Новый цифровой мир - Джаред Коэн

Причиной протестов в Сингапуре было не столько карри, сколько растущее недовольство из-за эмигрантов (в основном из материкового Китая), приезжающих в страну и занимающих рабочие места. Неудивительно, что оппозиционеры с такой готовностью ухватились за «карригейт», чтобы снова поднять эту тему. Для Сингапура, который гордится своей стабильностью, эффективностью и властью закона, внезапный гнев, охвативший многих его граждан, стал показателем уязвимости системы. Оказывается, что даже в таком жестко контролируемом пространстве, как Сингапур, сила законодательных ограничений и социальных норм в виртуальном мире очень ограниченна. Для Ли этот эпизод стал первым предвестником грядущего прилива онлайн-активности, который, как признает сингапурский лидер, остановить будет невозможно. Но если даже власти Сингапура чувствуют жар от активно осваивающего интернет гражданского общества, только представьте себе, как должны нервничать менее устойчивые режимы в других частях планеты!

Мы спросили Ли, как, по его мнению, с этим переходом справится Китай, где в ближайшие десять лет доступ к интернету получит почти миллиард жителей этого жестко цензурируемого общества. «Происходящее в Китае полностью не контролирует никто, даже сами китайские власти, – ответил он. – Стране будет нелегко привыкнуть к появлению такого количества онлайн-голосов: сейчас выход в виртуальное пространство имеет меньшинство населения, а будет иметь большинство, и этот переход окажется довольно трудным для руководства Китая». По поводу руководства Ли высказался так: «Последовательно сменяющие друг друга поколения китайских лидеров постепенно утратят харизму и коммуникационные возможности, необходимые для того, чтобы толкать страну вперед. В этом смысле виртуальный мир будет гораздо более приятным и адекватным китайскому обществу местом, чем мир реальный». И перемены, по его словам, вызовут не только действия «чужаков»: «Скорее, их инициируют люди, находящиеся внутри системы и принадлежащие китайскому истеблишменту, люди, которые испытывают влияние уличных настроений и сами скептически относятся к легитимности нынешнего правительства».

Мы согласны с мнением Ли и других специалистов по этому региону, что Китай не обязательно ждет безоблачное будущее. Некоторые эксперты указывают на снижение темпов экономического роста, старение населения и технологические изменения как признаки того, что вскоре китайскому государству в его нынешнем виде придется бороться за выживание. А их оппоненты убеждены, что грядущие вызовы в конечном счете стимулируют стремление к инновациям и умение решать типичные для китайцев проблемы. И все же нам очень трудно вообразить, как может, не изменившись, пережить переход в новую цифровую эпоху закрытая система с населением в 1,3 млрд человек, огромными социальными и экономическими проблемами, внутренними этническими конфликтами и жесткой цензурой. Всеобщий доступ в сеть умножает ожидания, запросы и стремление к подотчетности властей, и с этим не в состоянии справиться даже государства с самой мощной системой контроля над гражданами. И если правоохранительные органы зайдут слишком далеко или приближенные режима поведут себя слишком неосторожно, причинив физический вред кому-то из граждан, мы увидим более мощные всплески общественного возмущения с требованием призвать правительство к ответу. А поскольку министры терпеть не могут состояния растерянности, давление со стороны вейбос[34] и других онлайн-форумов может привести к аналогичному давлению и в конечном счете к переменам, исправляющим «перегибы» однопартийной системы управления страной.

Итак, пусть интернет и не превратит Китай в демократическую страну за одну ночь, но выросшая требовательность общества заставит власти страны активнее реагировать на справедливые запросы граждан. А если темпы экономического роста снизятся заметно, это может вызвать революционные настроения у части китайского общества. Так что в том или ином виде революцию в ближайшие десятилетия Китай переживет, но вот насколько обширной и эффективной она будет, зависит от готовности населения идти на риск как в онлайн-пространстве, так и на улицах.

Революции будущего, где бы они ни свершились и какую бы форму ни приняли, могут привести к смене режима, однако это не означает, что страна станет демократической. Генри Киссинджер в разговоре с нами заметил: «История революций – это история долго копившегося недовольства, достигающего точки взрыва, а затем сметающего существующую систему управления. После этого или наступает хаос, или происходит реставрация прежней власти, в зависимости от степени ее разрушения». Иными словами, после успешной революции «чем сильнее разрушена прежняя власть, тем более авторитарная система управления приходит ей на смену», – считает Киссинджер. Более сорока лет он наблюдал за революциями – и успешными, и неудачными – и глубоко разбирается в их устройстве и характере. По его мнению, только в США и Восточной Европе была создана истинная демократия после разрушения существующей системы. «В Восточной Европе революции достигли успеха потому, что опыт жизни при диктатуре был ужасным, а еще потому, что эти страны помнили о своей принадлежности к Западу и сохранили демократические традиции, хотя и не были никогда подлинными демократиями», – объясняет Киссинджер.

Хотя точка зрения Генри Киссинджера на отличительные особенности Восточной Европы хорошо понятна, мы не можем отрицать роли стимулов, которую они играют в успехе революций. Было бы ошибкой забыть о таком важном стимуле, как возможность вступить в Европейский союз (ЕС). Не будь доступно членство в ЕС – в качестве политического мотива для либеральных элит и населения в целом, а также стабилизирующего фактора, – мы бы, скорее всего, увидели много стран, откатывающихся на старые позиции или охваченные контрреволюцией. Вот почему западным державам пришлось расширять НАТО и предлагать членство в ЕС.

Отсутствие демократической культуры стало одной из причин, по которым падение диктаторов в ходе «арабской весны» привело, по мнению некоторых наблюдателей, скорее к разбавленной версии автократии, чем к подлинной демократии Джефферсона[35]. Или, как сказал Киссинджер, «на смену власти, сконцентрированной в руках одного диктатора, пришла система множества партий, как светских, так и религиозных, но в конечном счете оказалось, что доминирующей силой является всего одна мусульманская партия, создавшая формально коалиционное правительство». Создание этого коалиционного правительства «в New York Times назвали проявлением истинной демократии», смеется Киссинджер, но на самом деле «в конечном счете выяснилось, что это правительство без оппозиции, пусть и появившееся в результате выборов».