Синий краб - Владислав Крапивин

— Пойдем ко мне ночевать, — предложил Тоник.

— Не… Зинка забеспокоится. — Тимка помолчал и добавил. — Завтра все равно спустим «Спартака».

— Это ничего, что парус полосатый, — сказал Тоник.

— Ничего.

Ни отца, ни Зинаиды дома не было. Тимка выключил электричество, тихонько разделся и залез под одеяло. За окном на столбе горел неяркий фонарь, и свет его крошечной точкой отражался в погасшей лампочке. Тимка долго смотрел на светлую точку, потом задремал. Сквозь сон он слышал, как у пристани басовито вскрикнул буксир. Ему ответил тихий сигнал рожка: наверно стрелочник трубил на пристанских путях.

Тимка видел из-под опущенных ресниц, как, словно повинуясь сигналу рожка, яркая точка на лампочке выросла и разгорелась. А бросала на стены голубоватый отблеск. А потом совсем сделалось светло, и Тимка понял, что уже утро. Солнечные лучи ударили в окна, ставшие широкими, как ворота. В раскрывшихся створках тихо звенели стекла.

Но вдруг свет потускнел, пожелтел, и Тимка вздрогнув от непонятного страха, открыл глаза.

Он увидел отца.

Над столом покачивалась лампочка в обгорелом газетном абажуре. Ее отражение искрой дрожало на темном стекле бутылки. Отец стоял, опираясь одной рукой о край стола, другой — о спинку стула и тяжело смотрел на Тимку.

— Пришел все же, — глухо сказал он. — Может, сейчас и поговорим?

Тимка напрягся под одеялом. Был он сейчас маленький и беспомощный. Стрельнул глазами по сторонам. Дверь оказалась запертой, окно загораживал отец.

— Кому купил бутылку-то? — спросил он.

Тимка облизнул сухие губы и промолчал.

Вадим Петрович оттолкнул стул и выпрямился. Стул покачался и со стуком встал на четыре ноги.

Тимка посмотрел мимо отца, в простенок, где висел вырезанный из журнала портрет Лермонтова. За спиной у Лермонтова, вдали, белели Кавказские горы.

— Я тебе не скажу, — тихо ответил Тимка.

Вадим Петрович уронил руку, грузно опустился на стул и начал царапать о край стола горлышком бутылки, чтобы сорвать жестяную пробку. Но он так и не откупорил бутылку. Снова поставил на крытый клеенкой стол.

— Матери небось сказал бы, — выговорил Вадим Петрович.

— Сказал бы… — прошептал Тимка. Он хотел добавить, что маме можно было говорить про все, она всегда понимала Тимку с двух слов и никогда не грозила. Но в горле застрял колючий комок. Этот комок Тимке казался похожим на маленького морского ежа, которого он видел в зоологическом кабинете.

— Нам с тобой вдвоем жить, Тима, — не оборачиваясь к сыну, заговорил Вадим Петрович. — Зинаида того гляди замуж выскочит…

— За кого хрипло спросил Тимка. Морской еж, повернувшись, оцарапал последний раз горло и куда-то спрятался. Он успел все же выжать из Тимкиных глаз две капли.

— Ей лучше знать, за кого, — выдохнул отец. — А ты вот с какой-то компанией связался… Может, они сейчас к тебе и с добром, а потом, глядишь, втянут в беду…

— Какая у меня компания! Антон да маленький Петька. Ну и Римка еще. Только она девчонка…

Вадим Петрович наконец обернулся к сыну.

— Не им же ты вино покупал?

— А ты думал кому?

Им и себе. Для лодки.

— Для… чего?

— Мы нашли лодку, — сказал Тимка. — Нашли и починили…

Он не стал рассказывать подробно. Лодка плыла перевернутая вверх пробитым днищем, далеко от берега. Еще не кончилось половодье, и река была мутно-желтой от размытой глины. Дул сырой ветер. Лодка блестела на солнце, как маленький черный кит, вынырнувший из глубины.

Ребята тогда поняли друг друга без слов. Река несла им неожиданный подарок. Тимка сбросил штаны и рубашку. Тоник стал расшнуровывать ботинки.

— Ты не плавай, — приказал Тимка. — Я сам.

— Я на всякий случай…

Петька тоже расстегнул сандалии и стянул майку, хотя едва умел держаться на воде.

— Давайте на бревне за ней сплаваем, — предложил он.

— Не думай соваться в воду, — сказала ему Римка.

— Я тоже хочу на бревне, — захныкал Клякса.

Тимка догнал лодку, постарался перевернуть ее, но не смог. Он стал толкать лодку к берегу, но она двигалась плохо. Видно было, что Тимка устал. В одном месте лодку закружило течением, и ребята перестали видеть Тимкину голову.

— Тимка! — заорал Петька. Глаза у него округлились. «Не доплыву», — подумал Тоник и побежал к воде. Римка ухватила его за лямку штанов, Тоник споткнулся, оба упали. Клякса заревел.

— Не лезьте в воду! — крикнул Тимка из-за лодки.

Течение вынесло Тимку вместе с лодкой на отмель, заваленную мокрыми бревнами.

Мелкие бревнышки подложили под лодку вместо катков и закатили ее в щель между штабелями дров.

— Будет «Лебедь», — сказал Тоник, похлопывая по мокрому днищу.

— Лучше «Спартак», — не согласился Тимка. — За?

Все подняли руки. И Тоник поднял.

— Только не футбольный «Спартак», а тот, который против рабства был. Идет?

Все сказали, что «идет».

— Тимка будет капитаном, я буду боцманом, — заявила Римка.

Тоник тоже не прочь был стать боцманом, но Римка опередила. Петька сказал, что хочет стать сигнальщиком. С флажками.

— Я буду рулевым, — решил Тоник.

Римка прищурила желтые глаза.

— Сплошные командиры. Интересно, кто будет грести? Клякса?

— Буду грести! — храбро пообещал Клякса. И на всякий случай хныкнул: вдруг не разрешат?

— Будешь, будешь, — утешил его Тимка. — Только много грести никому не придется, сделаем парус…

— Мы ее починили, — сказал Тимка. — Даже покрасили. Мачту сделали. Только парус полосатый… Мы сегодня хотели лодку уже на воду спустить…

— А бутылка-то зачем?

— Разве не знаешь? Ты же сам на судостроительном работал… — Тимка сел и посмотрел в отцовское лицо. — Когда новый корабль на воду спускают, обязательно об него разбивают бутылку с вином. Такая примета, понимаешь? Мы по три рубля собрали и купили…

Вадим Петрович потер щеки, зачем-то открыл окно, выглянул на улицу. Тимка видел теперь только его худые плечи, обтянутые клетчатой рубашкой, и согнутую спину. Отец, видимо, почувствовал этот взгляд.

— А я вашу бутылку о забор грохнул. Со зла…

— Ладно. Чего уж теперь… — вздохнул Тимка.

— Я куплю завтра… если уж нельзя без приметы. Или… — Он вдруг протянул руку за темной поллитровкой. — А такая вот… не сгодится?

Тимка растерянно поднялся с кровати. На бутылке была этикетка «Жигулевское».

— Ну ладно, — устало сказал отец. — Потом…

Тимка взял в ладони холодную тяжелую бутылку.

— Сгодится, — сказал он. — Все равно ведь… Папа, правда сгодится.

Вадим Петрович неловко улыбнулся:

— Вот и хорошо. Ты теперь спи, Тима.

Тимка нерешительно посмотрел на отца. Он не боялся, что тот передумает. Но сейчас Тимка просто не смог бы уснуть. Обязательно нужно было сделать что-то такое, чтобы не растерять радость.

— Лучше я пойду! Мы сейчас спустим лодку! Хорошо, папа?

— Ночью-то!

— Ну и что! Римка не спит, ей «Золотую цепь» дали до утра. Антона я вызову по сигнализации. Вот только Петьку… Но его тоже можно потихоньку…

— Потонете еще, без взрослых-то…

— Да мы сейчас и плавать не будем, только спустим! Мы быстро! Можно, папа?.. Ну, хочешь, пойдем вместе!

— Я подожду здесь. Осторожнее там… Обуйся хоть, ногу распорешь.

— Не распорю!

Вадим Петрович закурил и сел у окна.

Тимка взял бутылку, оперся о плечо отца и вскочил на подоконник. Голый Тимкин локоть прижался к отцовской колючей щеке. Тимка постоя секунду и прыгнул в лопухи.

Простучали по доскам тротуара босые пятки…

Вадим Петрович придавил сигарету о подоконник. Встал, вышел в сени. Зинаида, видимо, уже спала в своей каморке. Вадим Петрович, не включая лампочку, пошарил на вешалке, отыскал руками свой просторный пиджак, на ощупь достал из внутреннего кармана четвертинку. Вернулся в комнату, к окну. Начал обивать о подоконник сургуч на бутылочном горлышке. Но потом вдруг убрал четвертинку вниз, поставил на пол. Суетливо закурил снова. Прислонился виском к оконному косяку.

…Тимка решил сначала идти к Римкиному дому и вышел на мостовую. Нагретые за день камни еще не остыли, Тимка чувствовал их тепло босыми ступнями.

Фонаррь на столбе уже почему-то не горел. Августовская ночь была теплая и темная, звезды ели просвечивали сквозь туманную пелену. На реке блестело несколько огоньков.

На углу Тимка оглянулся. Домов почти не было видно, и все же он угадал, где его окно. Там еле заметной красной точкой светился огонек отцовской сигареты.

7. ПОДКОВА

Тоник нашел подкову на обочине дороги, в пыльной траве. Подкова была старая, стертая. Блестела на солнце.

— Пригодится, — сказал Тоник.

И она пригодилась.