Bye-bye, baby!.. - Виктория Платова

Зачем Гаро такое количество доминошных костей? Неизвестно. Тем более – Гаро никогда не предлагал Сардику забить козла на досуге. Странный, странный тип, этот Гаро!..

Абстрагировавшись от коробочек с костями, Сардик приподнял и перетряс рубаху и брюки, а также заглянул во все немногочисленные карманы чемоданчика в надежде найти документы и хоть какое-то вещественное подтверждение Люцерна и К°. Хоть какую-то память о них.

Хренушки!

Ни паспорта, ни справки о регистрации. Ни писем, ни открыток, ни телеграмм, ни корешков от денежных переводов куда-либо – только небольшая сумма в рублях, вложенная в помятую двухстраничную брошюрку «Пользуйтесь услугами American Express», такие грошовые аляповатые завлекаловки часто раздают в переходах метро. Был еще кулек со слипшимися леденцами, несколько пластинок жвачки, видавший виды каталог выставки какого-то французского фотохудожника и недорогие бусы из сердолика: Сардик даже не рискнул представить себе женщину, чье счастье они могут составить. И все. В чемодане не нашлось ни одной фотографии, повествующей о жизни уборщика или жизни его близких (в том числе той, кому предназначались бусы) – только поляроидный снимок самого Гаро, наклеенный на внутреннюю поверхность крышки. На снимке Гаро представал в компании с большеухим голым котом (на взгляд Сардика – абсолютным страшилищем, а ведь находятся любители этой чудовищной породы!). Гаро, судя по всему, был как раз любителем: он улыбался сидящему у него на плече коту. И кот вроде как улыбался Гаро – идиллия, да и только!.. Электронная дата в правом углу снимка отсылала Сардика на десятилетие назад, в то самое время, когда он впервые появился в Пскове, чтобы потом перебраться в Питер. Кот с поляроида, должно быть, давно почил в бозе, а вот Гаро… Он выглядел таким же, каким выглядел и сейчас, – двадцатипятилетним!..

Странный, странный тип этот Гаро!

Поляроидный снимок занимал центральное место на внутренней крышке чемодана, но вовсе не скучал в одиночестве. Со всех сторон он был обклеен лейблами, а лучше сказать – логотипами, срезанными с бумажных упаковок какого-то продукта. «МОЛОКО» – вычислил Сардик после непродолжительного двухминутного раздумья, уцепившись за французский вариант «LAIT» (в школе он когда-то изучал французский). «Lait», несомненно, относилось к Шарлеруа во франкоговорящей части Бельгии; были еще иероглифические и арабские надписи, и надписи латиницей – иногда с изображением пятнистой коровы, кувшина, стакана или свободно льющейся молочной струи. Иногда изображения не было вовсе, но всегда указывалась жирность.

Гаро любит молоко.

Или это его страшила-кот любил молоко? И где он сейчас? Ах, да! – почил в бозе. А картонки остались.

Странный, странный тип этот Гаро!..

Уже после несанкционированного постыдного обыска Сардика так и подмывало порасспросить Гаро о молочном вернисаже на крышке чемодана. И о доминошных костях. И о коте заодно – особенно о коте. Но расспрашивать означало бы выдать себя, поэтому Сардик и держал рот на замке. Даст бог, когда-нибудь все разъяснится ко всеобщему удовлетворению.

Со временем многое и вправду разъяснилось.

Гаро жил довольно скромно, питаясь в основном хлебом и молоком (!), исправно вносил плату за аренду, женщин не водил (котов, впрочем, тоже). Почти все свободное время он отсиживался в своей комнате, выстраивая длинные ленты из костяшек домино: чтобы потом опрокинуть одну, а уже эта одна опрокинет все последующие. Первое время Сардик вздрагивал от грохота костей, а потом привык. Как привык к тому, что звонок в мастерской больше не работает. И периодически вышибает пробки, и то и дело возникают перебои с освещением. И с текущим холодильником – тоже. Хорошо еще, что у меня нет телевизора, думал Сардик, иначе телевизор обязательно бы взорвался.

Альтернативой упражнениям с доминошными костями служил сон. Гаро спал много дольше, чем положено молодому человеку двадцати пяти лет. И даже тридцатипятилетнему мужчине, если исходить из поляроида. Однажды вечером Гаро заснул прямо на кухне, перед стаканом молока. И Сардиком, который рассказывал ему о новой картине, к которой приступил три недели назад. Картина называлась довольно пафосно – «Воркующий рыцарь» и призвана была явить миру нового Сардика. Сардора Муминова – философа-дуалиста, яростного новатора (не чурающегося, впрочем, всех культурных достижений, выработанных человечеством); святого, борющегося с искушением страсти; нежного любовника, чья жизнь подчинена служению Прекрасной Даме. Таким хотел видеть себя Сардик. Таким он, по большому счету, и был.

Вот только ни одна из женщин до сих пор не заметила этого. Не захотела принять его дар.

А еще негодяй Гаро – взял и откинулся, обормот!..

Сардику немедленно захотелось растрясти уборщика, вернуть спящего к действительности, но он не сделал этого. Все дело было в лице уснувшего Гаро: раз зацепившись за него, Сардик так и не смог больше отвести глаз, все глубже и глубже погружаясь в тайную жизнь этого лица.

Совсем другой Гаро предстал перед Сардиком.

Не простейшее, не примитив, не пастух, коротающий время с овцами, не уборщик в офисе и даже не исполнитель мелодий на трехструнном сямисэне.

Совсем нет.

Такое лицо могло принадлежать только философу. И не доморощенному, как Сардик, а самому настоящему, и совсем не важно было – дуалист он или, напротив, монист. Или еще кто-то. Важно было, что люди с подобными лицами создают целые направления. Целые школы, которые меняют представление человека об окружающем мире.

Но не прошло и минуты, как лицо Гаро снова изменилось, и он стал похож на поэта, а потом (благодаря отвердевшим скулам, и выпятившемуся подбородку, и неожиданно возникшей складке между бровями) – на полководца. А потом Гаро стал китайцем, а потом – метисом, а потом у него вдруг стала пробиваться борода: она росла и росла и, сложившись в затейливый ассирийский узор, вдруг исчезла. А потом на лице Гаро возник шрам, какие получают в уличных драках, но вскоре исчез и он – и Гаро опять стал интеллектуалом. В голове Сардика зашумело, она наполнилась самыми разнообразными (в основном – незнакомыми) звуками. Это были обрывки музыки, и обрывки каких-то разговоров на непонятных языках, и треньканье каких-то музыкальных инструментов, трамвайных звонков и автомобильных клаксонов; шорох листвы, плеск волн, пение птиц, невнятное бормотание улицы, а потом (заслушавшись, Сардик так и не узнал, сколько же времени прошло) Гаро открыл глаза. И снова стал Гаро-простейшим и – как ни в чем не бывало – сказал:

– Эта твоя картина – не просто картина.

– Что? – Сардик никак не мог прийти в себя после нахлынувших на него видений, но спросить о них Гаро не решился. – О чем ты говоришь?