Продавец пороха - Лидия Сивкевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В следующий раз Арина с отцом плакали уже вместе. В тихой, по-зимнему посеревшей квартире, опустевшей от маминого тёплого аромата в этот раз уже навсегда. Всхлипы вырывающейся из его души горечи больше походили на вой раненного животного. Девушка вдруг представила, как отец заплачет в третий раз, оставшись совсем один в огромном мире. Так же тёмной ночью, теперь — в пору жаркого лета, только если её тело не пролежит в этой клетке до осени.
Проведя над этими мыслями несколько дней, счёт которым она потеряла, потому, как ночей насчитала гораздо больше, Арина стала искать крупицы силы в теле.
Руки, казалось, слушались, но ощущались неподъёмно тяжёлыми. Да и что она могла ими сделать? Карабкаться к потолку? Ломиться в стальную дверь, уже сбитыми об неё плечами? Или сточить пальцы о бетон, ковыряя нору в стене?
Нога распухла и втянула в себя всю жидкость из организма. Боль пульсировала бесконечно, сводя с ума и заставляя зубами кусать кожу на щеках и губах до железного привкуса крови.
Сквозь толщи стен не проникал звук с улицы. Арина не слышала ни пенья птиц, ни грохота пролетающих самолётов, ни шороха проезжающих машин, только едва шепчущий шелест. Девушка не могла разобрать его источник. Может река, восхищаясь свободой, шумела неподалёку, а может загустевшая кровь со скрипом ползла по венам.
Улочки Мадрида наскучили, опустели, потеряли шарм и привлекательность. Арину не держали в мирке уже ни смешные фонари, ни василькового цвета небо, падающее на головы, ни южные лица, утомленные солнцем, но от того не менее приветливые.
Голод пришел ещё в первые сутки, но урчание и тянущее чувство в животе терялось от жгучей боли в ноге. Только к этому бессчетному дню она поняла, что такое настоящий голод. Это была уже не тошнота, а чувство более отвратное и нудное, которое ощущалась так, словно девушку зажало в огромные тиски. Каждый выдох будил боль, каждый вдох сжимал органы до скрипа.
Оказавшись без защиты век, глаза, в секунду высыхая, горели. Слёзы не текли вовсе. «Убивает всё же жажда — Илья просчитался» — подумала девушка. Если голод причинял боль, она росла и давала знать о себе, то обезвоживание же подступало незаметно, тело словно испарялось по ничтожным невидимым крохам. Голова от этого ломилась мучительнее с каждым часом.
Арина не ощущала себя собой, не чувствовала себя хозяйкой своего тела. Разум всё ещё держался за измождённую оболочку, но власть над ней неумолимо терял.
Проснувшись следующим утром, девушка по-настоящему испугалась. Шея не повернулась по её приказу. Боль стала угасать, но это не приносило облегчения. Больше всего Арина боялась перестать чувствовать, ведь так она представляла приближение конца.
— Папа, а что если конец есть, пап? Что если мир не безграничен?
К одиннадцатой по её неточным подсчётам ночи, Арина провалилась в сон так резко, будто потеряла сознание. Крохотный кусочек неба в бреши был чёрным, и оставался таким же, когда она проснулась. Девушка не понимала, сколько она проспала, сутки или пару часов, но глаза её вновь слипались, несмотря на болезненный вакуум в теле.
— Мама, приснись мне, пожалуйста. — Попросила она вслух. — Приснись, позови и тогда я без страха приду к тебе, мам.
Мама мелькнула во сне лишь на секунду, в череде лиц она улыбнулась, но не позвала.
Спустя неизмеримый отрезок времени зашумел ветер, ударяясь о каменные стены, а вскоре хлынул дождь. Казалось, вода совсем рядом, её так много, что она бесцельно льётся с неба. Но Арина уже не могла собрать силы, чтобы подняться к бреши, припасть к ней губами и поймать хоть пару капель летнего дождя. Вместе с шепотом недосягаемой воды к ушам подлетали мысли о том, как странно она умирает.
— Многие погибли так же? — спрашивала себя девушка и, спустя череду слезливых мыслей отвечала: — Люди знавали смерти в тысячу раз страшнее.
Когда комната окрасилась теплым светом сквозь брешь между потолком и стеной, Арина в последний раз представила, как Лёша в своей любимой белой рубашке вламывается в бункер, и выносит её обессиленную на свободу, на свет, к жизни. С этой секунды девушка запретила себе мечтать, согласившись с тем, что чудо в её истории уже случилось, когда она нашла Лёшу под горой труб, с последней крупицей жизни в груди. Не каждой сказке дозволено столько чудес, что уж говорить о реальности.
Арина поднесла к лицу руку, которая всё норовила ослушаться и упасть на пол, взглянула на пальцы. Глаза, сфокусировавшись, впервые за долгое время, засаднили и заныли от напряжения. Сморгнув боль, девушка посмотрела на свои ноготки и вспомнила черноту на руках Лёши в то утро. Мужчина не надеялся тогда на чудо, знал, что спасение только в нём самом, и в последней ясности сознания цеплялся за землю. Арина теперь тоже это знала. Только вот ползти было некуда.
5
В ту ночь ей приснилась Камилла. Девочка слёзно просила Арину не уезжать, побыть с ней, остаться ещё и научить ровно очерчивать контур смуглых губ дешёвой помадой, украденной у кого-то из преподавателей. Камилла улыбалась и звала в общую комнату, а когда Арина отступала назад, к мрачному скрипучему коридору, девочка хмурилась и указывала вперёд.
— Идём в зал? — писклявым детским голоском упрашивала чернобровая красавица. — Арина, не уезжай, пожалуйста! — улыбалась она, сжимая костлявые плечики.
— Прости, солнышко, я не могу остаться. Не могу.
— Прошу тебя, Арина! Давай поднимемся в зал и споём твою любимую песню! Испанскую, помнишь? Ты ведь помнишь слова?
Арина распахнула глаза, оставшись в той же темноте, и глубоко вдохнула, будто именно этот вдох мог оказаться последним. Петь. Она могла петь. Голос был её единственным оружием сейчас. Только он ещё
