Белка - Анатолий Ким

Однажды во время плавания яхта мистера Азнаура, претерпев в океане жестокий шторм, вынуждена была срочно идти к ближайшему берегу, чтобы произвести кое-какой необходимый ремонт. Через двое суток яхта доковыляла до пустынного уютного залива и стала на якорь. Хозяин яхты с механиком Цапфе сошли на берег и, оставив шлюпку, отправились в разные стороны, надеясь отыскать какое-нибудь человеческое поселение.

Проходя по белой косе вдоль обрывистого берега, поверху заросшего густым тропическим лесом, Георгий вдруг увлдел, как сорвался с крутого обрыва пласт склона и потек вниз песчаным ручейком — я подумал, что какой-нибудь зверь незаметно махнул мимо меня, потревожив песок, и скрылся в джунглях; в голове моей после недавнего адского шторма все еще гудело, мутилось, и ноги были пьяными, земля под ними так и шаталась.

Я шел осторожно, враскачку, оглядывая прелестный, прямо-таки оперный ландшафт безлюдного залива, остановился, закурил, и тут услышал громкий шепот: «Туан! Туан! Не ходить дальше», — женский голос, казалось, исходил прямо из обрыва. Так оно и оказалось — когда потревоженный песок благополучно сполз вниз, на месте, откуда начинался его поток, оказалась небольшая дыра, и оттуда-то звучал голос.

Я поднялся, увязая ногами в песчаном потоке, поближе к норе и, нагнувшись, увидел в ее глубине сверкающие глаза. «Кто бы это мог сидеть в норе да говорить оттуда по-английски?» — подумал я и громко произнес: «Хелло! Вылезайте, вы что там делаете?» — «Туан, не могу, моя вся есть голая, — был ответ. — А вы сами скорее возвращайтесь шлюпка и уплывайте. Уходите отсюда скоро, пока не поздно!» — «Что тут происходит и куда это я попал? — удивился я. — Кто вы, черт побери, и почему это я должен убегать?» — «Ах, туан, не надо спрашивать, надо уходить, если ваша не хочет, чтобы нас убили!» — «Но кто это может нас убить? — сказал я. — Ведь кругом никого нет». — «Хорошо надо посмотреть, туан, очень хорошо посмотреть…» — «Да никого нет, говорят вам, стал я убеждать странную женщину. — Ну, отвечайте, не бойтесь. Кто вы? Что это за страна?» — «Я раньше работала Америк, — начала женщина из норы, — я много служила у хороший господа, умею английский, французский говорить. Я вернулась и открывала свой дело, ресторанчик. У меня был дети: две дочки, но пришел крыс и съел мои дочки». — «Какая крыса, о чем ты говоришь?» — воскликнул я и тут же подумал, что вот послал бог какую-то сумасшедшую. «Крыс, очень много крыс… У нас самая добрая страна, все другие страны есть плохие. В нашей стране самая большая правда, все правильно, остальное все неправильно. У нас есть Главный Крыс, он приказывал половина людей убивать, а потом опять делить пополам и снова половину убивать… Он сказал: сегодня счастье не надо, надо потом счастье. Для этого надо много работы и много убивать. Деньги не надо, муж и жена не надо, дом не надо — а надо всем быть как крыс, кушать мясо из человек, кушать его печенка…» — «Что ты такое несешь, полоумная», — крикнул я с отвращением и, махнув рукой, хотел отойти от песчаной норы.

И тут наверху, над обрывом, шевельнулись ветки, высунулась голова в круглой каске, обтянутой брезентом. Рядом высунулась другая такая же голова… Вдруг они так и посыпались с обрыва, выскакивая из кустов. Кое-кто из них был вооружен автоматом или скорострельным карабином; все в касках, в защитных рубахах с короткими рукавами, и все в длинных юбках-саронгах, под которыми, как мне показалось, у каждого была привязана кривая сабля, приподнимавшая край подола. «Зачем вы меня обманывать, — охнув, горестно прошептала женщина в пещерке, — теперь я умирать». И она попыталась, торопливо обрушивая верхний край норы, засыпать вход.

Ее тут же заметили, и трое коренастых молодчиков, на вид совершенно юных, с веселыми воплями подскочили к яме и, смеясь, стали тыкать туда палкой, словно вызывая из берлоги зверя. Меня они словно не замечали, с пустыми взглядами проходили совсем рядом со мною, и никто из них даже не покосился в мою сторону. Вот это и казалось мне странным, невероятным, словно сновидение наяву: вроде бы я был для них невидимкой! Но в дальнейшем…

Женщину вытащили-таки из норы, выволокли за ногу, она и впрямь оказалась совершенно голой, невероятно грязной и лохматой, словно неухоженное животное. Однако человеческий стыд не умер и в этом одичавшем существе, женщина легла на землю, вся сжавшись в тугой, судорожный комок страха и отчаяния, обхватив ноги руками, а коленями прикрывая живот и грудь. Подошел и по этим худым коленям стал колотить прикладом карабина юный солдатик, лет четырнадцати на вид. И тогда женщина, распустив судорожное сплетение рук и ног, послушно вытянулась на спине и раскинула по песку жалкие, отощавшие ноги…

А меня они все еще не замечали. Однако, когда я кинулся к женщине, желая предотвратить насилие, и что-то такое протестующее крикнул, двое повернулись и, все так же не глядя мне в лицо, дружным усилием, изо всех сил толкнули в грудь, и я полетел затылком на землю, с трудом приподнялся и увидел, что не изнасиловать женщину замыслил юнец солдат. Задрав свою юбку, он, покачиваясь для прицела, явно собирался помочиться на поверженную.

И тут я увидел то, что вызвало во мне ужас и отвращение, каких я никогда не испытывал в жизни. У меня волосы встали дыбом, — я увидел, что предмет под юбкой, который до сих пор я принимал за саблю, оказался жестким, кривым, негнущимся хвостом, покрытым короткой мышиной шерстью…

Это были полузвери-полулюди, экземпляры существ, в коих началось обратное развитие из человека в животное. Я нечаянно оказался на острове, часть жителей которого стала постепенно превращаться в серых крыс. То, что не тронули меня, было необъяснимым — возможно, они что-то знали обо мне и получили от начальства определенные указания… (Все увиденное мной можно было бы впоследствии посчитать кошмаром какого-то странного бреда, охватившего меня на незнакомом берегу, если бы не судьба механика Цапфе… Он, бедняга, так и не вернулся на яхту, его крысы задержали и, выжрав на нем глаза, бросили в море.) Между тем сверху было согнано человек тридцать мужчин и женщин разного возраста, но большинство молодых. Им дали четыре лопаты, и они по очереди стали копать во влажном песке ров, контуры которого старательно отмерил и отчертил пяткой сухощавый, очень деловитого вида командир хвостатых солдат.

А недалеко от меня двое вояк усердно трудились, размахивая тесаками, казня мою недавнюю подземельную собеседницу. И вскоре голова женщины успокоилась на земле, прижавшись щекою к белому песку, и глаза ее, постепенно обретая равнодушие и отрешенность, смотрели на меня, изредка моргая, словно сквозь туман неодолимой дремы. Вскоре то, что было раньше женщиной, оказалось брошенным в две кучи рядом, и освободившиеся солдаты, обтирая кровавые руки песком, направились, волоча хвосты по земле, к своим товарищам, которые хлопотали вокруг приготовленного рва, старательно ставя в ровные ряды коленопреклоненных пленников.

На то, что было проделано с ними, я уже не мог смотреть, у меня есть дитя, мой рыженький бельчонок, и я, мадам, отказываюсь от чести созерцать некоторые деяния человекоподобных оборотней — какое дело до них мне, мирному лесному зверьку, питающемуся орехами и грибами?

Не желаю пользоваться своим чудесным даром перевоплощения ради розыска еще одной несусветной гнусности бесов, мордующих бедных людей.

Я лучше расскажу вам, какие бывают грибы в сентябрьском лесу… Например, рыжики — где-нибудь на ровной травке, среди елового молодняка, россыпь желто-зеленых шляпок с изысканно прорисованными кольцами. Чисто-оранжевые пластинки снизу, трубчатые ножки, на изломах которых выступают медовые капельки сока. Ах, знаете ли вы, как пахнут рыжики, если в корзине среди других грибов их хотя бы всего горстка? Так вот, моя бесценная, я как-то видел удивительного футболиста, совершенно удивительного, — это был один из самых безобидных оборотней, помесь бульдога с унитазом, урбанис обормотус, их выращивают возле теплых батареи парового отопления, кормят из соски, летом перевозят на дачу, в четырехлетнем возрасте детенышей-обормотус тащат на поводке в секцию фигурного катания или в школу спортивной гимнастики, откуда в десять лет некоторые из них выходят мастерами спорта, а отдельные экземпляры, тщательно и беспощадно выученные, вскоре становятся чемпионами. Не знаю, какой степени совершенства достиг в спорте мой урбанис обормотус, но упругость членов и слаженность движений ладного, затянутого в синий спортивный костюм, откормленного тела говорили о преуспеянии сего организма, из которого так и прыскал сок бодрости и животной радости бытия.

Вы не представляете, что значит найти где-нибудь в Подмосковье поляну с рыжиками! Это неслыханная удача для грибника — и вот на такой поляне, возле еловой посадки, ровным строем темнеющей рядом с заросшей проселочной дорогой, на траве стоял голубой автомобильчик «Запорожец», а рядом кругами по зеленой мураве носился джентльмен в спортивном костюме. Ногами, обутыми в пестрые, как дятлы, нарядные кроссовки, он поддавал грибы. Когда я рассмотрел, что же он растаптывал и разбрасывал изящными пинками, у меня потемнело в глазах. Кораллового цвета крошево безнадежно погубленных рыжиков самого высшего качества украшало замысловатым узором зеленый ковер полянки. «Ах, что вы делаете! — вскричал я не своим голосом. — Остановитесь, дурак вы этакий!» — «А что такое? — молвил футболист, несколько растерянно, устремив на меня сложный взгляд, в котором заигрывающее веселье начинало воспламеняться огоньком собачьей злобы; и последующие слова его прожурчали с уверенностью заработавшего унитаза: — Это же поганки, собачьи грибы…» — «Ах, собачьи?! заверещал я. — Так это, по-вашему, поганки?!» — «А что же это?» — «Обормот!» простонал я, припадая на колени, и, поставив свою корзину на землю, стал трясущимися руками шарить в траве. Увы, все было испорчено, и лишь крошки да расплющенные, позеленевшие на изломах шляпки валялись на поляне.