Главная улица - Синклер Льюис

Би и Майлс Бьернстам поженились в июне, через месяц после постановки «Девчонки из Канкаки». Майлс остепенился. Он перестал критиковать государственный и общественный строй, перестал барышничать и расхаживать в красном пледе по лагерям лесорубов; он поступил машинистом на лесопилку Джексона Элдера. Можно было видеть, как он пытался на улице по-соседски заговаривать с настороженно-недоверчивыми людьми, над которыми столько лет издевался.

Кэрол помогла им устроить свадьбу. Хуанита Хэйдок смеялась над ней:

— Просто глупо отпускать такую служанку, как Би! А кроме того, почему вы думаете, что ей стоит выходить за этого нахального проходимца, «Красного шведа»? Будьте умнее. Прогоните вы его шваброй и держите покрепче вашу девицу, потом поздно будет. Что? Мне пойти на эту шведскую свадьбу? Ну, уж нет.

Другие дамы хором поддержали Хуаниту. Кэрол удивлялась их спокойной жестокости и стояла на своем. Майлс сказал ей:

— Джек Элдер говорит, что, может быть, придет на свадьбу! Ха-ха, вот забавно: хозяин явится засвидетельствовать почтение Би, как настоящей светской даме! Когда-нибудь я так разбогатею, что Би будет играть в бридж с миссис Элдер… и с вами. Вот увидите!

В некрашеной лютеранской церкви собралось всего девять человек гостей: Кэрол, Кенникот, Гай Поллок и старички Перри (всех их привела Кэрол), затем простые и робкие родители Би, ее кузина Тина и Пит, бывший компаньон Майлса по торговле лошадьми, мрачный волосатый субъект, который ради этого события купил черный сюртук и приехал за тысячу двести миль из Спокейна. Все они чувствовали себя неловко.

Майлс беспрестанно оглядывался на дверь, но Джексона Элдера не было видно. Дверь так и не открылась ни разу после того, как нерешительно вошли первые гости. Майлс крепче сжал руку Би.

С помощью Кэрол он превратил свою лачугу в коттедж, где имелось все, что нужно: белые занавески, канарейка и кресло, обитое цветастым ситцем.

Кэрол уговаривала влиятельных матрон пойти с визитом к Би. Они обещали — полушутя.

Преемницей Би стала пожилая молчаливая ширококостая Оскарина, которая вначале очень подозрительно отнеслась к своей легкомысленной госпоже, что даже дало повод Хуаните Хэйдок каркать: «Вот видите, милочка, говорила я вам, что и у вас будут затруднения с прислугой!» Но Оскарина стала относиться к Кэрол по-матерински, взялась за свои кухонные обязанности так же ревностно, как Би, и в жизни Кэрол ничего не изменилось

Новый мэр, Оле Йенсон, неожиданно выдвинул Кэрол в члены совета городской библиотеки. Остальными членами были: доктор Уэстлейк, Лаймен Кэсс, адвокат Джулиус Фликербо, Гай Поллок и Мартин Мэони, бывший содержатель извозчичьего двора, а теперь владелец гаража. Кэрол была в восторге. На первое заседание она пришла с видом несколько снисходительным, так как считала себя там единственным человеком, кроме Гая Поллока, разбирающимся в книгах и в технике библиотечного дела. Она намеревалась преобразовать всю систему.

Ее самоуверенность исчезла, уступив место здоровой пристыженности, когда она увидела, что совет, заседавший в почти пустой комнате верхнего этажа дома, приспособленного под библиотеку, не занят разговорами о погоде и не жаждет сыграть в шашки, а погружен в обсуждение книг. Она сделала открытие, что любезный старый доктор Уэстлейк очень начитан в поэзии и беллетристике, а владелец мельницы Лаймен Кэсс, небритый, с телячьей физиономией, изучал Гиббона, Юма, Грота, Прескотта и других «толстых» историков и мог цитировать из них целые страницы (что он и делал!). Когда доктор Уэстлейк шепнул ей: «Да, Лайм очень знающий человек, но большой скромник», — она поняла, что сама она и не очень много знает и недостаточно скромна, и упрекнула себя в том, что до сих пор не обнаружила этих скрытых сил, таившихся в обширном Гофер-Прери. А когда доктор Уэстлейк приводил выдержки из «Божественной комедии», «Дон-Кихота», «Вильгельма Мейстера» и Корана, она подумала, что едва ли кто-нибудь из близких ей людей, даже ее отец, читал все эти четыре книги.

Скромно пришла она на второе заседание совета. Она уже не думала ни о каких переворотах и только надеялась, что мудрые старшие члены терпеливо выслушают ее предложение о том, как изменить расстановку книг на полках литературы для юношества.

Но после четырех заседаний библиотечного совета она вернулась к своему первоначальному мнению. Она убедилась, что при всей своей начитанности Уэстлейк, Кэсс и даже Гай не имели понятия о том, как сделать библиотеку подлинным достоянием всего города. Они пользовались библиотекой, выносили резолюции, а в деле царила все та же мертвечина. Широкий спрос был лишь на детские книги и на новейшие оптимистические писания высоконравственных романисток и энергичных священников, совет же интересовался только возвышенными книгами старых авторов. В этих людях не чувствовалось желания приобщить молодежь к большой литературе.

Если Кэрол гордилась своими крошечными знаниями, то они были и того больше довольны собой. Но сколько они ни рассуждали друг с другом о необходимости повышения налога в пользу библиотеки, никто из них не решался навлечь на себя общественное порицание, открыто выступив с таким проектом. Между тем библиотека располагала такими ограниченными средствами, что за вычетом платы за помещение, свет и дрова и жалованья мисс Виллетс оставалось не больше ста долларов в год на покупку книг.

Случай с семнадцатью центами окончательно убил в Кэрол всякий интерес к делу.

Она пришла на заседание, радуясь новому плану: она составила список из тридцати европейских романов последнего десятилетия и прибавила к ним двадцать выдающихся произведений по психологии, педагогике и экономическим наукам. Необходимо было пополнить библиотеку этими книгами. Кенникот обещал дать пятнадцать долларов. Если бы каждый член совета согласился дать столько же, книги можно было бы приобрести.

Лайм Кэсс встревоженно почесал затылок и запротестовал:

— Давать деньги — это был бы дурной прецедент для членов совета. Гм… Мне не жаль, но было бы нехорошо… создавать прецедент. Господи! Нам ведь не платят ни цента за нашу службу. И уж, конечно, нельзя заставить нас еще приплачивать за эту честь!

Только Гай поглядывал одобрительно, гладил сосновый стол и… хранил молчание.

Остаток заседания они посвятили энергичному расследованию нехватки в кассе семнадцати центов. Была призвана мисс Виллетс. Она полчаса яростно защищалась. Вопрос о семнадцати центах пережевывался без конца. А Кэрол, глядя на тщательно составленный ею список, так радовавший ее всего час назад, молчала, страдала за мисс Виллетс и еще больше — за самое себя.

Она довольно аккуратно посещала заседания, пока не истек ее двухгодичный срок и на ее место в совет не была назначена Вайда Шервин. Но о преобразованиях она больше не думала. В размеренном ходе ее жизни ничто не изменилось, не возникло ничего нового.

Кенникот провел удачное дело с земельными участками, но не сообщил Кэрол никаких подробностей, и поэтому она не испытала ни особенного восторга, ни волнения. Зато она разволновалась, когда он как-то нежным шепотом и вместе с тем решительно и профессионально-холодно заявил, что пора бы им иметь ребенка, раз теперь они могут себе это позволить. Они так долго соглашались, что, «пожалуй, пока еще не стоит иметь детей», что бездетность стала казаться им чем-то естественным. Теперь она боялась, и хотела, и не знала. Она нерешительно согласилась и сейчас же начала жалеть о своем согласии.

Но так как это не внесло ничего нового в монотонность их отношений, она скоро забыла об этом, ‹и у нее в жизни по-прежнему не было дела.

Сидя на крылечке своей дачи над озером в те часы, когда Кенникот бывал в городе, когда вода сверкала, а в воздухе была разлита истома, Кэрол рисовала себе сотни картин «бегства». Окутанная метелью Пятая авеню с лимузинами, витринами ювелиров и шпилем собора. Тростниковая хижина на сваях над илистой тропической рекой. Анфилада огромных, высоких комнат в Париже, с жалюзи и балконом. Волшебная гора. Старинная каменная мельница в Мэриленде на повороте дороги между ручьем и обрывистым каменным склоном. Горные луга, залитые холодным солнечным светом, стада овец. Грохочущие доки, где стальные краны разгружают пароходы из Буэнос-Айреса и Циндао. Мюнхенский концертный зал, где играет знаменитый виолончелист — играет для нее.

Но одна сцена возвращалась с удивительной настойчивостью.

Кэрол стояла на террасе над бульваром на берегу теплого моря. Неизвестно почему, но она была уверена, что это Ментона. Внизу с механическим, размеренным цоканьем вереницей проносились коляски, скользили черные блестящие автомобили с двигателями, тихими, как вздох старика. А в них женщины, стройные, с кукольными фарфоровыми лицами, сидели, положив маленькие руки на зонтики, устремив вперед неподвижные глаза, не обращая внимания на своих спутников, высоких мужчин с седыми волосами и породистыми лицами. За бульваром были нарисованное море и нарисованный песок, голубые и желтые павильоны. Все было неподвижно, кроме скользящих экипажей; люди казались маленькими и деревянными, словно пятнышко на картине, горящей золотом и яркой лазурью. Не было слышно ни моря, ни ветра. Ни шепота, ни шелеста падающих лепестков. Только желтый и голубой, очень яркий свет и неумолчное «цок-цок, цок-цок»…