Алая королева - Филиппа Грегори

Я встала, подошла совсем близко к камину и некоторое время задумчиво смотрела на пламя. Жаль, думала я, что у меня нет того дара провидения, каким обладает бывшая королева Елизавета Йоркская. Неужели ей известно заранее, что ее муж вскоре явится сюда спасти из заключения в Вестминстере и ее, и новорожденного сына? Неужели она способна уже сейчас предугадать, победит Эдуард или проиграет? Обладает ли она способностью призывать ветер свистом и просить его о помощи, дабы корабли ее мужа могли беспрепятственно пристать к английскому берегу? Если верить слухам, именно свистом она и вызвала тогда тот ветер, что так помог Эдуарду бежать отсюда.

— Я бы с удовольствием сказала, что мой муж непременно поддержит вас и мечом, и золотом, и вассалами, — наконец тихо промолвила я, — но я могу лишь попытаться убедить его выступить на стороне короля. Впрочем, я и так уже это делаю. Попробую сама поговорить с нашими вассалами и ясно дам понять, что буду весьма ими довольна, если они, объединившись в боевые отряды, пойдут воевать за настоящего короля. Сэр Генри всегда очень долго колеблется и размышляет, он не любит сразу переходить к активным действиям. Право, я бы и хотела пообещать вам нечто большее, кузен, но, увы, к своему стыду, не могу этого сделать.

— Неужели он не понимает, что так вы можете потерять все? Не понимает, что у вашего сына будут снова отняты и титул, и богатое наследство?

— Да нет, все он понимает, но на него оказывают сильное давление и лондонские торговцы, и другие его деловые партнеры. Все они считают, что только Йорк способен установить и поддерживать мир в стране, только он способен заставить наши суды работать так, чтобы любой мог добиться истинной справедливости. Кроме того, мой супруг прислушивается к мнению некоторых своих вассалов, наиболее знатных, разумеется, и кое-кого из наших соседей-аристократов. Ведь далеко не все, кузен, думают так, как мы с вами. Многие действительно предпочитают Йорка и утверждают, что именно он принес в Англию мир и справедливость, а с тех пор, как его вынудили бежать, в стране вновь воцарились беспорядки и неуверенность в завтрашнем дне. Многим кажется, что Эдуард, молодой и сильный, действительно хорошо управляет страной, тогда как король Генрих, болезненный и слабовольный, полностью под каблуком у жены.

— Не могу этого отрицать, — раздраженно бросил герцог. — И все же Эдуард Йоркский ненастоящий король! Будь он хоть самим пророком Даниилом,[31] осуществляющим правосудие, будь он хоть самим Моисеем,[32] устанавливающим прекрасные законы, все равно он был и остается предателем. А нам надлежит следовать за истинным нашим королем, иначе мы и сами станем предателями.

В этот момент дверь отворилась и вошел мой супруг. Улыбаясь во весь рот, он извинился:

— Прошу прощения, но у нас в конюшне случилась небольшая неприятность: какой-то дурак перевернул жаровню, поднялась страшная суматоха, все носились туда-сюда, пытаясь справиться с огнем, так что мне пришлось спуститься и проверить, все ли потушено. Было бы ужасно, если бы наш благородный гость сгорел в собственной постели из-за чьей-то дурацкой оплошности!

Он еще раз любезно улыбнулся герцогу, и в эту минуту по его улыбке, такой искренней и теплой, по его доброжелательной манере, начисто лишенной страха, исполненной уверенности в себе и собственной правоте, мы с герцогом, кажется, оба поняли: сэр Генри не поедет на войну и не будет защищать короля Генриха.

Через несколько дней мы получили известие о том, что Эдуард Йоркский со своим войском высадился на английском берегу, но не там, где ожидали, а значительно севернее. Ветер, вызванный королевой-ведьмой, помог его судам войти в безопасную бухту. Оттуда Эдуард пешим маршем добрался до Йорка и попросил жителей города открыть ворота, но не как королю, а якобы для того, чтобы снова стать главой герцогства. Горожане, проявив невероятную глупость, позволили себя одурачить и открыли ворота. Разумеется, туда сразу же слетелись сторонники Йорка, и всем стали ясны его истинные предательские планы. Причем на его стороне снова оказался Георг Кларенс, эта сума переметная, которому даже при его недалекости и легковесности не потребовалось много времени понять, что его будущее как сына Ричарда Йорка и брата Эдуарда Йорка будет куда более светлым, если трон вновь займет Эдуард. Георг снова стал признаваться в любви к своему брату и поспешил объявить во всеуслышание, что присяга, которую он принес королю Генриху и своему тестю Уорику, была его величайшей ошибкой. Из этого я сделала только один вывод: теперь мой сын наверняка лишится и титула, и наследства, так как все снова перейдет к братьям Йорк; и сколько бы писем я ни отправила герцогу Кларенсу, он ни за что не вернет моему Генри титул графа Ричмонда. Мне казалось, что в одно мгновение все вокруг залил яркий солнечный свет — это над Англией опять всходили три солнца Йорка. И зайцы в полях скакали, точно безумные, сражаясь друг с другом, да и вся страна, судя по всему, сошла с ума, как эти мартовские зайцы.

Удивительно, но Эдуард достиг Лондона, не встретив на пути ни единого препятствия; жители городов, всячески выражая свою любовь, настежь распахивали перед ним ворота. И вскоре он благополучно воссоединился со своей женой и детьми, словно его совсем недавно не гнали, как дикого зверя, словно ему не пришлось бежать из родной страны за море, спасая свою жизнь.

Услышав о его успехах от посланного Сомерсетом гонца, который прибыл к нам совершенно измученный на загнанной лошади, я скрылась у себя в спальне и долго молилась, преклонив колена и размышляя о Елизавете Вудвилл, которую до сих пор все продолжали называть красавицей. Я представляла себе, как она, держа на руках младенца сына и собрав вокруг себя целый выводок дочерей, вдруг резко вскочила, когда дверь с грохотом открылась и Эдуард Йоркский широкими шагами вошел в комнату, неизменно победоносный. Я провела на коленях два долгих часа, но не могла молиться ни за победу моего короля, ни за мир. Лишь одна картина стояла у меня перед глазами: с какой радостью Елизавета бросается в объятия Эдуарда, зная, что он, ее муж, — самый смелый и деятельный человек в королевстве; как она демонстрирует ему новорожденного сына и как льнут к отцу окружившие их дочери. Пытаясь прогнать это видение, я взяла четки и снова попробовала молиться. Я просила о спасении моего короля, но на самом деле думала лишь о том, что безумно завидую этой женщине, которая, будучи куда менее знатной и куда хуже образованной, чем я, и, несомненно, куда менее угодной Богу, может вот так кинуться к мужу и показать ему долгожданного наследника, испытывая при этом твердую уверенность: уж ее-то супруг наверняка будет биться за свою жену и детей и защитит их от любой напасти. Почему, рассуждала я, эта женщина, определенно не являющаяся избранницей Божьей и (в отличие от меня) не отмеченная никакими признаками Его благосклонности, должна быть королевой Англии? Почему, по какой таинственной причине — видимо, слишком значительной, чтобы у меня хватило ума ее постичь, — Господь упустил из виду меня?