Сквозь тернии - Александр Юрин

На этот раз молчали долго. Очень долго.

Светлана мысленно звала Мячика, но тот всё не отвечал.

Аверин безразлично смотрел на распростёршуюся внизу степь.

Казалось, что транспортник Ил-76 несётся вовсе не над поверхностью планеты Земля, а завис где-то далеко, за пустотой леденящего космоса, над неизведанной территорией чужого мира. Внизу могло царить всё что угодно, рядом с чем, беспечная человеческая сущность, была в состоянии лишь переминаться с ноги на ногу в надежде, что всё разрешится само собой. Человечество пребывало в забвении, внутри которого не действовали правила. А, как известно, даже в детской песочнице они есть. В песочнице, где обжилась безобидная детская фантазия. Фантазия, которую взрослые день изо дня пытаются искоренить, будто непривередливый сорняк, что глушит побеги истинной жизни.

Жизни, запутавшейся в самой себе.

Подобная жизнь, такое ощущение, паразитировала и здесь. Порождённая умами взрослых, — учёных, военных, политиков, — а оттого хищная и прожорливая, она была готова в любую секунду вцепиться в девственное сознание беспечных детей, в порыве чувств, бегущих навстречу познаниям. Именно детей, потому что назвать себя как-то иначе Аверин попросту не мог. Особенно после того, что услышал в «Звёздном городке» из уст Титова.

«Мы всего лишь материал, из которого необходимо слепить будущее. Всё остальное, так… Пыль сопутствующего, рутина обыденности, паутина былого. Мы пришли, чтобы сделать дело. Потому что так задумано изначально. Кем-то, стоящим свыше, — оттого-то всё именно так… Так безнадёжно».

Это были первые осознанные мысли, возникшие в голове после недетских откровений научного руководителя проекта «юсси», что прочно завладели не только сознанием самого Аверина, но и умами его спутников.

«Хотя как знать…»

Аверин глянул на беспечно посапывающую в соседнем кресле Светлану. Девочка улыбалась во сне: мило, трогательно, совсем по-детски — она явно видела красочные сны.

Не смотря ни на что.

Наперекор всему ощетинившемуся против себя миру!

Против воли сковавших грудь ремней.

Она просто улыбалась.

«Взрослые так не могут. Засыпая, мы всё чаще бьёмся в агонии, предвкушая неизбежный тартар, в котором каждому из нас будет отведено равное место. И неважно, кем ты был при жизни. Под землёй нет вездесущей демократии, нет меркантильных политиканов, нет спасительной бюрократии, при помощи которой можно запросто отгородиться ото всех проблем, как забором от опостылевших соседей. Там все равны в едином потоке боли. Боли, от которой так старательно удирали ещё при свете!»

«Самое интересное, что у них это получалось. Но лишь до тех пор, пока за дело не бралась тьма. Так что же есть свет и тьма?»

Светлана вздрогнула во сне. Сморщила веснушчатый носик. По-детски вздохнула — с этаким присвистом на выдохе — и снова улыбнулась.

Аверин в очередной — который уже! — раз почувствовал сердце: то затрепыхалось в груди, точно пойманный в сачок мотылек. Аверин глубоко вдохнул, силясь замедлить умопомрачительный ритм, и вновь посмотрел в иллюминатор.

Оранжевая предрассветная степь царила во всех направлениях, сливаясь далеко на горизонте с розовеющим небом. Кое-где над землёй возвышались понурые скелеты степного карагача; их тени походили на замерших в ожидании добычи пауков. Лиловый купол небесной сферы увенчивали россыпи блеклых звёзд. Сгустки созвездий казались еле различимыми, бегущими, испугавшимися нового дня.

Они были как последняя земляника.

Внезапно небо воцарилось и внизу!

Аверин не поверил — как в детстве вытянул шею. Застывшее «молоко» Сырдарьи втягивало в себя остатки ночи. Поверхность реки покрылась сетью дрожащих морщин. Казалось, водная стихия содрогнулась от леденящего прикосновения бездны, однако быстро совладала с последней и принялась усердно переваривать космическую материю, временами источая из собственных недр зеленоватый туман, так похожий на болотные миазмы.

Аверин с трудом оторвался от жуткой кормёжки. Уставился на светлеющее небо: то наливалось бирюзой буквально на глазах — кажется, в низких широтах так всегда.

Земляничная поляна звёзд окончательно угасла. Её словно растеряли, заслонили или попросту слизнули с низкого небосвода.

Яська посмотрел на красные ладони, утёр тыльной стороной руки липкие губы и принялся спешно шарить взглядом по шиферу в поисках подходящей «обтирки». Первая земляника была такой: желанной, ненасытной и… приставучей!

А крыша Колькиной голубятни — абсолютно пустынной, хоть ты тресни!

Рядом засмеялась Тимка. Поймала на себе недовольный Яськин взгляд, тут же продемонстрировала собственные ладони. Снова звонко рассмеялась.

— Ты только лизать не вздумай, — предупредил Яська.

— Это ещё почему?

— Я тем летом попробовал… — Яська грустно вздохнул, припоминая прошлогодние неприятности. — Тоже, так вот, налопался до отвала, а руки вытереть нечем.

— И??? — Тимка озорно улыбнулась.

Яська засопел пуще паровоза, но всё же ответил:

— С неделю потом разогнуться не мог: живот так скрутило.

Тимка снова рассмеялась.

— Так как же быть?

— Не знаю… — Яська пожал плечами. — Надо что-нибудь придумать.

Внизу стукнули друг о друга дрова поленницы. Из-за кромки крыши показалось недовольное Колькино личико, иссечённое многочисленными царапинами, — последствия благотворительной акции в отношении раненного стрижа.

— Чего вы тут, как слоны ёрзаете? Сарай того и гляди рухнет!

— Мы не ёрзаем, — в один голос ответили Яська и Тимка.

— Ага, как же, оно и видно… — Колька с сожалением оглядел заплесневелый шифер, усеянный редкими дырами, и смахнул со лба приставучую паутину. — Слезайте, давайте, хорош обжорством маяться и так, вон, уже с головы до ног вымазались!

Яська уже собрался протестовать, но вовремя заметил, на что похожа его одежда и сразу же поник — оказывается ладони, это ещё так, цветочки.

— Вот незадача-то… — пролепетал Яська и довершил уже начатое руками. — Ай!..

Колька сплюнул и исчез под сухой перестук поленьев.

— Да уж… обжорство ещё никого до добра не доводило, — Тимка посмотрела на карман собственных шорт и окончательно приуныла. — Вспомнить хоть Винни-Пуха…

Яська проследил взгляд подружки и лишь кивнул: то же, что и у него — раздавленные остатки земляники, что пропитали ткань насквозь и проступили наружу уродливыми алыми пятнами.

— Такое теперь ни за что не вывести!