Пропавшие в Стране Страха - Алексей Слаповский

На них шел поезд.

Все торопливо оглядывались и видели, что спрятаться негде. А рельсы близко у стен, следовательно, вагоны еще ближе, вплотную, поэтому, даже если прижаться к стене, все равно заденет. И не просто заденет, а размажет.

– Спокойно! – сказал Обломский. – Все думают! Назад бежать бессмысленно.

Все лихорадочно соображали, как быть, и осматривались.

Хоть бы какой-то выступ, какая-то ниша…

А внизу хорошо бы не рельсы, а продольная яма, как бывает на станциях метро, в такой яме запросто можно спрятаться.

А Ник посмотрел туда, где никому в голову не пришло искать спасения – вверх. И увидел, что бетонные стены не просто переходят в закругленный потолок, а имеют небольшой уступ. На этом уступе – провода и кабели.

– Туда! – показал он.

– Молодец! – похвалил полковник.

И тут же начал с Антоном подсаживать подростков, чтобы они забрались на этот уступ. Потом помог взобраться Антону, а потом и сам подпрыгнул, подтянулся и с помощью Антона взобрался на уступ.

Они лежали, прижавшись к стене, еле помещаясь на этом уступе, а поезд был совсем близко. Раздался оглушительно громкий и противный сигнал, и еще раз, и еще. И вот это металлическое смертоубийственное чудовище налетело. Шустрик, не выдержав, вскрикнул и закрыл глаза руками. И тут же начал сползать вниз. Он хотел схватить руками кабель, промахнулся, сполз еще ниже – и исчез.

Все закричали от ужаса.

Раздался лязг – поезд налетел на решетку. И почему-то остановился. Разве может решетка остановить поезд? Он же сметет ее! Это было непонятно.

Тут послышался голос Шустрика:

– Вы там так и будете лежать?

Он стоял внизу – целый и невредимый.

– Не может быть! – удивился Антон.

– Может, – ответил Обломский, спрыгнул и пошел к решетке.

За ним пошли остальные и увидели: в решетку уткнулось небольшое устройство вроде электромотора. Впереди был прожектор, который теперь разбился и погас. А двигалось оно на рельсе, прикрепленном к потолку, который до этого все видели, но никто не понял, для чего он.

– Нас пугают, – сказал полковник. – Ладно. Пусть пугают дальше.

И они пошли в прежнем направлении, готовые ко всему.

Но больше ничего не было. Тоннель плавно закруглялся; остальное не менялось: все те же шпалы, рельсы, тусклые лампы…

Послышался какой-то звук. Сначала тихий, но с каждым шагом все громче. Это было похоже на звук трубы, взявшей одну нескончаемую ноту – пронзительную, высокую, и вот она уже режет уши – и все громче, громче…

– Кто-то очень не хочет, чтобы мы шли дальше! – закричала Анька, прижимая руки к ушам.

– Значит, мы пойдем! – ответил полковник.

Идти оказалось трудней, чем при сильном ветре, ливне, урагане – казалось, жуткий звук пытался смести их, отшвырнуть, уже некоторые не могли идти во весь рост, упали на шпалы и двигались на четвереньках, вернее, на коленях, потому что руки были заняты – зажимали уши. Но звук проникал сквозь череп, от него вибрировало все до последней клеточки. Обломскому стало жаль детей, и он хотел уже дать команду повернуть, но тут звук резко оборвался.

В ушах еще звенело, но постепенно все пришли в себя.

– Профессор! – в ярости закричал Антон. – Если вы нас слышите, то знайте, вы подлец! Я вам морду набью!

– Да неужели? – благодушно удивился голос профессора.

Голос послышался откуда-то спереди.

– Назад! – приказал Обломский.

– Нет смысла! – хихикнул Страхов. – Вы придете туда же!

– Он прав, – мрачно сказал Ник. – Я уже понял – тоннель все время загибается в одну и ту же сторону. Я так и думал, что мы придем обратно. Просто не хотел говорить.

И действительно, через несколько шагов они увидели Страхова, который стоял в окружении солдат на том самом месте, где они начали свой путь, и приятно улыбался.

– Побегали – и хватит, – сказал Страхов. – Вот как полезно вбрасывать ложную информацию! Многие были уверены, что выход здесь.

– А где? – спросил Вик, изображая наивность.

Страхов только рассмеялся.

Выход

Беглецам устроили импровизированную тюрьму – в том самом подвале клиники, который казался им преддверием свободы. На окошке поставили крепкую решетку, на входе – новую металлическую дверь. А подземелье оставили открытым – как бы в насмешку: дескать, кто хочет, может дать еще один круг.

Генерал-профессор, оставляя их здесь, произнес небольшую речь:

– Посидите, подумайте. Ах, глупые вы, глупые! Ведь я о вас забочусь! Хотите навсегда остаться со своими страхами и фобиями? Ведь их никакими лекарствами не вылечить, говорю вам как врач! Можно только купировать – на время. А я вас от них избавлю, если захотите. Вы посмотрите на страхолюбов. Они счастливы, довольны, они никого не боятся, кроме меня. Почему? Потому, что у них есть ясная цель: война. Они чувствуют себя избранными. Я предлагаю вам присоединиться. И мы все вместе наведем порядок там! – Страхов ткнул пальцем в потолок. И этим же пальцем погрозил узникам: – Только не пытайтесь меня обмануть и сделать вид, что вы формально согласны и готовы мне помогать! Я это сразу пойму! Итак, милые мои. Я оставляю вас здесь в темноте – без еды и без воды. Думайте, решайте. Кто раскается – пусть стучит. Если я увижу, что раскаяние искреннее – прощу. Но если, – загремел Страхов хриплым голосом Бешеного Генерала, – вы попытаетесь меня обмануть – пеняйте на себя! Мне некогда вас перевоспитывать! Еще неделя, две, и я начну высылать передовые отряды, которые распространят в массах благотворный и успокаивающий ужас! Начнется эпидемия страха с последующим общим счастьем! Поняли?

Никто не ответил, но Страхов кивнул:

– Молчание – знак согласия!

И вышел

Залязгали замки.

– Молчание – знак того, что с дураками не спорят, – сказал Вик.

– Верно замечено, – усмехнулся полковник. – Ну, что будем делать?

– Думать, – предложил Ник.

И все разбрелись по подвалу, и каждый начал думать, как быть, как найти выход в такой ситуации.

А Вика заботило совсем другое.

То есть и это тоже, но он почему-то был уверен, что рано или поздно выход найдется. Уж на что безвыходной казалась Бермудия, а нашелся ведь способ ее разрушить и тем самым из нее исчезнуть! Подземелье, правда, разрушить не получится, слишком опасно.

Вик думал об отношениях с Танькой. Он о них размышлял еще тогда, когда они были в тоннеле и когда освобождение всем представлялось очень вероятным. Хорошо, выйдем мы на свободу, думал Вик. И что? Надо будет продолжать дружбу с Танькой. И если бы дружбу, то оно бы ничего, но тут уже не дружба, а любовь. Причем так получилось, что и с его стороны вроде бы любовь. То есть так поняла Танька. С его, надо честно сказать, подачи. Поэтому лучше сразу сказать ей всю правду – дальше будет еще хуже.

И сказать сейчас. Мало ли что может произойти. Сумасшедший генерал-профессор (а в том, что он сумасшедший, Вик не сомневался) может их здесь запросто уморить. И другой возможности не представится.

А Танька сидела в сторонке одна. Она словно предчувствовала, что Вик подойдет к ней, поэтому и устроилась в дальнем углу, где им будет удобней говорить.

Вик подошел, сел рядом на трубу, обмотанную теплоизоляционным материалом.

Помолчал.

Потом кашлянул.

Потом поводил носком ботинка по земле.

Потом, не глядя на Таньку, сказал:

– Я вот что хотел…

– Не надо.

– Ты же не знаешь…

– Знаю.

– Откуда? Я тебе ничего не говорил.

– Но ведь собираешься сказать?

– Вообще-то да. Но ты же не знаешь о чем!

– Знаю. Я сразу поняла. Это я дура, дала себя обмануть. То есть не дала обмануть, сама себя обманула. Не беспокойся, ты ни в чем не виноват.

Вик посмотрел на нее, увидел, как у Таньки блестят глаза – и блестят все больше, и что-то в них начинает дрожать и мерцать.

Он поспешно отвернулся.

И подумал, что опять запутался. Только что он собирался сказать, что относится к Таньке хорошо, но не так, как ей хотелось бы. А сейчас, сев рядом, посмотрев на нее (она все-таки очень красивая!), усомнился – а действительно ли он относится не так? Странно при этом: Танька сказала, что он ни в чем не виноват, но как-то так сказала, что он почувствовал себя виноватым. Нет, не осуждающе, наоборот, в ее голосе слышна была готовность все простить, но именно поэтому Вик и чувствует себя виноватым.

Психология, подумал он. Вик уже знал, что такое психология, а побывав в Бермудии, понимал этой психологии некоторые закавыки. Упрощенно говоря, если ум – это то, что ты думаешь, то психология – то, что ты чувствуешь. Тут-то и засада: думаешь иногда одно, а чувствуешь совсем другое.

Чтобы окончательно не запутаться, Вик встал и отошел от Таньки. Она его не остановила. Значит, все правильно. Теперь надо сделать еще одно дело: объясниться с Анькой. Сказать ей, что она ему нравится. Без вариантов.

Анька сидела рядом с Эдькой, поэтому Вик хотел пройти мимо, но Анька сказала: