Обнаженный меч - Джалал Баргушад

Бабек, взяв старика за руку, подвел к очагу, усадил на низкий сень, покрытый белой овчиной:

- Здесь тепло, снимите абу.

Философ попытался снять длинную абу, не вставая с места, но руки в набухших жилах заледенели и отказывались слушаться. Бабек, сняв абу со старика, кинул ее на кувшин с вином. Старик ощутил запахи кожи и войлока. Философ аль-Кинди сейчас почувствовал, что Бабек-не дворцовый неженка, а лев, чья жизнь проходит в горах и долах. Ставка Бабека Хуррамита показалась ему странной. К тому же, здесь не жгли уда и сандала. В очаге пылали ветки держидерева...

Бабек устроился на другом пне, напротив гостя. Философ подобно глухонемым размахивал руками и пытался что-то объяснить Бабеку. Старик еще не отогрелся, язык его заплетался, зубы стучали и подбородок дрожал, но проницательные зеленые глаза многое говорили Бабеку: "Ты - стойкий человек! Не каждый полководец выдержит такую стужу, такие лишения".

Под добрым взглядом аль-Кинди Бабек вспомнил времена, когда служил вожатым каравана, вспомнил дни, когда читал книгу этого философа "Дороги". Книга аль-Кинди понравилась Бабеку. Еще тогда он убедился, что аль-Кинди великий философ. Халиф управляет государством, используя ум таких ученых. Правитель, который предпочитает меч разуму, в конце концов проигрывает. Бабек думал про себя: "Если бы и у меня были такие ученые! Халиф Мамун содержит в Доме мудрости шесть тысяч ученых. Причем, большинство их - персы, азербайджанцы. Значит, халиф не только землю грабит, но и умы обирает. Халиф строит в Багдаде большую обсерваторию. Ученые будут там изучать небесные тела. И в этом я завидую ему".

Философ аль-Кинди понемногу согревался. Потирал руки, поглаживал дрожащими пальцами длинную, пышную мокрую бороду и усы, смахивал воду с седых бровей... Стражники принесли еду. Бабек предложил философу кубок вина:

- Выпей, согрейся.

Философ спокойно осушил кубок, улыбнулся. Он пристально разглядывал Бабека. В его воображении Бабек рисовался величавее и внушительней и Абу Муслима, и Муканны, и Джавидана. На шлеме Бабека многие мечи оставили свои отметины. Густо сплетенная кольчуга его вынесла множество ударов.

К старому философу возвратился дар речи, он, улыбнувшись, покачал головой:

- Если бы всегда разум преобладал над силой, мечи не обнажались бы.

Бабек сказал:

- Увы, еще не все способны здраво мыслить. Одному хочется мирно жить в своем краю, а другой норовит растерзать его.

- Это так, игид. Какому полководцу ты позавидовал бы?

- Спартаку. Он был предводителем угнетенных126.

- А Александру Македонскому не позавидовал бы?

- Нет, всех захватчиков ненавижу, тем более Александра Македонского!Бабек посерьезнел. - Некогда врач Александра - Каллисфен называл его "защитником мира". А в действительности, Александр больше разрушал, чем строил, созидал. Он не мог бы? стать "божьим подарком"127 для стран Востока. Александр предал огню священную книгу огнепоклонников. Как же я могу завидовать этому убийце? Кроме мучений, пыток и страданий Александр не принес народам Востока ничего. Врач Каллисфен неправильно написал. Александр не был ни ученым, ни пророком. Он был захватчиком. Более кровожадным, чем халиф Мансур.

Старому философу аль-Кинди нравились умные, мыслящие, знающие люди. И Бабек с первого взгляда произвел на него прекрасное впечатление. Если бы он сумел вырвать из своего сердца привязанность к халифу Мамуну, возможно, навсегда бы остался здесь и служил бы Бабеку. Философ раскаивался, что завел речь об Александре Македонском. Бабек, почувствовав это, осторожно посмотрел на философа и произнес:

- А что, если выпьем еще немного вина? По-моему, лучший ключ к пониманию-муганское вино. На что нам Александр! Я и на тамбуре сыграю для вас. В свое время Гаранфиль музыкой вернула способность говорить халифу Гаруну, не то могила главы врачей Джебраила давно поросла бы травой. А мне хотелось бы "вылечить" вас муганским вином. Принести еще вина?

Философ мысленно произнес: "Да простит создатель твои прегрешения" - и кивком изъявил свое согласие.

Бабек встал и перенес поближе кувшин с вином, наполнил большие глиняные кубки. Запах вина нравился старику.

- Прекрасный напиток!

- Да вы - христианин, вам можно пить вино; - улыбнулся Бабек.- Пусть боятся вина мусульмане.

Философ движением головы показал Бабеку, чтобы тот поднял кубок. Бабек сказал:

- Клянусь духом пророка Ширвина, если выпьете еще один ритл муганского вина, превратитесь в соловья.

Философ так поспешно осушил кубок, что несколько капель вина пролилось на его длинную бороду, а оттуда скатилось на золотой крест. Аль-Кинди отер бороду, откашлялся и громко зачмокал губами, пахнущими вином.

Вновь опорожнили кубки. Лица уже покраснели, стали цвета пылающих углей. Крупные рябины на лице старого философа теперь казались Бабеку своеобразными цветами. "Какой красивый поп, давеча мороз сковал его и вжал в абу, а теперь он отошел".

Бабек сказал:

- Не пойму, почему пророк Мухаммед запретил мусульманам пить вино? Такой прекрасный напиток! Этот мир для жизнелюбов-хуррамитов - рай, а для хмурых мусульман - ад...

- Да, да... Такого вина нигде не найти. Под конец жизни поэт Абу Нуввас не пил ничего, кроме муганского вина. Жаль Абу Нув-васа. Он был великим поэтом.

При имени Абу Нувваса Бабек встал, взял тамбур, настроил его и вновь устроился на пне, у очага. Вино прибавило блеска его карим глазам. Если бы Абдулла и Муавия, которых он недавно так холодно принял, были здесь, он сейчас не отпустил бы их. "Вы устроили мне встречу со знаменитым философом аль-Кинди, садитесь- выпьем", - сказал бы он им.

Беседа полководца с философом ладилась. Они даже не слышали завывания бушующего во дворе ветра. Ураган ревел так, словно решил сдвинуть с места гору Хаштадсар. Но слух старого философа услаждали приятные звуки тамбура. Бабек, играя, пел стихи Абу Нувваса:

Похитили жизнь мою

взгляды твои,

И грудь мою бури

внезапно пронзили насквозь,

Отрава любви

растворилась в крови

И сердце, растаяв,

по телу всему разлилось.

Философ аль-Кинди повеселел, покачивал в такт звукам тамбура плечами. Время от времени Бабек переставал петь и играть, восхвалял дары Страны Огней. Говорил, что в Азербайджане изготовляют такие вкусные и ароматные вина, что равных во всем мире не сыщешь. На Мугани, в Мили и Ширване произрастает такой виноград, что когда девушки осенью собирают его, то пьянеют только от запаха. Глянешь, а девушки в винограднике, взяв чашки-ложки, играют и пляшут. Стороннему человеку может показаться, что они с ума сошли.

Философ рассмеялся:

- Полководец, я так охмелел от муганского вина, что хочу сплясать, как те девушки.

-Послушайте, спою вам еще одно стихотворение Абу Нувваса.

- Спой, я люблю Абу Нувваса.

Проникновенные звуки тамбура слились с нежными строчками поэта:

Как солнце, на закат идущее,

как восходящая луна.

Такой неизъяснимой прелестью

ты, юная, озарена!

А с белыми твоими пальцами

И венценосной головой

Не маки ль поделились вешние

своей расцветкой огневой?!

- Ну как, нравится?

- Конечно, я ведь сказал, что люблю Абу Нувваса. И завидую ему. Он был необыкновенным поэтом и человеком.

- Как?

- Ни в черта не верил, ни в бога. Иногда клялся именем аллаха, но веры у него не было. К тому же был дерзок. Однажды имам в мечети читал коран. Когда он произнес: "Нет аллаха, кроме аллаха", Абу Нуввас прервал его: "Нет аллаха, кроме хлеба!"

- Мудро сказано.

Аль-Кинди продолжал:

- Находчивость несколько раз спасала Абу Нувваса от гнева Гаруна ар-Рашида. Поэт был большим шутником и больше всего от него доставалось духовенству. Однажды опять при чтении корана в мечети, в одном месте текста имам воскликнул: "Эй, гяуры!" Не успел имам произнести: "Эй, гяуры!", как Абу Нувас встал и откликнулся: "Мы здесь!.."

Бабек спросил:

- А каково ваше мнение о старом поэте Абуль Атахийе? Нравятся ли вам его стихи?

- Нет, поэт Абуль Атахийя пишет о жизни в загробном мире. Духовенство перетянуло его на свою сторону.

- Я слышал, что прежде Абуль Атахийя, так же, как и Абу Нуввас, был весельчаком. Отчего же потом стал аскетом?

- Когда я еще был наместником, Абуль Атахийя был стольником халифа Мехти, - возвратился философ в прошлое. - Он приобрел во дворце большое влияние, к тому же халиф Мехти никому, кроме него, не доверял своих тайн... И во времена халифа Гаруна Абуль Атахийя был на виду и считался одним из любимых поэтов халифа. Главный визирь Гаджи Джафар тоже пригрел Абуль Ата-хийю. Сочинял музыку на его стихи. Эти песни облетели весь халифат. Певицы на больших пирах сначала исполняли стихи Абуль Атахийи, а затем уж Абу Нувваса. Увы, Абуль Атахийя стал вздыхать о рабыне, которую звали Отбану. Стрела любви Абуль Атахийи угодила в камень. Отбану даже видеть его не хотела. Поэт предался скорби. Стал соблюдать орудж - пост, прилежно совершать намаз. Халиф Гарун бросил Абуля Атахийю в темницу, чтобы тот одумался и вновь писал стихи. Однако, выйдя на волю, поэт примкнул к духовенству. Решил посредством религиозно-мистических стихов освятить жизнь, очиститься от скверны.