.

Гумрак был совсем маленьким аэродромом. Я видел несколько наших самолетов, совершенно искалеченных, — мне объяснили, что русские только что отбомбились по аэродрому и уничтожили на земле десяток транспортников.

Я спросил майора Краевски. Мне сказали, зло и буднично, что он на складе.

Я побежал туда.

Краевски, тощий, как палка, сильно хромая, расхаживал среди контейнеров и сыпал проклятьями. Завидев в раскрытых дверях мой силуэт, он хриплым голосом закричал:

— Вон отсюда!

— Капитан Шпеер, — представился я.

— Хоть сам святой Варфоломей, — огрызнулся Краевски.

— Краевский, это я, Эрнст Шпеер, — повторил я, подходя ближе.

— А, черт! Шпеер!.. Слушайте, но это смешно. — И Краевски действительно расхохотался во все горло. Он хохотал и кашлял и хватался за стену. Его трясло.

Я подошел к нему, взял его за локоть.

— Прекратите, майор. Что с вами?

Он посмотрел на меня полными слез глазами и снова зашелся хохотом.

— Шпеер! Ну надо же! С ума сойти! Жаль, что вы — Эрнст. Это как-то… несерьезно.

Я чуть не ударил его. Отвратительные шуточки касательно буквального значения моего имени преследовали меня в гимназии. Потом я отбил у шутников желание острить на сей счет.

— А вы не знаете? — спросил Краевски, пытливо разглядывая меня ввалившимися глазами. — Господи, да этот осел ничего не знает! Живет как в раю в счастливом неведении!..

— Что случилось?

Я вдруг понял, что поведение Краевски очень мало связано со мной и даже с ситуацией на аэродроме. Происходило что-то гораздо более существенное.

— До передовой новости с возлюбленной отчизны совсем не доходят, понимаю, — сказал Краевски. — В Германии был переворот. Фюрера больше нет. Хайль Шпеер! Рейхсканцлером стал ваш родной брат, Альберт.

Я посмотрел в безумное лицо Краевски, убедился в том, что он не шутит, — и потерял сознание.

До сих пор я вполне искренне считал, что падать в обморок — это такая привилегия холеных барышень, которым делается дурно от волнения, духоты и туго затянутого корсета.

Оказывается, боевой офицер вполне может грохнуться без чувств. Таковы факты, господа мои, таковы факты.

Краевски наклонился надо мной и тряхнул, схватив за плечи.

— Хватит, Шпеер.

Слабость в коленях была у меня исключительная.

Краевски вдруг скользнул ладонью по моему лбу и вскрикнул:

— Да вы горите! У вас начинается тиф. Вас надо отправить в Германию.

— Нет, — сказал я немеющими губами. — Я должен вернуться к своим, на «Красный Октябрь». У вас есть… ящики? Ящики с… едой?

— Рейхсканцлер не скажет мне спасибо, если его брат… — начал было Краевски.

В этот момент до нас донесся вой самолетов и грохот рвущихся бомб.

Краевски выругался, бросил меня (я стукнулся головой об пол), выскочил наружу, затем вернулся и потащил меня к выходу.

— Где ваша машина? — закричал он прямо мне в ухо. — Русские уже здесь!

В дыму я вдруг увидел русский танк. Сколько их я истребил — и вот они снова передо мной. Я повернулся туда, где оставил «Додж».

— Ящики, — тупо настаивал я. — С едой.

Голодное лицо Леера так и стояло у меня перед глазами.

Краевски молча показал на пылающий склад и потащил меня к машине. Он вел «Додж» под бомбами, а я болтался на заднем сиденье и ни о чем не думал. Русские самолеты летали прямо над нами, один или два, кажется, пытались нас расстрелять, но большинство видело американскую машину и не обращало на нас внимания.

Мы неслись мимо пустых, выжженных коробок домов. Иногда в просветах между развалинами видна была река, потом опять поднимались черные пальцы сгоревших зданий. «Додж» ехал без дороги, и я видел трупы — людей и лошадей. Каменно застывшие, они торчали из сугробов рядом с искалеченной техникой — танками, машинами, орудиями. Валялись мотоциклы, оторванные колеса, несколько раз мы проезжали мимо сбитых самолетов. Все это было обмороженное, ледяное. Единственным, что двигалось здесь, был снег, гонимый ветром. Снег набегал на мертвецов и лизал их лица.

«Додж» чихнул и остановился.

— Что? — спросили я.

— Бензина нет, — ответил Краевски. Он вышел из машины и осмотрелся по сторонам. Потом вернулся ко мне: — Идти сможете?

— Не знаю, — честно ответил я.

— Я тоже не знаю, — раздраженным тоном бросил Краевски. — Нога болит. В машине сидеть — замерзнем. Я думаю, до «Красного Октября» здесь недалеко.

Мы выбрались из машины и заковыляли. Несколько раз я всерьез задумывался о том, чтобы упасть и больше не вставать. Для чего мучиться, куда-то идти? Впереди плен. Плен или самоубийство. Зачем стараться, если можно умереть без особенных усилий?

Но мне не хотелось умирать, вот в чем дело.

Краевски тащил меня, и я ненавидел его за это. Потом кто-то второй подошел и взял меня поперек живота, еще более грубо и неловко.

— Domnul locotenent, — услышал я знакомый голос.

— Черт тебя возьми, Трансильвания, я уже давно капитан, — сказал или подумал я. — Мог бы запомнить.

Он не столько помогал, сколько мешал мне идти. И еще он был ужасно холодный на ощупь. Одежда на нем задубела, немецкие рукавицы не гнулись. Все вместе мы ввалились в наш подвал.

Кролль развел костер прямо на бетонном полу. Мы так до сих пор и не поняли, захватили мы завод «Красный Октябрь» или частично он все-таки принадлежит русским. Живут они здесь, как и мы, или только совершают набеги?

— Ты вернулся, — сказал Фриц с непонятной интонацией. Мне показалось, что он зол на меня.