Доктор Есениус - Людо Зубек

Это был старик весьма почтенного вида, который, даже если молчал, обращал на себя внимание. Оратор он был знаменитый, и слушать его было одно удовольствие. Неудивительно, что в 1603 году, когда Будовец первый раз выступил на церковном соборе, он так пронял присутствующих своим огненным словом, что многие не удержались от слез.

Правда, он настроил против себя императора, который сказал, что придет день, и Будовец ответит суду за свои дела. Но враждебное отношение к нему императора только повысило уважение и любовь других протестантов к Будовцу.

Обращаясь к Есениусу, пан Будовец пренебрег каким бы то ни было вежливым предисловием, даже лицо его не приняло приветливого выражения, напротив — он бросил на доктора взгляд исподлобья и проговорил:

— Так, значит, это вы тот арианин, исповедник огня?

Есениус улыбнулся, потому что принял слова старика за шутку. Он знал, откуда дует ветер. Все дело в «Зороастре». Ему даже немного льстило, что Будовцу известно его философское сочинение.

— Да, это я. Только я не арианин.

— Хотелось бы мне поговорить с вами об этом, — сказал Будовец, садясь рядом с Есениусом. — Значит, вы не считаете себя арианином? — продолжал Будовец. — Но ведь Зороастра — главный представитель арианской веры. А вы посвятили ему целую книгу.

— Да, я написал о Зороастре книгу, но это не совсем оригинальная работа. Я основывался на Патрицци, — объяснял Есениус, немного удивленный осуждением старика. До сих пор он слышал об этом своем произведении только хвалебные отзывы.

— Дело не в том, является ли зороастровская философия, которую вы там проповедуете, оригинальной или заимствованной. В любом случае это наука вредная, противоречащая основам христианского вероучения.

Будовец строго и гневно посмотрел на Есениуса. В религиозных вопросах он был неумолим.

— Я старался согласовать с христианством учение Зороастры, — спокойно ответил Есениус.

— Невозможно соединить огонь с водой, — с горячностью воскликнул Будовец. — Не может быть согласно с христианским вероучением то, чего нет в Библии. А укажите мне в Библии такое место, где говорится о том, что наша земля была сначала жидкой и огненной и что только постепенно она охлаждалась и становилась твердой. И что в земных глубинах и поднесь имеются остатки этого огня… А именно об этом твердите вы в «Зороастре». Разве не так?

— Так, но ядро Земли еще и посейчас горячее, в этом можно легко убедиться, наблюдая извержения вулканов. Когда я учился в Падуе, там были студенты из Неаполя, и они говорили мне о частых извержениях вулкана Везувия.

— Я видел дымящийся Везувий собственными глазами, — возразил Будовец. — Но извержение вулканов не подтверждает ваш взгляд о жидком ядре Земли; это только доказывает существование ада. Ведь и Данте в «Божественной комедии» пишет, что где-то вблизи Везувия он вступил с Вергилием в преисподнюю.

Это были для того времени серьезные аргументы. Но Есениус остался при своем мнении. Тогда старый защитник веры тут же привел другое возражение:

— Если мы допустим, что ваши вулканы можно отождествить с вратами преисподней, как же сравнить зороастровское или же ваше представление о посмертной жизни с христианством? Можете вы доказать, что на Луне живут люди, звери и растения? И что там люди совершеннее, чем мы?

— Насколько я помню, в книге сказано, что это только предположение. Я не утверждаю, что там и в самом деле есть жизнь.

— Существо вопроса от этого не изменяется, — повысил голос старик и наклонился к Есениусу, словно боялся, что его слова не будут услышаны доктором. — Речь идет о том, что вы допускаете возможность такой жизни, возможность существования живых существ на Луне, и сомневаетесь в непогрешимости священного писания. Ведь в книге бытия ясно говорится о том, что бог сотворил человека только как жителя Земли. И, следовательно, и всех животных и все растения. Как же люди — потомки Адама и Евы — попали бы на Луну? Это еретические мысли, доктор! Ваше счастье, что вы живете не в Италии и не в Испании. Там святая инквизиция сожгла бы вас как еретика. Так же как сожгли Савонаролу или Джордано Бруно.

Будовец говорил так громко, что гости, сидевшие за другим столом, стали оборачиваться. Некоторые подошли ближе и стали с любопытством слушать.

Вице-канцлер, боясь, как бы в его доме не возникла ссора, поспешил вмешаться.

— Могли бы вы ненадолго нарушить столь занимательную беседу? — спросил он с улыбкой настоящего дипломата. — Мы тоже хотели послушать пана Будовца.

— А в чем дело? — спросил Будовец с неудовольствием, прерывая разговор, столь его занимавший.

— Нам нужно посовещаться о ближайшем соборе…

О, ближайший собор! Больше Будовца не нужно было просить — он встал и отошел с Михаловицем к группе гостей, которые его в нетерпении ожидали.

Есениус с облегчением вздохнул. Он не боялся научных споров, но по сравнению с Будовцем положение его было невыгодным: единственным аргументом Будовца была вера, писание, а против такого щита Есениус не мог и не хотел сражаться. Ведь и сам он был человек глубоко верующий, хотя он не мог не интересоваться науками, которые в некоторых случаях противоречили писанию. Этим своим свободомыслием он отличался от Будовца и от большинства ему подобных.

Он хотел встать, но тут к нему обратился Гарант:

— Старого пана Вацлава нужно узнать ближе. Это благородный человек. И мощный столп чешскобратской веры. Его суровые слова исходили от золотого сердца.

Удивленный Есениус ответил иронически:

— Но уважать мнение других или, по крайней мере, стараться понять его, очевидно, не в привычках пана Будовца.

— И все же это только первое впечатление. Если вы поближе познакомитесь с ним, вы определенно измените свое мнение.

Около вице-канцлера Михаловица собралась группа, в которой были, кроме Будовца, еще старый Кашпар Каплирж из Сулевиц, граф Матиаш Турн, граф Иоаким Шлик и еще некоторые другие господа.

— Не присоединитесь ли и вы к нам? — пригласил Михаловиц Есениуса и Гаранта.

Есениус чувствовал, что приглашение Михаловица — проявление исключительного доверия. Его, значит, считают уже за своего, если не боятся говорить в его присутствии о самых важных политических вопросах, хотя он и личный врач императора. Ведь разговор шел о господстве католического меньшинства над протестантским большинством в королевстве.

Когда поздно вечером гости расходились, Будовец крепко пожал Есениусу руку и сердечно сказал:

— Я ряд, что вы участвовали в нашем разговоре, хотя бы как молчаливый слушатель. По крайности, вы теперь знаете, что у нас болит. Для нас важно и то, чтобы люди нашей веры, которые находятся в близости императора, правильно поняли то, что происходит в королевстве. Может, вы еще не с нами, но главное, что вы не против нас. Можем мы пригласить вас еще раз на такую беседу?

Есениуса так удивила приветливость старого пана Будовца, что он ответил, не размышляя:

— Я буду рассматривать такое приглашение как большую честь. Ведь это наше общее дело, — проговорил он.

Примерно через месяц после праздника у вице-канцлера к Есениусу пришел слуга испанского посланника Гильена де Сан Клементе и передал учтивую просьбу своего господина: не удостоит ли достопочтенный доктор своим посещением пана посланника, так как его милость очень мучит подагра. Пусть доктор Есениус любезно назначит время, когда за ним приехать карете его милости, если он не может отправиться тотчас.

Просьба была выражена так цветисто, что иному человеку показалась бы невероятно преувеличенной и неискренней. Но Есениус был знаком с испанским этикетом и потому в подчеркнутой вежливости слуги не увидел ничего иного, кроме желания посланника Сан Клементе, чтобы Есениус не отказался прийти к нему. Такое опасение было естественным — ведь Сан Клементе не таил своей ненависти к «еретикам». А Есениус после недавнего разговора с Марией стал выбирать пациентов. Он уже отказывался навещать больных, которым, в сущности, не требовалась его помощь.

«Он, вероятно, серьезно болен, если решился пригласить именно меня», — подумал доктор и решил принять приглашение.

Когда Есениус вышел из дворца, моросило. Низко над Прагой. как будто опираясь на шпили пражских костелов, висело огромное полотнище мрачных туч, из которого вот-вот хлынет ливень. Хорошо, что посланник прислал карету. Будем надеяться, что его щедрость не изменит ему и после визита и Есениуса проводят в карете домой… Однако возможно, что вежливость господина существенно отличается от вежливости лакея.

Когда он прибыл в великолепный дворец на Малой Стране, посланник испанского короля Сан Клементе сидел в просторном кресле и читал. Хотя на улице было светло, тяжелые красные бархатные занавески на больших окнах были закрыты и в комнате горели свечи.