Другой сценарий - Ande

— натуральный склад. Кроме видиков он нам продал кассеты. Они уже с переводом, парни. Так что не пожалеете. Я порекомендовал Сереге Рокки, Рембо, фильм с Брюсом Ли, Лицо со шрамом, и, ясно дело, Индиану Джонса. Бери, Сурков, не пожалеешь. А сам я, неожиданно сообразил, что есть шанс занять старуху вечерами. Взял Унесенных ветром, Братья Блюз для себя, Крестный отец и пару мелодрам. Порно, кстати, нам не предложили.

Приехали к Суркову домой. Моими стараниями у него телевизор Грюндиг, и подключение видика не вызывает проблем. Потом приехали ко мне домой, и я пообещал завтра показать Софье Игоревне, интересный фильм. Серега неожиданно предложил выпить. Я подумал, что отличный повод посетить обнаруженную рюмочную. По любому, есть что обсудить. Правда, он думал мы поедем в Жигули. Но я уклонился. Ну его нафиг. Звезды Ленинградского рок-клуба, будущие лидеры криминала, крутые спортсмены и гебешники. Нет у меня желания там торчать.

А в рюмочной неожиданно оказалось уютно. Хотя не было ни солидной мебели, ни гламурной подсветки. Скорее, здесь была чисто питерская атмосфера, почти утраченная к концу девяностых. Ну, когда бомжеватый дядя, вдруг начинает читать наизусть Блока. А усталый работяга легко треплется с тобой о теории струн. И все это с типичной питерской сдержанностью, и утраченной напрочь интеллигентностью. Народу оказалось немного. Гул слегка стих, когда Сурков взял сразу бутылку коньяка. Ну, народ наверное решил, что забрела фарца, отметить сделку.

А я думал, что вон оно как. Серега, оказывается, к Ленке привязался. Хотя, чему тут удивляться? Так оно и бывает. Думаешь, что фигня какая-то. А оказывается важным и необходимым. Уселись за маленький столик у окна. Чтоб отвлечь его, рассказал, что у нас теперь есть два АКМа. Я недалеко от места акции схрон устроил. В воскресенье поедем с ранья, осмотримся и пристреляем. Там, километрах в десяти, есть заброшенные торфяные карьеры. Пробежимся. А то ты чет загрустил, Сурков.

— Меланхолия, Дух, это свойство возвышенных натур. Ты не поймешь.

— Разговоры о мужской возвышенности, Сурков, это очень скользкая тема. Тут ведь как? Сначала у него меланхолия, а потом ррраз, и его застают за горячим лобзанием с рослым финскоподданым.

— Вот так, значит, ты к грустному другу? — Сурков разлил еще по одной. Я закурил. — А скажи-ка мне, Коля. Как зовут девушку, из за которой ты набил морду двум пионерам?

— Чего это пионерам? Букреев, вон, в артиллерии служил. Двухсотмиллиметровые снаряды на руках таскал, без лебедки.

— Не увиливай, Душина. Я полон подозрений.

— Её зовут Вика Лишова. Факультетская этуаль и сердцеедка.

— Не делай равнодушное лицо! Я пока не знаю. Но узнаю, и ты ответишь.

— И как? — я разлил еще по одной. — И за что?

— Я уведу у тебя девушку! Лишова, говоришь?

— У меня целый институт клевых телок. За кого ты меня принимаешь?

— За везучего сукина сына!

Дальше мы еще выпили. И трепались о вещах совсем простых и приятных. По молчаливому уговору решив отложить сложности на завтра. Место оказалось уж больно хорошее.

А утром меня безжалостно разбудила Тамара. Никакого особого похмелья не было. Мы разошлись после десяти, и я принял душ, когда вернулся. А с утра еще и пробежался. С обязательным душем после. Но все равно несколько рассеян. Только этим можно объяснить, что я спалился перед группой, а значит, и перед всей страной.

После первой пары ко мне, задумчиво сидящему у окна, подошла комсорг потока. Я по-прежнему, глядя на неё, не могу избавится от мыслей самого фривольного толка. От этого наверное, и нес не думая.

— Андреев! Давай поговорим! — сказал она, прижимая к себе какую-то папку.

— Наташа! Предлагаешь начать с разговоров? Знаешь, что я с тобой сделаю, гадкая, развратная девчонка!

— Я не это имела в виду! — она стремительно и густо покраснела.

— Ага! Значит тогда я гадкий, похотливый мальчишка!

— Да нет же!

— Ну хорошо, Наташа! Мы с тобой оба мерзкие развратники!

— Что ты несешь, идиот?! — она вышла из себя и принялась лупить меня папкой по башке. — Что! Ты! Несешь! Придурок!!! — каждое слово она сопровождала ударом по моей голове. Помогло, кстати. Но я не успел замять ситуацию. Да и народ вокруг ржал так, что в аудиторию заглянули проходящие третьекурсники.

— Вот, — сказала Анисимова, доставая из папки какой-то лист бумаги. — Протокол собрания, где мы одобряем твою поездку в Финляндию. Отнеси в комитет комсомола. И отдай Ярославу.

На следующем занятии я просветил Овчинникову про Финляндию, чтоб сбить в массах ажиотаж. Заодно мы с Ленкой подробно обсудили, что и как она будет делать с заданием Проничевой. В этом институте очень всерьез относятся к учебе. Не то, что в Обнинске. Там жизнь гораздо больше напоминала мне анекдоты про студенчество. А здесь все учатся, и почти не прогуливают. Так что Овчинникова весьма толково и подробно рассказала мне свои действия.

А перед лекцией по политэкономии, я встал, взял свой рюкзак, прошел в другу часть аудитории и уселся рядом с Лишовой. Она фирменно задрала бровь:

— И что это?

— Виктория! Давай мириться! Извини меня. Я не хотел, чтоб твой парень переводился.

— Он не мой парень, Андреев.

— Это не важно. Давай заключим вечный мир, на время совместной работы? Ты не плюешься ядом. Я не ору дурниной. Тихо и спокойно помыкаем Овчинниковой? А?

Я протянул ей мизинец. Она подумала, кивнула и протянула мизинчик. Мы исполнили мирись-мирись, и больше не дерись.

А потом, на лекции, вдумчиво обговорили, что и как она будет писать.

— Понимаешь, Вик, переписать книжку не катит. Нужно личное отношение. Хочешь, напиши девочковое эссе о несчастном французском франке, что никак не может стать как все солидные валюты. Что-нибудь такое.

Она фыркнула и прищурилась:

— Я думаю написать о мерах по конвертации советского рубля. На этом примере и объяснить принцип плавающего курса, задачи ЦБ и руководства страны.

Это, конечно, она здорово придумала. Мелькнула мысль, что ни Суркову, ни мне, тут ничего не светит никогда. Потому что она круче нас вместе взятых. И, кажется, она увидела мое смятение. По крайне мере, снисходительно улыбнулась.