Забытые по воскресеньям - Валери Перрен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
6 октября она выходит на улицу в восемь утра с цветами под мышкой и тростью в руке, сорок пять минут ковыляет до дерева, кладет венок с вышитой лентой и возвращается домой.
Дедуля никогда не сопровождал ее и не подвозил на машине, потому что ненавидит этот ритуал.
Меня и Жюля бабуля категорически отказывалась брать с собой. Похорон родителей нам избежать не удалось, но от «цветочной церемонии» она нас избавила. Бабуля ни разу не села в попутку, кто бы ни предлагал подвезти ее.
Каждый месяц, в субботу, когда я не дежурю, мы с Жюлем проходим мимо венка, если идем в «Парадиз». Первые две недели жизни цветы делают все возможное, чтобы выглядеть достойно, но в конце месяца совсем теряют краски. В ноябре венок превращается в коричневую кучу, которую водитель, едущий на большой скорости, легко может принять за животное или выброшенную в кювет одежду.
После первого снегопада кто-нибудь убирает «останки». Мы долго считали, что это делает один из дорожных рабочих, но Жюль, когда ему было пятнадцать, случайно узнал, что это дедуля.
Прошлой зимой он оставил венок гнить у дерева. К весне осталась только белая лента с едва читаемыми словами: «Простите меня».
Глава 70
Элен умерла ближе к вечеру.
Она ушла, оставив нам свою любимую легенду о том, что птиц на Земле живет ровно столько же, сколько людей. А любовь – это когда у нескольких человек одна, общая птица.
* * *
Роза спросила Клода, хочет ли он взять на память об Элен какое-нибудь платье или шарфик. Он выбрал фотографию Джанет Гейнор.
Глава 71
Воскресенье, 6 октября 1996 года.
Между пятью и шестью утра она размышляла, лежа на кровати рядом с негодяем, притворявшимся спящим.
Обозвав его сволочью – сердце ее никогда не колотилось так сильно, даже когда она рожала близнецов, – Эжени хотела пустить ему по пуле в оба колена и усадить до конца дней в инвалидное кресло, но сочла такую боль недостаточной. Он ведь продолжит жрать, пить и спать, как прежде. И все будут считать его жертвой. Нет, все должно измениться, но в тюрьме она не выживет. Никто не заставит ее покинуть собственный дом – и уж точно не он, мерзавец, спавший с невесткой, подонок, на которого она потратила жизнь. Этот сукин сын унизил ее худшим на свете способом. Переспав с женой сына, их сына.
Она должна сделать так, чтобы в этой кровати ему снились кошмары – и так до последнего дня жизни. Эжени решила «стереть» его с лица земли. Не одним махом – пусть пострадает. Не физически. Умереть сразу было бы слишком легко, она поведет себя, как заплечных дел мастер, умеющий заставить человека мечтать о смерти! Пусть поджаривается на слабом огне, пусть его агония длится вечно. Она придумает для него персональный ад, замурует живым за невидимыми стенами стыда и вины.
Эжени читала, что нацисты экспериментировали с физическими и моральными страданиями заключенных, терзая родных или друзей. Она узнала, что, если хочешь причинить кому-то боль – дикую, невыносимую, – возьмись за самого дорогого для жертвы человека. Так в ее голове родилась идея зла. Происхождения зла.
Нужно причинить зло Аннет, чтобы уничтожить его.
Часы показывали шесть утра. Ей следовало поторопиться.
Эжени вышла на улицу. Было темно и холодно, она надела мохеровый халат, подарок этой скотины на последний Новый год. Машина Армана стояла на противоположном тротуаре, как всегда по ночам.
Колесо она сняла за несколько минут, потому что прекрасно разбиралась в технике. На ферме именно она меняла масло в тракторе, да так ловко, что братья завидовали. Ни одна машина не имела секретов от Эжени. Отец ее всему научил. Даже Арман был не в курсе, Эжени всегда хотела одного: пусть никто не догадывается, что с ней произошла ошибка, что она должна была родиться мальчишкой. Она начала скоблить тормозные шланги «экономкой», специальным ножиком для овощей, которым чистила картошку, когда близнецы были маленькими. Эжени ни разу в жизни не готовила замороженный картофель фри, только клубни сорта «Шарлотта», тщательно отобранные, очищенные и нарезанные длинными тонкими дольками. Соскребая первый слой резины, она думала о том, каким было тело Армана, когда он вернулся в постель, о мужском теле, от которого воняло другой женщиной.
О теле человека, лишившего ее невинности. О теле, которому она отдала жизнь и родила двух детей. О теле, причинявшем ей сначала только боль и страх, а потом внушавшем обожание. О теле, тридцать лет наваливавшемся на нее всей тяжестью, тершемся об нее, вздрагивавшем в пароксизме желания и страсти. Об одеколоне, аромат которого пропитал все его рубашки – она тайком нюхала их перед стиркой. Эжени лечила его волдыри, бинтовала ссадины, растирала поясницу, подпиливала ногти, брила затылок, поила сиропом от кашля.
Эжени уродовала тормоза и потела, ненависть поднималась волнами жара. Ее руки не дрожали. Ее жизнь была кончена. Сломана, как стиральная машина. Она поняла это раньше Марселя с его дурацкой проверкой какой-то «последней вещи». Когда жизнь сломана, человек не дрожит и не плачет, он ненавидит.
Она завинтила гайки второго колеса, убрала домкрат на место в садовом сарайчике, где лежали другие инструменты и всякие запасы. Гербициды, столярный клей, дрель, шуруповерт, молоток, шлифовальная машина, гаечные ключи, отвертки. Она притворялась, что даже не знает об их существовании, а на самом деле все в доме чинила именно она, в том числе без конца засорявшийся унитаз (сливное отверстие было слишком узким).
«Другой» не задавал вопросов, возвращаясь со своего завода, и ничему не удивлялся. Обои не отклеивались, мебель стояла на нужных местах, нигде не появлялась плесень, лампочки менялись в один момент, котел топился и согревал комнаты, ни один винт не отвинчивался, по стенам не змеились трещины, и не было нужды бороться с ржавчиной.
Она вошла в кухню ровно через пятнадцать минут, вымыла «экономку», морщась от слишком горячей воды, и положила ее в ящик с приборами.
Эжени легла в постель с чувством благодарности к Арману: наконец-то она испытала сильное чувство, и ничего, что имя ему – ненависть. Она где-то читала, что от ненависти до любви один
