Ночь, когда она умерла - Анастасия Эльберг

«Нехорошее» следует держать в себе, думал я, пожирая Рэне глазами за завтраком, обедом и ужином, а по вечерам гуляя с ней по Парижу и представляя, что когда-нибудь возьму ее за руку, а, может, и обниму за талию. О том, что я мог позволить себе что-то большее, я не хотел даже думать. Она была такой красавицей, что я боялся к ней прикоснуться — ведь у нее в Штатах, разумеется, целая куча ухажеров, у этих ухажеров есть спортивные машины, они одеваются в сто раз лучше, чем я, прочитали в тысячу раз больше книг. А если дело дойдет до чего-то более «нехорошего», то я разочарую Рэне. Достаточно взглянуть мне в глаза для того, чтобы понять: мои отношения с девушками не заходили дальше поцелуев и объятий (и это при учете того, что мне уже почти восемнадцать!). А она уже знает толк в любви. И она даже могла бы меня чему-нибудь научить… но какой смысл думать об этом, если мне ничего не светит?

Рэне предпочитала строгую одежду и редко могла позволить себе открытые блузки или юбки выше колена, но я видел все, что мне нужно было видеть. Я смотрел на ее бедра каждый раз, когда открывал ей двери ресторана или кафе, старался смотреть не слишком откровенно и одновременно так, чтобы подольше помнить увиденное, и думал, что эти мысли сведут меня с ума, такими приятными и отвратительными одновременно они были. Ее фигура была далека от «идеала», который можно увидеть на подиумах или обложках журналов мод, но она казалась мне самой прекрасной на свете. Впрочем, своего мнения о далеких от «идеала» женщинах я не изменил до сих пор — они всегда казались мне на порядок красивее угловатых костлявых манекенщиц. Рэне носила высокий каблук, я удивлялся, как она держит равновесие, смотрел на ее ноги и думал, что так выглядели ноги Евы в Раю. Другого сравнения мне в голову не приходило.

Тогда я и предположить не мог, что буквально через пару дней мои самые смелые фантазии станут реальностью. И уж точно не мог подумать, что мы оба помышляли о «нехорошем», более того — в похожем ключе. Рэне, которая до этого позволяла молодым людям разве что погладить себя по спине в знак того, что они к ней неравнодушны, смотрела на меня и думала в точности то, что я думал о ней. Конечно, до нее у меня было столько девушек, что и не перечесть — разве я захочу связываться с неопытной глупышкой? До меня она не встречала ни одного молодого человека, который прочитал бы столько литературы, да еще и на двух языках, который бы разделял ее интерес к театру, балету и живописи. И который — если не основной, то один из основных моментов — не пытается залезть под ее юбку, а просто идет рядом, слушает, что она говорит, и поддерживает разговор, так как это ему интересно. Ведь достаточно просто посмотреть на меня: на мою осанку, которая выгодно отличает меня от ее ссутулившихся поклонников, на мою походку, которую было глупо даже сравнивать с их ковылянием, на мое умение себя держать и на мои манеры… Да что там осанка, походка и манеры — можно было умереть от счастья, только взглянув в мои глаза. Много позже мы с Рэне вспоминали эту историю и не уставали потешаться над нашей наивностью.

Ни мама, ни Джозеф и понятия не имели, что на самом деле означали фразы «папа, мы поднимемся наверх, я помогу Вивиану с сочинением по английской литературе» и «мама, мы с Рэне пойдем прогуляться, я обещал показать ей развалины за городом, к обеду нас не ждите». Как водится, наш первый опыт одинаково разочаровал нас обоих. Последующие попытки имели шансы на успех, и, наверное, из этого что-то да получилось бы, но время летело быстро, и Рэне с отцом вернулись в Штаты. Она оставила мне на память медальон из дешевенького серебра с выгравированной на нем лисой, который я носил, не снимая, по сей день. Лиса пыталась поймать собственный хвост, делая сальто. Рэне знала, что я занимаюсь танцами, и попросила меня научить ее делать сальто. Поначалу у нее это не получалось, но от отца ей достался упрямый характер, а поэтому она добилась своего — что и запечатлела на медальоне. А на вопрос «почему именно лиса» ответ был очевидным: в благодарность за помощь с английской литературой (которую в школе я ненавидел лютой ненавистью) я учил Рэне французскому, и первым новым словом для нее было слово «лиса». Оно звучало почти как ее имя, и мне всегда казалось, что шубка лисы чем-то напоминает оттенок ее волос. Даже после того, как я увидел живую лису и понял, что это суждение далеко от истины, я продолжал верить в то, что где-то существуют лисы с подобным цветом меха.

Первые несколько недель после ее отъезда во мне жил страх того, что мы отдалимся друг от друга. Тем не менее, наши с Рэне отношения можно было охарактеризовать как отношения брата и сестры, причем довольно близкие отношения. Мы регулярно переписывались и перезванивались, а, когда позволяли дела, навещали друг друга. Теперь Рэне не была той двадцатилетней девочкой — она руководила одной из адвокатских контор отца и даже успела выйти замуж. И я тоже не был тем восемнадцатилетним мальчиком, который до смерти боялся, что плохо сдаст экзамен по английской литературе, и не сможет поступить на медицинский факультет. С тех пор утекло много воды, но мы с Рэне с теплом вспоминали те времена.

— По-моему, очень мило! Пусть и она раза в два меньше, чем твоя прошлая квартира, и второго этажа тут нет. А почему такой… своеобразный район?

— Если честно, о районе я думал в последнюю очередь. Мне понравилась, прежде всего, близость к клубу и практически полное отсутствие соседей.

— Тоже мне новость. Ты никогда особо не любил людей.

Рэне беззаботно раскручивалась на высоком кухонном табурете и смотрела на то, как я открываю вино.

— Ну, рассказывай, как у тебя дела, — снова заговорила она. — Бизнес, как я поняла, процветает. А как там клиника? Вы ведь с Ванессой до сих пор ее держите?

— Да, разумеется. Один выходной в неделю утомляет, но, если говорить в общем, я доволен. — Я отдал ей один из бокалов. — За встречу.

— За встречу, — согласилась Рэне. — Как я ловко увела тебя у этого Кэллагана! Скажи, а что ты делал в полицейском участке? Надеюсь, ты ничего не натворил?

— Нет. Но убили двух девушек, с которыми я был знаком. Одну из них нашли в моей квартире.

Рэне поставила бокал на стол.

— И часто у вас тут подобное?

— В принципе, да, для нас такие вещи — обычное дело, хоть и плохо звучит. В этом городе может произойти все, что угодно. Но впервые это коснулось меня лично.

— Да уж, невесело. И до чего вы с Кэллаганом договорились?

— До того, что у меня есть железное алиби, но кто-то, по его мнению, желает мне зла.

Она покивала и взяла с блюда кусочек сыра.

— Наверное, какой-нибудь ревнивый муж?

— Настолько ревнивый? Тогда он уже не ревнивый муж, а мой потенциальный пациент.

— Кстати, про ревнивых мужей. А что там у тебя, собственно, с личной жизнью? Пару раз в год задумываешься о том, что тебе пора жениться?

Я допил вино и снова наполнил свой бокал.

— По правде говоря, нет.

— До сих пор переживаешь травму?

— У меня нет никакой травмы, Рэне.

Она подняла указательный палец.

— Еще как есть! Ванесса бы подтвердила.

Это уж точно — Ванесса бы подтвердила много вещей, подумал я.

— Может быть. Но это не та травма, о которой ты думаешь.

— О, да брось. Ты ведь не думаешь, что я тебя не понимаю? Как бы ты ни делал вид, что все хорошо, я знаю, как обстоят дела. Иначе бы ты уже давно женился, а не менял бы женщин каждую неделю. Тебе хочется, чтобы кто-то готовил тебе еду и встречал с работы, правильно? Чтобы кто-то гладил тебе рубашки. Может, у вас даже были бы детишки…

— Детишки? — переспросил я — чуть более презрительно, чем следовало.

Рэне нахмурилась.

— Ты разве не хочешь детишек? Ты покупал бы своей жене абрикосы, груши, ананасы и какие-нибудь странные вещи, вы вместе смотрели бы снимки УЗИ, а потом ты стал бы счастливым папочкой.

Я отставил бокал.

— Давай не будем о детишках, Рэне. Хорошо?

— Хорошо. А что случилось?

— Как-нибудь я тебе расскажу.

— Эй, эй! — Она потрепала меня по руке. — Что значит «как-нибудь я тебе расскажу»? Расскажи сейчас!

Я убрал руку.

— У Диты, как ты помнишь, не могло быть детей. Но у нее получилось забеременеть, что она успешно от меня скрыла, а потом сделала аборт и сказала, что, вероятно, это был не мой ребенок. А потом я узнал, что он был моим.

Рэне задумчиво потерла пальцами щеку.

— Я не знала. Извини.

— Я сам об этом узнал только недавно. Но это было неприятный сюрприз.

— Конечно. — Она сделала паузу. — Ты до сих пор зовешь ее «Дита».

— Да. По привычке.

Она подвинула к себе блюдо с сыром.

— Тебе, наверное, это говорили тысячу раз, но надо отпустить прошлое для того, чтобы настоящее смогло войти в твою жизнь.