Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка… - Михаил Казовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да какая там выдержка? Перестань, пожалуйста. Просто книжка для меня намного важнее этой идиотской дуэли.
— Ясно, что важнее. Но, с другой стороны, тебя на дуэли могли убить. Тоже мне — «неважно»!
— Да, могли, но ведь не убили. Я заранее знал, что не убьют, говорил тебе сразу. Разве это дуэль? Чепуха на постном масле.
— Пушкин тоже, наверное, так считал, а его убили.
— Нет, у Пушкина все было намного серьезнее.
Дядька Андрей Иванович, увидав молодого барина грязного и в мокрых сапогах, только ахнул.
— Да откуда ж вы такие, Михаил Юрьевич, Алексей Аркадьевич, заявилися? Места нету на вас сухого.
Лермонтов отмахнулся.
— А, стрелялись за городом.
— Господи Иисусе, как — стрелялися?
— Как стреляются? Пиф-паф. Только не сболтни бабушке. И вообще молчи, а то вдруг дойдет до начальства.
— Господи Иисусе, не дай Бог! — продолжал причитать слуга. — Буду нем, как рыба, вы не сумлевайтеся.
Но у Краевского Михаил не выдержал и сам поведал приятелю о дуэли. Тот ужаснулся.
— Что ты делаешь с собой, Миша? Для чего тебе эти приключения? Станешь ли ты когда-нибудь хоть немного благоразумнее?
— Может быть, и стану, — улыбнулся поэт. — Ежели успею.
Цензор книжку вернул с разрешением печатать. Михаил на радостях выпил с друзьями шампанского. А потом со Столыпиным в кабаке добавил, но немного: вечером предстояло возвращаться в Царское Село.
Конец февраля и начало марта прошли спокойно. Обе стороны хранили молчание, и дуэль оставалась в тайне. Но, в конце концов, кто-то, видимо, проболтался. Потому что утром 11 марта в квартиру Лермонтова в Царском Селе заявились двое офицеров во главе с новым командиром полка — генерал-майором Плаутиным[49]. Он весь кипел от негодования, еле сдерживая себя.
— Господин поручик, вы арестованы.
Вытянувшись по струнке, тот спросил:
— Разрешите полюбопытствовать — за что?
— Ах, «за что»? — закричал Плаутин: — Он еще спрашивает, «за что»! Мальчишка! Пострелять охота? Так ужо на Кавказе постреляешь! — вздохнул и добавил тихо: — Миша, Миша, что же ты наделал, сынок?..
Часть третья
«ЗНАЧИТ, БУДЕМ СТРЕЛЯТЬСЯ!»
Глава первая
1Император любил брата Мишу и всегда снисходительно относился к его слабостям — нежеланию жениться до 27 лет, а затем к пренебрежению супружескими обязанностями (правда, несмотря на пренебрежение, у великого князя Михаила Павловича было пятеро законных дочерей и одна «на стороне»). Николаю нравились его рвение по службе, личная преданность и умение остроумно пошутить. Но на этот раз (беседа происходила 13 апреля 1840 года) посчитал решение Михаила о судьбе Лермонтова чересчур либеральным. Дело в том, что после следствия и суда было велено арестованного поэта держать три месяца в крепости, а затем перевести в дальний полк. Прочитав эту резолюцию, самодержец удивился:
— За дуэль всего три месяца крепости? Не пойдет ему впрок.
— Он уже раскаялся, уверяю тебя. Осознал ошибку.
— Осознал? — повернулся к брату монарх, и его глаза сделались колючими. — Так хорошо осознал, что едва не вызвал де Баранта повторно?
Михаил Павлович ответил миролюбиво:
— Несерьезно, Ники. Да, они встречались — де Барант навестил его в заключении — и опять поссорились. Но друзьям удалось усмирить обоих и услать француза из Петербурга на родину. А княгиня Щербатова, которая, собственно, и была предметом их распри, тоже укатила, к занедужившему родителю в Москву.
Император некоторое время думал, слегка пощипывая пальцами подбородок. Наконец сказал:
— Никаких трех месяцев в крепости не нужно. Сразу переведем на Кавказ в мушкетерскую роту Тенгинского полка.
У великого князя даже рот приоткрылся от удивления.
— Но ведь эта мушкетерская рота… в самой гуще боевых действий! Обновляем ее состав каждые два месяца, ибо горцы убивают наших людей десятками.
Николай Павлович хладнокровно кивнул.
— Знаю. Что с того?
— Но для Лермонтова это верная гибель.
— Не преувеличивай. Пусть покажет себя настоящим воином и поуворачивается от пуль и сабель. И тогда, может быть, заслужит мое прощение.
Михаил Павлович продолжал упорствовать.
— Но пойми, Ники, он не просто воин и не просто рядовой дворянин. Он — талант, звезда, о которой говорит вся Россия. Да, характер — дрянь, на язык несдержан, потому как молод и бесшабашен: двадцать пять лет всего. Повзрослеет и образумится. Мы не можем его терять, направляя в пекло схваток.
Николай, глядя в сторону, не без раздражения проворчал:
— Это все эмоции, дорогой. Я читал и стихи его, и прозу. Неприятно, а порой даже мерзко. Мертвечиной веет. Нам нужны другие таланты — бодрые, жизнеутверждающие. Вот как Пушкин в лучших своих творениях. — Он встал, давая понять, что аудиенция окончена, и добавил мягче: — Не сердись и не жалей о пропащих душах. Подданных у нас сотня миллионов. Бабы еще нарожают — и Лермонтовых, и Пушкиных. А крамолу надо вырывать с корнем.
Поклонившись, великий князь произнес:
— Подчиняюсь воле вашего величества. Хоть и до конца не согласен с ней.
— Ну, не огорчай меня, братец. Мы с тобой должны быть едины в мыслях и поступках.
— Я стараюсь.
Но Михаил Павлович, конечно же, не смирился. И немедленно поделился своей заботой с цесаревичем Александром, наследником русского престола. Будущий монарх озабоченно выслушал любимого дядю и сказал с тревогой:
— Полностью разделяю твои мысли, но не знаю, право, как еще воздействовать на папа́. Он такой нетерпимый сделался в последнее время. Чуть не по его — сразу в крик.
— Знаю, знаю. А не поможет ли нам Мари?
— Нет, к сестре обращаться бесполезно. У нее, во-первых, все мысли о маленьком Саше — он родился слабенький, и врачи тревожатся за его жизнь. Во-вторых, она с Лермонтовым повздорила и теперь раздражается, как слышит его имя.
— Жаль, конечно. А твоя мама́? Ведь она в восторге от его стихов, это всем известно.
— Ох, боюсь, мама́ тоже нам не помощница. К сожалению, родители отдалились друг от друга и встречаются лишь за завтраком или за обедом. Он — в делах, а она — в театрах и на балах.
— Что же делать, мой дорогой?
— Посоветуйся с Бенкендорфом. Александр Христофорович обладает способностью убеждать папа́.
— Только не в нашем случае. Он с самого начала принял сторону де Баранта и хотел раздуть историю со второй, чудом не случившейся дуэлью. Еле удержали.
— Тогда, может, Нессельроде? Он же дипломат и умеет любое дело повернуть в свою пользу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});