Макс Хавелаар - Эдуард Дауэс Деккер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Способ, которым генерал ставил вопросы свидетелям, весьма напоминал партию виста того марокканского султана, который шептал на ухо своему партнеру: «Ходи с червей, или я отрублю тебе голову!» Оставляли желать лучшего и переводы показаний, которые он диктовал фискалу.
Я не знаю, действительно ли Сутан Салим и мой предшественник оказали давление на судебный совет Наталя, но что генерал Вандамме оказал величайшее давление на свидетелей, чтобы их показания подтвердили невиновность Си Памаги, это я знаю очень хорошо, потому что сам при этом присутствовал. Хотя я тогда и не совсем разобрался в этом деле, но все же отказался подписать некоторые протоколы: это и было «сопротивление» генералу, о котором вы уже знаете.
Теперь вам ясно, на что намекали заключительные строки письма, в котором я давал объяснения по всем пунктам обвинения в злоупотреблении казенными суммами, — те самые заключительные строки, где я просил избавить меня от всякого снисхождения.
— Для человека вашего возраста вы поступили действительно отважно, — заметил Дюклари.
— Мне это казалось естественным, но, конечно, генерал не привык к чему-либо подобному. Мне пришлось много пострадать от последствий моего поступка. Нет, Фербрюгге, я знаю, что вы хотите сказать... Я никогда не раскаивался в нем. Мало того, если бы я тогда знал, что вся комедия следствия разыграна по заранее обдуманному плану с целью обвинить моего предшественника, я бы не ограничился одним протестом против давления, оказанного на свидетелей, и отказом от подписи. Я думал, что генерал, убежденный в невиновности Си Памаги, поддался благородному порыву спасти несчастную жертву судебной ошибки, насколько это было еще возможно после бичевания и клеймения. И, конечно, при таком взгляде на происходящее, я противился подделке показаний, но далеко не в той мере и не с тем возмущением, как это было бы, если бы я знал, что речь идет вовсе не о спасении невиновного, а об уничтожении, ценою чести и свободы моего предшественника, доказательств, которые стали поперек дороги генералу,
— А что было дальше с вашим предшественником? — спросил Фербрюгге.
— К счастью для него, он уже находился на пути к Яве, когда генерал возвратился в Паданг. Кажется, ему удалось дать правительству в Батавии удовлетворительные объяснения по этому делу, потому что он остался на службе. А резидент в Айер-Банги, утвердивший приговор Си Памаги, был...
— Уволен?
— Конечно! Вы видите, что я был не совсем не прав, написав в своей эпиграмме, что губернатор правил нами, увольняя.
— А что стало с уволенными чиновниками?
— О, их было гораздо больше! Всех мало-помалу восстановили на службе. Иные из них впоследствии занимали очень видные посты,
— А Сутан Салим?
— Генерал арестовал его и увез в Паданг, а оттуда он был изгнан на Яву. Он и теперь еще в Чанджоре, в Преангерской области. Я был там в тысяча восемьсот сорок шестом году и навестил его. Тина, ты не помнишь, что я еще совершил в Чанджоре?
— Нет, Макс, не припомню.
— Конечно. Всего не упомнишь. Я, господа, был там помолвлен!
— Раз вы уж взялись рассказывать о себе, — сказал Дюклари, — позвольте вас спросить, правда ли, что вы в Паданге часто дрались на дуэли?
— Да, очень часто. Причин было достаточно. Я уже говорил вам, что в таких крошечных городках отношение губернатора определяет степень доброжелательства всех остальных. Большинство было ко мне настроено недружелюбно, и это недружелюбие часто переходило в грубость. Я же был раздражителен. Поклон, оставшийся без ответа, язвительное замечание о «дураке, который воюет с генералом», намек на мою бедность, на голод, шутки, вроде: «Нравственной независимостью, как видно, сыт не будешь», — все это, вы можете понять, невероятно меня ожесточило. Многие, в особенности офицеры, знали, что генерал не против дуэлей, тем более, конечно, с человеком, который, как я, был в немилости. Быть может, меня раздражали умышленно. Однажды я дрался даже за другого, которого, по моему мнению, оскорбили. Словом, дуэль была там в порядке дня, и не раз случалось, что в одно утро у меня их было две. В дуэли есть много привлекательного, в особенности в так называемой дуэли на саблях, не знаю почему. Конечно, теперь я не стану драться, даже если бы поводов было не меньше, чем тогда... Поди сюда, Макс! Оставь бабочку, поди сюда! Не смей никогда ловить бабочек. Сколько времени бедная ползала по дереву гусеницей... Не очень-то ей было весело... Наконец у нее выросли крылья, она хочет полетать, насладиться воздухом, она ищет пищи в цветах и никому не вредит. Взгляни! Разве не приятнее смотреть, как она свободно и красиво порхает?
Так разговор с дуэлей перешел на бабочек, а с бабочек на сострадание к животным, которых часто подвергают мучениям; потом заговорили о законе Граммона[128] и Национальной ассамблее, этот закон принявшей, о республике, и о чем только еще они не говорили!
Наконец Хавелаар встал. Он извинился перед гостями— его зовут дела. Когда на следующее утро контролер явился к нему в канцелярию, он не знал, что новый ассистент-резидент накануне, после беседы за столом, успел съездить в Паранг-Куджанг, «округ далеко зашедших злоупотреблений», как его называли в административных кругах, и вернулся только рано поутру.
Прошу читателя верить, что у Хавелаара было достаточно такта, чтобы не
