Крест и полумесяц (СИ) - Руслан Ряфатевич Агишев

Когда беседа сошла на нет, Ринат стал размышлять над тем, что именно ему делать с полком. Вопрос был далеко не праздный. Пока ясного и понятного ответа на нwего он не видел.

Одно было ясно, что придется работать с тем материалом, который есть. Новых супер солдат из ниоткуда родить я не смогу. С материальной базой за шесть месяцев тоже вряд ли что-то можно сделать. Поэтому менять придется прежде всего тактику боевых действий.

Сегодняшняя армия, в том числе и российская, и европейская, и османская, это армии прошлого, застрявшие в 18 веке. Здесь было все: и линейная тактика боя, и низкий уровень взаимодействия родов войск, и устаревшие приемы атаки и нападения, и недооценка индивидуальной самостоятельности бойца и малых групп, и почти полное отсутствие связи.

— И что? Что я предложу нового в тактику? Я Жуков? Рокосовский? Или может Александр, мать его Македонский⁈ Что? Спецназ буду воспитывать? ВДВ рожу, сразу две псковские дивизии?

Ответы были понятны без слов. А вот выход совсем не ясен.

— Или все-таки с вооружением похимичить? Ведь есть наработки.

Он вспомнил про динамит, производство которого уже наладил в одной из своих мастерских на Кавказе. Из него можно было наделать удобных для броска динамитных шашек, скажем так отличных гранат. После мысленно коснулся коктейлей молотова, для которых у него была уже приготовлена зажигательная смесь. Даже быстро набросал простенький ранцевый огнемет. Еще через пару минут в его голове вызрела идея эрзац-танка, бронированной повозки.

Выиграл…

-//-//-

Из трехэтажного здания серого мрамора, расположенного почти в самом начале Фонтанной улицы, вышла моложавая дама в темном кримпленовом платье с накинутой на плечи теплой мантильей. На голове был того же цвета капор со светлой оторочкой, в руках тканая сумочка с причудливой ручкой.

— Доброго утречка, Ефросинья Митрофановна! День-то какой сёдни хороший, — дворник, сухопарый дед с густой бородищей и в светлом фартуке, заискивающе поклонился ей и тут испуганно, словно сам своих слов испугался. Как-то скрючился весь, скособочился, отчего вся его фигура едва ли не вдвое ниже стала. Старческое лицо сморщилось и приобрело настолько жалостливое выражение, что и смотреть было нехорошо.

Дама остановилась и в удивлении взглянула на дворника. Некоторое время презрительно разглядывала его, словно какое-то насекомое. Мол, что это еще такое встретилось на ее пути? Всегда молчало, было тише воды ниже травы, а тут заговорило человеческим голосом.

— Фи, — фыркнула женщина, выражая тем самым все свое отношение к этому неопрятному, взъерошенному деду, что скрючился перед ней в испуге. Правда, сделала она это негромко и холодно сдержано, как, собственно, и приличествует даме в ее положении и статусе. Ведь, она не девка какая-то из мастериц и кухарок, а личная служанка его высокоблагородия графа Камбулатова, второго статс-секретаря самого государя-императора. — Ходют тут…

По ее разумению, следовало бы, вообще, лицам подлого сословия[1] запретить появляться на улицах столицы днем, дабы не портить воздух и вид города своим немытыми рожами. Хотя и с мытыми рожами нечего им здесь делать. Ведь, таких сразу видно: несуразные, нескладные, ни такта ни лоску. Как такими, вообще, уродится можно? Она бы, наверное, лучше сразу на себя руки наложила, если бы такой была. Пусть они днем по домам своим сидят, а ночью выходят и все работы делают. Тогда и воздух в столице будет чище, и окружающий люд благородней.

Покивав этим своим мыслям, Ефросинья Митрофановна свернула с Фонтанки в проулок и пошла в сторону Свято-Никольского храма, что у Строгановского дворца располагался. Путь ее лежал в доходный дом купца Барановского, в апартаменты под нумером 5. Конечно же, шла она туда не для непотребства какого-то, как кто-то мог подумать, услышав про апартаменты. Себя она строго блюла и даже мысли такой не допускала, считаясь дамой благородной и весьма выгодной партией.

Дело, что вело ее сюда, было довольно прозаичным, меркантильным. Скажем просто, виной всему были деньги, весьма неплохие деньги, особенно для незамужней дамы с небольшим приданным. На прошлой недели, когда она возвращалась с рынка (господин граф просто обожал сметану и гневался при ее отсутствии за завтраком. Отчего приходилось с самого утра отправляться за ней), к ней неожиданно подошёл молодой господин интересной внешности. Загорелый,немного смуглый, одетый с иголочки по самой последней моде, иностранец по виду. У нее даже йекнуло что-то в груди от какого-то душевного предчувствия. Правда, выяснилось, другое. Его интересовали не ее прелести (это поначалу ее весьма обидело), а одна господская бумажка, точнее ее содержимое. Целых сто рублей за нее стал давать! Она, не будь дурой, сразу же согласилась. У господина графа на столе куча всяких бумажек. Чай ничего страшного не случится, если она в одну из них заглянет. Одним только глазком.

— Мне та денюжку очень нужна, — страдальчески вздохнула она, вспоминая то очаровательное меховое манто, что недавно видела в салоне мадам Турановской. А ещё там ей очень приглянулось шёлковое платье с белой лентой и рюшечками по подолу. Боже, как же оно ей шло! — Ничего, ничего… Не убудет у него с той бумажка. Посмотрела, и ладно.

Постучавшись в дверь апартаментов с бронзовым нумером пять, женщина поправила выбившийся из капора локон и платочком промокнула глаза.

— Сударыня, вы очаровательны, — открывший дверь, молодой человек тут же приложился к ее ручке. Губы коснулись ее перчатки, донёсся терпкий аомат французского парфюма. В ее груди вновь затрепетали что-то такое, о чем она лишь мечтала долгими ночами. Никто ещё не целовал ее рук так по-особенному. Правда, следующим вопросом незнакомец сразу же разрушил весь ее романтический настрой, вернув в реальный мир. — Принесли?

Та, недовольно поджав губы, обожгла его взглядом, после кивнула. Из сумочки достала свёрнутый в несколько лист гербовой бумаги и протянула его незнакомцу.

— Хм… — задумчиво протянул он, вчитываясь в содержимое. — Вот! Бородинское поле. Преображенский полк встанет на его южной оконечности. Штаб у бывших шевардинских редутов…

-//-//-

Полгода пролетели незаметно, словно мгновения. Вот уже наступил тот день, на который Его Императорским величеством были объявлены маневры российской армии. Высочайшим повелением местом проведения было выбрано историческое для Отечества место — Бородинское поле, где ещё несколько десятков лет назад решалась судьба Российского государства. Сейчас здесь должны были сойтись в поединке два русских полка — один, ведомый прославленным генералом-фельдмаршалом И. Ф. Паскевичем, и второй, возглавляемый известным горским предводителем имамом Шамилем. Шутливая баталия со стрельбой холостыми зарядами из ружей и пушек, с маневрами пехоты и кавалерии, покажет: чье воинское искусство лучше, чье предвидение дальше и чья удача сильнее.

Преображенский пехотный полк, пожалованный в гвардейские еще самим Петром Великим, стоял в торжественных шеренгах с самого раннего утра. Вышколенным самым строгим образом солдаты замерли во весь фрунт[2] с тяжелыми ранцами с припасами и ружьями на правом плече. Идеально ровные ряды пехотинцев в парадных одеждах тянулись от палатки командующего и до самого горизонта. В белых обтягивающих лосинах, в приталенных красных камзолах, в красивых высоких шапках, они, казались настоящим воплощением мужественности, порядка и дисциплины.

Перед передней шеренгой быстро пробежал высокий поручик, совсем юнец. Командир первой роты, он строгим взглядом окидывал своих людей, старавшихся под его взглядом вытянуться еще выше, чтобы быть еще стройнее, чтобы быть еще стройнее.

— Ах ты, скотина! — офицер вдруг остановился около плотного солдата, что покачнулся и едва не упал. Видно, что от долгого стояния тот уже был готов растянуться. — Меня позорить⁉ — размахнувшись, поручик со всей силы ткнул солдату в зубы. Затем еще раз и еще раз. Кровь брызнула из разбитых в кровь губ и носа упавшего солдата. — Быстро встал! Запорю… — пехотинец, стирая кровь платком, с трудом поднялся с колен.

Кипя от возмущения, офицер снова стал вглядываться в своих солдат, подмечая все новые и новые недостатки — у одного пояс криво сидит, у второго патронник слишком низко висит, у третьего рожа слишком глупая.