Фронтовые повести - Адий Шарипов

Наконец над головой послышались шорохи — хозяйка сдвигала половик. Приоткрылась крышка, и в глаза ударил свет. Держа палец на спусковом крючке, Жамал подняла автомат и быстро выглянула из подпола. В комнате было пусто. Хозяйская девочка, отбросив полушубок, стала спускаться с печи, — она лежала там, притворившись больной.

Хозяйка, то и дело крестясь, проводила их через огород. Партизанки тепло поблагодарили ее, распрощались, и вскоре лесная чаща приняла их в свои объятия.

Перед самым обедом Володю Хомякова ни с того ни с сего вызвали вдруг к начальнику депо. В кабинете сидел незнакомый молодой офицер в форме гестаповца, сбоку у стола — переводчик. Начальник отсутствовал. Володю расспрашивали о том, нравится ли ему здешняя работа, какие он замечает беспорядки на станции и, наконец, куда девался его близкий друг дед Яков. Володя отвечал, что работа ему нравится, о беспорядках говорить в настоящее время нет смысла, потому что идет война и «мы должны приложить все силы для победы великой Германии». А насчет деда Якова сказал, что старик этот нелюдим, неразговорчив и не годится ему в друзья ни по возрасту, ни по характеру.

— Где он сейчас находится? — повторил свой вопрос офицер.

Володя помолчал, подумал и сказал, что дед, вероятно, находится в тюрьме.

— Почему вы так думаете? Кто вам об этом сказал? Володя сказал, что после побега арестованных, о чем узнал на другой день весь город, некоторые рабочие не явились утром в депо. Начальник депо сказал, что все арестованы и что всех, кто будет плохо работать, ждет та же участь. Дед Яков тоже тогда не пришел в депо, вот почему и подумали, что он в тюрьме.

Володе показалось, что допрашивали его не строго, пожалуй, ему даже верили или делали вид. И переводчик и офицер вежливо кивали на его обдуманные, неторопливые ответы. Однако спокойствие оставило Володю, когда переводчик вдруг спросил, не знаком ли он с Шурой Мелешкиной. Володя почувствовал, что бледнеет. Он потер лоб, закрыв лицо ладонью и делая вид, что вспоминает, затем пробормотал растерянно: «Мелешкину… Мелеш-кипу…»

— По-моему, она в столовой комендатуры работает, — наконец проговорил он.

Офицер и переводчик молча за ним наблюдали, ни словом, ни жестом не подтвердив его слов.

«Надо что-то еще сказать! Непременно надо что-то еще сказать! Но что?!»

— Извините, все говорят, что эта самая Шура — любовница господина Ранкенау, — произнес он с вымученной улыбкой.

Переводчик, сдерживая ухмылку, пересказал эту фразу по-немецки, а офицер некоторое время пристально, изучающе разглядывал Володю и наконец разрешил ему идти работать.

Выйдя из кабинета, Володя сразу решил, что настала пора бежать. Бежать, и как можно скорее! Но прежде надо непременно предупредить Шуру и забрать ее с собой. У них остались неиспользованными только две мины с часовым механизмом, но их сегодня же можно подбросить куда надо. Но как бежать, если до конца смены никому из рабочих не разрешается выходить со станции? Станция оцеплена, в последние дни ощупывают и обыскивают каждого с головы до пят. Мысли Володи лихорадочно заметались— как быть, что придумать? Если рвануть сейчас же, после допроса, значит станет ясно, что парень неспроста бежит, значит, рыльце в пуху.

Потом Володя заметил, что по одному стали вызывать в кабинет начальника и других рабочих. До конца смены там побывали почти все.

Это его успокоило, — значит, никаких особых подозрений сам Володя пока не вызывает, приглашали его так же, как приглашали других.

В минуты опасности чутье человека всегда обостряется. Володе показалось, что сегодня особенно пристально следит за ним хромоногий мужичонка, появившийся у них на работе три дня тому назад. Все уже заметили, что делать он ни черта не делал, но везде по-хозяйски нагло совал свой нос. С нетерпением Володя ожидал конца смены.

Вот наконец он идет по городской улице. Идет, не оглядываясь, подходит к своему дому, не оглядываясь, входит в калитку… Закрыв калитку, он пригнулся, быстро пробежал вдоль забора в угол двора и выглянул на улицу в щель между досками. В сумерках он увидел того самого хромоногого новичка. Тот сидел на скамейке в тени акации, на той стороне улицы, наискосок, и, достав кисет, сворачивал самокрутку.

По счастливому совпадению именно сегодня в девять вечера Тигр выходил на связь. Володя быстро приготовил шифровку, сообщил новые сведения, которыми располагал, попросил разрешения вместе с Тридцатой покинуть город и прибыть в отряд — положение стало критическим.

Когда пес ушел с донесением, наступила темнота.

Прошел час — Тигр не возвращался. Обычно он совершал свой рейд в оба конца минут за сорок.

Прошел еще час… И еще час…

Володя и не думал спать, чутко прислушиваясь к ночной тишине, ожидая услышать легкое повизгивание верного друга, как бы докладывающего о выполнении задания.

Володя вышел из дому, прошел на огород, беспокоясь все больше и больше.

…Тигр приполз глубокой ночью, волоча по земле израненное брюхо. Володя бросился в комнату, быстро нашел чистую нижнюю рубашку, располосовал ее на лепты, но когда вернулся к Тигру, пес уже был мертв, лежал, вытянув морду, как будто продолжая идти по следу. Передние лапы его лежали словно две палки.

Ошейника на Тигре не было.

Связной обычно извлекал шифровку из потайного кармашка в ошейнике, но самого ошейника никогда не снимал. Значит, донесение попало к фашистам. Они подстрелили Тигра, сняли ошейник и бросили пса, решив, что тот издох. А Тигр нашел в себе силы приползти к хозяину. Разумеется, пес не мог представить того, что завтра двуногие звери пойдут по его следу…

Володя, понимая, что в доме больше нельзя оставаться, быстро собрал все необходимое для дальней дороги, надел телогрейку, положил в старую сумку хлеб, картошку, все скудные запасы съестного в доме.

Он подумал, что Тигра следовало бы вынести со двора. Потом раздумал — пусть завтра придут сюда фашисты и поймут все. Пусть узнают, кто пустил под откос два эшелона, кто перестрелял четырех фашистов на вышках возле зернохранилища и кто впредь еще будет мстить им и за погибшую мать и за свой осиротевший двор.

Прячась в тени заборов и палисадников, Володя пробрался к дому Шуры, вызвал ее, коротко рассказал о допросе днем и о судьбе Тигра и предложил немедленно бежать. На случай провала явки в березовой роще за кладбищем у них было условлено со связным встретиться в другом месте, на противоположной окраине города.

— А как же я брошу мать? — заметалась Шура. — Ведь нельзя ее оставлять здесь!.. И с нами она не сможет уйти, совсем ослабела за последние месяцы…

Договорились, что утром Шура сначала отправит мать в деревню к сестре, а потом придет к Володе. Они должны будут встретиться вечером неподалеку от места новой явки.

Володя благополучно достиг леса, но, оказавшись в полной безопасности, он затревожился пуще прежнего — в городе, среди фашистов, оставалась единственная теперь для него отрада — любимая…

Он понимал, что Шура не сможет прийти днем в лес, но тем не менее несколько раз выходил к месту встречи, пробирался туда ползком, прислушивался к лесным шорохам, прикидывал все возможные варианты опасности, которые могли погубить Шуру…

Наконец в полной ночной темноте они встретились, и Володя долго не выпускал Шуру из своих объятий, будто не веря, что она все-таки пришла. Для них теперь начиналась новая жизнь.

Шура рассказала, что утром, до начала работы, ей удалось проводить мать в деревню. Тщательно взвесив всю обстановку на работе, Шура пришла к выводу, что сегодня ее в любом случае не арестуют, могут только усилить слежку. У Ранкенау, насколько Шуре известно, нет никакой нити, — следовательно, прежде чем ее арестовать, он постарается нить нащупать через саму Шуру.

Она спокойно и вовремя явилась на работу и прихватила с собой две оставшиеся мины, решив устроить прощальный фейерверк фашистам. Поначалу она хотела пристроить эти мины под двумя столами в углу, где обедали высшие офицеры, но затем посыльный велел ей принести обед в кабинет Ранкенау. Она принесла, и как раз в это время самого Ранкенау срочно вызвали на междугородный переговорный пункт. Тогда Шура, предупредив дежурного унтера о том, что сейчас вернется со вторым блюдом, пошла в столовую, положила обе мины на поднос, тщательно прикрыла их салфетками, поставила сверху тарелку с бифштексом и две чашки кофе. В кабинете она пристроила обе мины: одну за портретом Гитлера, висевшим над столом, а другую — опять-таки в диван. Дело было под вечер, и взрыв она, к сожалению, не слышала — была уже в пути к месту встречи с Володей.

Часа через полтора Володя и Шура вышли к месту явки с партизанским связным, обменялись с ним троекратным стуком по стволу сосны, подражая дятлу, встретились и уже втроем взяли курс на деревню Заводок, к Лесному царю.