Динка - Валентина Осеева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Откуда-то появляются чашка молока и сладкая булочка.
— Спасибо… я не хочу… Дайте дедушке, — с усилием отказываясь от еды, говорит Динка. Ей кажется, что если она отопьет хоть глоток молока и съест хоть кусочек булки, то сразу почувствует себя нищей… В чужом доме, в этом рваном платье… — Нет-нет! — отказывается она. — Дайте дедушке. Пусть он поест, а я пока спою… Я одна спою!
Динка вдруг вспоминает любимую песенку Мышки. В этой песенке рассказывается о внучке, которая водит слепого дедушку и передает ему все, что видит вокруг. Правда, Динка не помнит всех слов, но она так ясно видит идущих по лесной дороге дедушку и внучку, так ясно представляет себе залитый солнцем луг, что не думает о словах, они как-то придумываются на ходу сами и легко ложатся в рифму:
«Дедуся, луг блестит цветами,Все жизни радуются вновь…»И видит дед ее глазамиЦветы, деревья и любовь…
— «Дедуся…» — растроганно и нежно поет Динка, подняв к старику шарманщику сияющее лицо и легонько касаясь его рукава.
«Дедуся, лес шумит над нами,Щебечет птичка над тобой…»И видит дед ее глазами,И дед уж больше не слепой…
Динка сама не знает, какими словами она заканчивает песню, она не видит обращенных к ней ласковых лиц, не слышит тихих голосов женщин… Потрясенная каким-то новым, глубоким чувством, она забывает и о Леньке, который хочет есть… Губы ее робко улыбаются, глаза блестят.
Но шарманщик сует ей в руки шапку, и она протягивает ее к женщинам.
— Сейчас, сейчас, девочка! Сейчас, милочка! — торопятся женщины, и в шапку со звоном падают монетки. Динке не хочется брать от этих людей деньги.
— Спасибо, — стесняясь, говорит она. — Это не мне… Это Леньке…
— У тебя есть брат? — спрашивают ее женщины.
— Нет, не брат… Но мы всегда вместе… Он сирота, — путаясь, объясняет Динка.
Шарманщик берет из ее рук шапку и заводит плясовую; дети по очереди крутят железную ручку.
К калитке их провожают с добрыми пожеланиями. — Приходите еще! Приходите! — просят взрослые и дети.
Глава двадцать первая
ГОРЬКАЯ ОБИДА
Выйдя на дорогу, старик решительно сказал:
— Пора и на покой. Все кости ноют. Завтра опять походим, а на сегодня хватит. Устал я…
Солнце уже совсем низко. Скоро с пристани донесется длинный гудок маминого парохода, но Динка забыла обо всем на свете. Подпрыгивая и прихрамывая, она бежит рядом с шарманщиком и весело болтает:
— Ты что купишь себе, дедушка? Я ничего не куплю! Мы вместе с Ленькой купим!
— А что тебе покупать? Вот съешь горяченьких штец да мороженого… — снова повторяет старик.
— Не надо! — машет рукой Динка. — Я сразу домой побегу…
Старик прибавляет шагу и, минуя последнюю просеку, выходит на тропинку, ведущую вниз, к пристани.
— Дедушка, ты пойдешь на базарную площадь? — спрашивает Динка.
— Ну да, через базар и пойдем. Там и харчевня…
— Я не хочу в харчевню… Я пойду домой! Давай тут разделимся, дедушка! — предлагает Динка, но старик словно не слышит ее и молча идет дальше. Дедушка! Мне тут близко — почти у самого обрыва, — говорит Динка. — Дай мне мои денежки!
— Каки таки денежки? Я сам тебе морожено куплю… Денежки, денежки… бормочет старик, не останавливаясь и не убавляя шагу.
— Дедушка, я домой хочу! — дергает его Динка.
— Ну, иди, чего пристала? Я тоже домой иду, не гулять ведь.
Тропинка выводит старика и девочку на базарную площадь. С пароходов идут пассажиры, тащатся с корзинами торговки, шныряют между рядами лавок босоногие ребята. Динка беспокойно оглядывает пассажиров и вспоминает о маме.
— Дедушка, дай мне денег! Давай сейчас же! — сердито кричит она и дергает старика за рукав. — Давай денежки, я домой хочу!
— Сказано — куплю морожено. А боле чего тебе? Каки таки деньги? — хмурится старик.
— Давай мои! Из кармана давай! — топает ногой Динка, Прохожие останавливаются:
— Ай-яй-яй! Как нехорошо, девочка!
— Что же это ты так кричишь на своего дедушку? Бесстыдница этакая! Хоть бы людей постеснялась! — качая головой, вмешивается проходящая мимо женщина.
— Давай денежки! — вне себя кричит Динка, цепляясь за шарманщика. — Те, что в шапке были, давай!
Старик дрожащими пальцами роется в кармане и вынимает пятачок.
— На! Назола какая! Господи помилуй, вот горе-то навязалось на мою шею! — громко жалуется он. — На пятачок, что ли!
Динка видит одну монетку на его ладони и вспоминает богатый перезвон в шапке.
— Много давай! Разделись со мной! — гневно кричит она, отталкивая от себя ладонь с пятаком.
— Бессовестная! И не стыдно тебе старичка старенького обижать? — корят остановившиеся неподалеку торговки.
— Ведь вот есть же такие дети несочувственные! — возмущаются они. — Гляди, как топает! И где только набаловалась так? Ведь по всему видать — в нищете растет!
— Выпороть ее надо, а не пятачками баловать! — замечает проходящий мимо мужчина.
— Бери пятачок-то. Завтра еще дам, — пробует уговорить девочку шарманщик. — Что ж, правда, обижаешь старика? Глаза Динки широко раскрываются.
— Я работала… я пела… — бормочет она, но голос ее прерывается горькими рыданиями, и, круто повернувшись, она бежит по дороге, спотыкаясь от усталости и горя.
— Ишь, пошла, — бормочет старик, глядя ей вслед. Но отчаянный, безнадежный плач девочки тревожит его. — Эй, мальчик! Снеси-ка ей вот… — подзывая к себе босоногого мальчугана, просит он и добавляет к пятаку еще три копейки. Снеси, миленькой!
Мальчик, сверкнув босыми пятками, в несколько прыжков догоняет плачущую девочку.
— Вот возьми, старик тебе еще дал, — сует он ей в руки деньги.
Но Динка отстраняет протянутую ладонь и, не оглядываясь, бредет по дороге. Из последних сил царапается она не обрыв и, цепляясь за колючие кусты, плетется до тропинке к утесу.
Громкий плач ее переходит в горькое всхлипывание и тихие протяжные жалобы:
— Лень… Лень… Лень…
Глава двадцать вторая
СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ ЛЕНЬКИ
В жизни Леньки редко бывали счастливые дни. Но сегодня ему повезло. Утром, пробравшись за пассажирами на пароход, он благополучно проехал в город и тут же, на пристани, заработал пятнадцать копеек у одной сердобольной барыньки, которой помог добраться с двумя чемоданами до извозчика.
— Сколько тебе? — спросила барынька.
Но Ленька, не считая свою помощь за большой труд, махнул рукой:
— Ладно… Чего там!
Барынька сунула ему гривенник, а потом, увидев, как просияли глаза мальчика, растрогалась и добавила пятачок. Это была удача, и Ленька сразу почувствовал себя человеком с деньгами. Он ходил по базару и, ощущая мучительный голод, приценивался то к пирогам, которыми торговал разносчик, то к горячей картошке, политой бараньим жиром… Особенно долго стоял он в обжорном ряду, наблюдая, как к длинному столу один за другим подходили люди и, заплатив три копейки, получали из рук торговки окутанную душистым паром жестяную миску с мятой картошкой. Соблазнительный запах щекотал ноздри, но Ленька не решался отдать сразу целых три копейки и, махнув рукой, отошел подальше, сказав себе свою любимую фразу:
«Чего тут… Не маленький небось…»
Приценялся он и к толстым румяным бубликам… Но всё казалось ему слишком дорого, и в конце концов он купил на две копейки горбушку хлеба и остался очень доволен собой. Но хлебом ему пришлось поделиться с Федькой, которого он встретил на базаре. Федька с утра продавал за гроши мелкую рыбешку, но рыбешка шла туго, Федька оголодал и собирался уже домой.
— Погоди… может, еще продашь! — разламывая пополам свой хлеб, сказал Ленька. — Тебе бы Макаку сюда! — засмеялся он, вспомнив свои торги рыбой.
Но Федьке было не до смеха. — Меня нонче Митрич обещался взять с собой. — сказал он. — А из-за этой дряни и ловлю пропущу… Знаешь что? — предложил он Леньке. — Бери ее себе! Что продашь, а что сваришь дома!
Ленька согласился и занял Федькино место. Вначале ему повезло, и он умудрился заработать десять копеек, но потом дело застопорилось, и последнюю кучку никто не хотел брать, А между тем базар был в полном разгаре, и Ленька боялся потерять заработок.
«Возьму домой, похлебку сварю», — подумал мальчик и, сложив рыбу в корзинку, которую оставил ему Федька, пошел на пристань…
Его привлекала столовая.
«Поглядеть бы, нет ли там опять дяди Степана?»
Но дяди Степана не было, зато Леньке снова удалось заработать немного денег, и он решил купить Динке большое румяное яблоко. Выбрав на возу самое лучшее яблоко, он прибавил к нему еще два поменьше и, заплатив, отошел.
