Гимн Рождества - Флора Спир

– Мне кое-чего хочется, – шепнул он, касаясь губами ее колена.

– Все что хочешь. – Она была готова опуститься на кровать, чтобы, он брал ее столько и как ему хочется, раз он здесь, рядом с ней. Только бы не терять его из виду!

– Станцуй со мной. – Поразительная вещь! Когда он поднял голову, чтобы видеть ее реакцию, в его глазах было озорство.

– Станцевать, – повторила она безучастно. Потом поняла:

– Вальс?

– Подожди. – Он вышел на минуту, которой оказалось вполне достаточно для того, чтобы она испугалась, что он не вернется. Она сказала себе, что нервы играют ею как хотят. Здесь, с Ником, она в безопасности. Командир Драмм ее не найдет. Леди Августа еще не вернулась. И все же она вздохнула с облегчением, когда он появился, глядя на дисковый плэйер и нажимая на кнопки. Он поставил музыку, какую хотел, и, когда она началась, протянул руку Кэрол. Та встала.

Босая, в купальном халате, сооруженном из обычного оливково-зеленого шерстяного одеяла – такие одеяла здесь использовали везде, где требовалась теплая, крепкая ткань, – она вошла в его объятья, и они опять танцевали так, будто были в бальном зале, в вечерних туалетах, будто играл настоящий оркестр.

Она сказала умоляюще:

– Не забывай меня. Ник, я не понимаю, почему мне так страшно. Если завтра, когда начнется восстание, с одним из нас что-нибудь случится, знай, что я люблю тебя.

– Т-с-с. – Он нежно прикоснулся губами к ее лбу и векам. Тихо засмеявшись, он попытался юмором отвлечь ее от мрачных мыслей:

– Не хочу думать ни о каком восстании, только о том, которое происходит сейчас у меня.

– Да не завтра, – поправилась она, настолько поглощенная смертельным страхом, леденящим кровь, что едва слышала его слова. – Уже сегодня. Осталось всего несколько часов.

– Женщина, замолчишь ли ты? Или я должен заставить тебя замолчать? Я не хочу беспокоиться о том, что случится или не случится днем. В эти оставшиеся часы я собираюсь обнимать тебя и протанцевать с тобой в последний раз, прежде чем мы переместимся в более просторные апартаменты. В следующий раз, Кэр, мы будем танцевать во дворце Вождей, и мы будем свободны, все мы. Но я хочу сохранить этот вальс в памяти, и я никогда не забуду, каково это – жить здесь, в этом доме, с тобой.

Теперь его голос звучал на самых низких, волнующих нотах, и все внимание Кэрол было захвачено этим голосом. Он обладал властью, заставляющей ее забыть все опасения о будущем. Ник умел сосредоточить ее мысли на настоящей минуте.

– Когда вальс кончится, – продолжал он, – я лягу рядом с тобой, положу руки на твое тело и буду целовать твою красивую грудь. И нежный живот, и прекрасный розовый вход, где меня всегда так восхитительно ждут. Твое лицо становится нежным и загорается внутренним светом, твое дыхание прерывается, я чувствую вкус твоих губ и твоего рта. Знаешь ли ты, как страстно жду я твоего стона в тот последний миг, когда я уже не могу сдерживаться и растворяюсь в твоей сладости?

– Ник. Мой дорогой, мой любимый. – Теперь они стояли не так, как стоит пара, танцующая вальс, на некотором расстоянии, необходимом для танцевальных движений. Ник привлек ее к себе, и они касались друг друга телами. На нем были только рубашка и брюки, верхнюю одежду он снял, когда Кэрол переодевалась. Края одеяла, в которое она завернулась, разошлись, и теперь к Нику прижималась узкая полоска ее дрожащего тела.

С каждым сказанным им словом ей становилось все жарче, а он говорил своим гипнотизирующим голосом, описывая все, что собирается делать, и все то дикое, жаркое, что будет делать она, выполняя его желания, и в конце концов ноги отказались ей служить. Она повисла у него на руках – ее единственной поддержке, – и слушала его, и не могла сдержать дрожь, и постепенно сходила с ума от мучительного желания. Но он все говорил и говорил тихим голосом, почти шепотом, и целовал ее лицо, и уши, и шею. И все это время звуки старинного вальса кружились вокруг.

– Пожалуйста, – шептала она, – Ник, пожалуйста.

– А-а-ах! – Его губы опять были на ее губах. – Я знал, что ты отзовешься на музыку, на слова и поцелуи. Тебе уже не так холодно?

– Ради Бога, – сказала она, задыхаясь.

– О нет, – прошептал он ей на ухо, – ради тебя. Ради меня. – Он опрокинул ее на кровать, края ее одеяла распахнулись, обнажив все ее тело от пят до подбородка.

Он раздеваться не стал. Времени уже не было. Грубая ткань царапала ее нежную кожу. Но она этого не замечала.

Потом она его раздела, и они залезли под одеяло, подвернув его со всех сторон.

– Ты дьявол, – прошептала она, прижавшись к нему, – ты все проделал на словах.

– Не совсем все, – ответил он, непристойно ухмыльнувшись. – Но не могу не согласиться, что воспользовался ситуацией и превратил твой страстный страх в страстное желание. Думаю, теперь тебе уже не так страшно.

– И не так холодно. – Она, поддразнивая, провела рукой по его телу и поцеловала мускулистую грудь, а он притянул ее к себе. Страх ее исчез не до конца, но теперь она могла им управлять, затаить его в глубине и делать вид, что его нет.

– Скажите, сэр, а где же все ваши увлекательные соблазнительные вещи, которые вы обещали мне чуть раньше? Я бы хотела, чтобы все это было исполнено.

– Они будут исполнены, одна за другой, хотя, насыщая тебя, я превращусь в истощенную развалину. Когда начинать?

– Когда захочешь. Только не останавливайся.

Он не стал ждать. Руками, губами и языком он ласкал каждую частичку ее тела. Снова и снова.

– Но, Ник, – запротестовала она несколько, ко часов спустя, – ты же не всегда… я хочу сказать, что ты делаешь так, что я… но сам-то ты…

Он прервал ее поцелуем:

– Половину удовольствия я получаю, глядя на тебя. Я пережил за эти часы все виды страсти, доступные простому смертному.

– Но я хочу…

– Знаю, – прошептал он. – Один последний раз, прежде чем мы уйдем из этой комнаты, этого дворца любви, сотворенного нами.

– Покажи, что мне сделать, чтобы доставить тебе самое большое удовольствие, – умоляюще сказала она, – последний раз все должно быть для тебя.

– Для нас обоих – или ни для кого. – Он взял ее руку и положил на такое место, до которого ей и в голову не пришло бы дотрагиваться. Застонав от удовольствия, он прошептал:

– Только для нас обоих, Кэр. Для обоих.

– Я хочу принимать участие в восстании по-настоящему.

Глядя на резкий профиль Ника, очерченный светом маленькой масляной лампы, когда он шнуровал ботинки, Кэрол поняла: что бы ни случилось в этот роковой день, она навсегда запомнит Ника таким. Темные тона его рубашки и брюк, контраст между маленьким освещенным пространством и глубокими тенями – все это врезалось в ее сознание как сочетание более земного образа с возвышенным выражением его лица, смягчившегося от любовных радостей.