Montpi - Габор Васари

Как прекрасно это слово: Вечность.

Три священника причащают одновременно, и все равно очередь продвигается медленно, около тысячи прихожан берут от тела Христа. Я тоже люблю тебя, Господь, хотя и отстраняюсь от причудливой религии и не возношу к тебе уравнивающую мантию молитв.

Анн-Клер щиплет меня нетерпеливо за рукав и шепчет:

– Давай выйдем, чтобы еще немного побыть вместе. Чистый холодный воздух на улице действует благотворно.

Улицы вымерли, лишь мы вдвоем идем рядом друг с другом.

Как прекрасна эта ночь, и как жаль, что она тоже пройдет. Скоро я снова останусь один и лягу спать. Затем придет завтра, потом послезавтра…

Какой срок отпущен судьбой для нас двоих?

Я постарею и затем умру. Как я буду умирать? Какой будет моя смерть? Но у меня еще есть время. Я не хочу думать об этом. Жизнь для всех нас коротка одинаково, и все вместе с нами любят, стареют и умирают.

Нужно мудро и осмысленно жить настоящим. В плохом искать хорошее, чтобы найти покой и утешение. В этом – счастье.

– О чем ты думаешь?

– Я думаю, что пора закурить сигарету.

– Показать тебе, где мы живем?

– Да.

Она ведет меня по маленьким, искривленным переулочкам. Название одного я заметил: рю д'Эспуар. Улица Надежды. Здесь я впервые.

Темные дома окутаны в рождественское настроение. Диккенс… «Et Morlay était aussi mort qu'un dou de porte».

– Здесь, – говорит она и берет меня за руку.

Она показывает на четырехэтажный многоквартирный дом.

– На втором этаже, где балкон… Эти пять окон наши. У второго окна стоит рождественская елка, она аж до потолка.

– Какая комната твоя?

– Первая. Ну, поцелуй же меня.

– Итак, ты живешь здесь? Интересно.

– Сейчас никого нет дома.

– Как называется этот переулок?

– Это улица Пяти Алмазов. Неожиданно эркерное окно освещается.

– Смотри, кто-то зажег свет.

– Ну конечно, горничная! – говорит она.

Как странно, Анн-Клер жила здесь, я в Будапеште, и все же мы встретились.

– А теперь уйдем, я не хочу, чтобы нас здесь видели.

– Милая бедная мама, если бы она знала, что мы оба…

Она тащит меня прочь.

– Как жаль, Анн-Клер, что я не могу провести рождественскую ночь вместе с тобой, только с тобой. Я хотел бы спать с тобой в одной постели, тесно прижавшись к тебе, чувствовать тепло твоего тела, слышать биение твоего сердца. Я не стал бы ничего от тебя требовать. Это вообще невозможно, если ты не захочешь. Я никогда не признавал насилие. Меня удивляет, что ты не хочешь узнать мой характер. Тебе совсем не любопытно, какой я?

– Если ты этого так уж хочешь… Я могу ведь когда-нибудь прийти.

– Сегодня нет?

– Сегодня нет.

– Жаль. Не будем больше об этом. Вот это я называю прелестным рождественским праздником.

– Такое я должна подготовить. У моей комнаты отдельный вход. Если я горничной дам пять франков, она наверняка не выдаст, что я провела ночь не дома. Когда-нибудь это получится…

– Да ты никогда не сделаешь этого.

– Сделаю, будь уверен. Только тебе надо еще немножко подождать. Я совсем не понимаю, почему мужчины всегда сразу об этом начинают думать.

– Я знаю тебя уже четыре месяца. Это ты называешь «сразу»?

Она уже носит на шее небольшую золотую цепочку, которую я подарил ей к Рождеству. Золотой пояс целомудрия был бы оригинальнее; в средние века такая штука была жутко модной. В музее Клуни выставлен один экземпляр, и женщины осматривают его весьма тщательно. «Это омерзительно, Эмиль, я прошу тебя, не смейся так идиотски, это омерзительно. Лучше объясни мне, Эмиль, где перед и где зад, как образованный человек, ты должен это знать».

Мушиноглазый, учитывая, что сегодня праздник, всю ночь дает жечь свет. Я до четырех утра был на ногах – пил, курил и разглядывал звездное небо за черными трубами.

– Да, надо бы мне заказать для нее пояс целомудрия. Но эту тонкую иронию она бы совсем не поняла. Где там мой Будапешт? Если бы дело происходило в Пеште, у нее уже был бы ребенок от меня. Но ведь я знаю ее только четыре месяца. Вот именно… Нужно знать Будапешт…

Тридцать третья глава

И снова потянулись серые будни недели.

Сегодня мы встречаемся в полдень, так как вечером у барышни нет времени. Семья ждет гостей, и она должна быть дома.

Едва выйдя из конторы, она вдруг спрашивает меня:

– Monpti, как меня зовут?

– Что?!

– Какое мое новое имя?

– Ах вот что! Аннушка. Но об этом не говори больше. Сегодня во мне проснулся прамадьяр, который, как известно, обязан ненавидеть и враждовать.

– Аннушка! О! Я целый день размышляла об этом. Ты же меня любишь, если присваиваешь такие особые имена.

Мы обедаем в кондитерской на рю Терез.

Закуска: филе hareng. После этого бифштекс au cresson, с cardons au gratin. (Я это совсем не люблю и заказал лишь для того, чтобы потом отдать Анн-Клер, которая ни за что не заказала бы себе дополнительное блюдо, как бы оно ей ни нравилось.) Сыр называется coeur à la creme. На столе также четверть литра красного вина.

После трапезы я провожаю ее обратно в бюро, затем иду за своим черным кофе на Монпарнас.

У меня сложилась привычка совершать обход, прежде чем усесться на свое место на террасе в «Кафе дю Дом». Помимо прочих мест заглядываю я и в «Кафе де ля Ротонд», где на стенах висят тесно, впритык, картины, писанные маслом. Под картинами сидят курящие кокотки, как по команде поворачивающие головы к входу при появлении нового посетителя.

Когда я пересекал внутренний зал, кто-то крикнул мне вслед:

– Une seconde, Monsieur! Минутку, мсье!

За столом сидит темноглазая белокурая девица и сигаретой делает мне какие-то знаки.

– Чего тебе?

– Я хочу тебя кое о чем спросить.

– Слушаю.

– Сядь ко мне. Чуточку времени ведь у тебя найдется?

Тотчас появляется официант.

– Что желаете, мсье?

– Принесите мне один ликер, – говорит темноглазая светловолосая женщина и показывает на свою ликерную рюмку. Рядом на маленькой тарелочке лежит счет: четыре франка.

Официант исчезает.

– Заплатишь за меня?

– О чем речь!

– Идешь со мной?

Я кладу на стол пять франков и ухожу, не дожидаясь официанта.

На террасе «Кафе дю Дом» со мной здоровается Феликс, издатель – удивительно похожий на Эррио, – при этом очень дружески:

– Ça va toujours? Как дела?

– Mersi. Что случилось, нет ни одного места?

– Я сейчас освобожу столик. Attendez, vous allez voir…

– Выбросьте вон того старика. Он будет вам только благодарен за отсрочку от геморроя…

Вечером я предпринимаю рейд по неизведанной местности. Мне нравится пробираться совсем незнакомыми улочками, заглядывать в подворотни чужих домов и представлять себе жизнь здешних обитателей.