Барсуки - Леонид Леонов

– Про что это он?.. – спросил кто-то из стоявших полукругом.

– К бабе хочет... блудовать! – насмешливо отвечал другой.

– Год продержим, – сказал третий.

– Да вы здесь и полгода не продержитесь! – огрызнулся, быстро обернувшись, Шебякин.

– А ты потише, а то зашибу! – с досадой сказал Петька Ад. Сгибаясь в спине, потому что неоднократно уже задевал головой о низкий, бревенчатый потолок зимницы, Петька подошел на цыпочках к столу и поубавил огня в светиле. – Копотно!.. – пояснил он, двигая белесыми бровями.

Вдоволь помучив Шебякина молчаньем, Жибанда заговорил:

– Ты вот что. Нам этот парень нужен, – он кивнул на Семена. – Ты его нам непременно выправь. Не то чтоб вылечить, он и без тебя встанет... А нам скорее нужно. Скоро подымешь, мы тебе патент выдадим, придворного медика.

– ...проворного? – прикинулся дурачком Шебякин.

– Ты погоди смеяться. А скоренько не вылечишь, сам знаешь – у нас законы лесные, неписаные. Чик, и нет фершала!

– Отмочил, нечего сказать! – дребежжаще залился Шебякин. – Да я тебе в отцы...

– ...и молчи, когда уедешь. Держи собаку на цепи, а язык на семи! вразумлял неспешно Жибанда. – Спросят, что видел? Отвечай, что глаза-де мои старые. Может, и видели что, да не видели.

Совершенно неожиданно в углу раздался громкий чих. Чихнул Петька Ад и сам же испуганно зашикал, пучась по сторонам.

– Это я от копоти... – пугливо оправдался он.

Как раз в это время здоровая рука Семена шевельнулась. Шебякин приоткрыл Семеново лицо и возвестил, с видом оскорбленного достоинства взирая на Жибанду:

– Проснулся. Разговаривать с опаской...

Семен сразу же, как открыл глаза, стал глядеть в какую-то несуществующую точку с такой пристальностью, что Петька Ад, и без того очень взволнованный близостью раненого товарища, суеверно оглянулся. Барсуки сдвинулись ближе. Семеново осунувшееся лицо не выражало ничего. Губы были плотно сжаты, как бы ссохлись одна с другой.

– Больно небось?.. – осторожно начал Мишка.

– Не-ет, прошло... – без выражения, нараспев, ответил Семен и, переведя взгляд на Мишку, глядел ему в лоб, словно припоминал что-то. Мишке сразу стало неловко, и краска нахлынула на его обветренное лицо. Мишка не отвел взгляда. «Догадываешься, что ли? – думал он. – Так прямо говори. Ну, говори!» – Через полминуты ему стало особенно беспокойно.

– А мы искупались тут, ночью-то! – сказал Мишка и осекся.

Семен перевел взгляд со лба на Мишкины зашевелившиеся губы.

– ...сколько ходило нас? – спросил вдруг Семен, оставляя в стороне Мишкино сообщение.

– Двадцать восемь, – доложил, вылупливая глаза, Петька Ад. Он вытянулся так, как не тянулся ни перед одним капитаном в старую войну. Происходило это от усердия, усердие – от жалости, – сердце в Петьке билось доброе.

– ...вернулось? – с неподвижным же лицом допрашивал Семен.

– Двадцать семь воротилось, – еще жалобней доложил Петька.

– А... – сказал Семен и закрыл глаза. Можно бы было принять его за спящего, если бы не двигались пальцы левой, здоровой руки. Пальцы поочередно прижимались к ладони, ведя какой-то свой счет. – Привезли ее?.. спросил Семен.

– Так ведь это Васька Рублев убит... – заспешил объяснить Жибанда, делая Семену намекающие глаза.

– Я про него и спрашиваю... привезли? – не сразу догадался Семен, и еле приметное подобие румянца окрасило его выдавшиеся скулы.

– Ваську? не-ет... – залопотал Петька Ад. Может быть, потому, что был ростом выше всех, почел он именно себя обязанным давать ответы. – Не до Васьки уж, товаришш! Все места заняты, и для живых-то!.. Хлеб везли. Гарасим подводы занял... Да и куда ж мертвого везти!.. – Петька запинался и потел.

– Это я уж по свому уму решил, – тихо и холодно вступил Гарасим, ударяя себя по бедру высоким картузом. – Хлеба пятьдесят пудов, да три коня, два с подводами. Овсеца я еще прихватил, на лошадок. Лошадка, она любит овсеца...

Лицо Семена супилось по мере того, как высчитывал Гарасим военную добычу. И уже видели барсуки: Семен имеет право требовать отчета, быть неминуемо грозе. Люди зашептались, заколебалось пламя, быстрей задвигались тени по стене.

– Ты уйди, покеда... подыши чистым воздухом! – шепнул Жибанда Шебякину, который притворялся, что дремал.

– Чужое ухо песком засыпать!.. – неожиданно сказал татарчонок из двадцать третьей землянки. Только этими словами и выявил он свое присутствие в зимнице.

– ...конешно, можно и сосновую кору жрать... и другую разную подлятину! – продолжал Гарасим повышенным голосом, когда Шебякин вышел. – На то и барсуки мы... А только, как я поставлен у вас за каптера, так должен я вас, сто семьдесят ртов, кормить. Да ты меня глазами-то не стращай! Царь каторгой, поп адом... куда ж мне, серому, и деваться тогда!?. Даве каб не лошади, как бы мы тебе фершала привезли? – Гарасим, очевидно, ждал возражений, но тот молчал. Так они глядели друг в друга при сопящем молчаньи остальных. Жибанда, подобрав щепочку с пола, расщеплял ее на мелочь и откидывал в сторону.

– Не серчал бы ты, Семен... – заговорил, но уже новым голосом, Гарасим, опуская глаза. Он обмахнул рукой увлажнившийся лоб. – Конешно, воры мы, воры и есть... Не могу против лошадок устоять, страсть моя! Конек, как он кубастенький да аккуратненький, он мне брата дороже, жены, чего хочешь! Мне, Семен, еще по девятому году все вороные снились, весь год снились. Я и задичал с них тогда... Меня конь за версту слышит, и я его чую... не могу не взять, сам суди!.. – но уже через минуту, после невольного своего признанья, стало прежним Гарасимово лицо. Мужик спрятался, остался цыган. Снова в глазных впадинах чуждо и непонятно замерцали темные воровские глаза.

Семен опять закрыл глаза, лоб его наморщился.

– Может, тебе водицы дать? – предложил Жибанда.

– Нет, прошло, – и открыл глаза. – А пленные? – через силу спросил он.

– Так ведь какие ж пленные?.. – потерянно заулыбался Петька Ад, водя пальцем по растопыренной ладони. – Один-то сбежал, а другой... Уж больно сквернословил он... Не то чтоб матершинил, а все разные такие слова... Ну, Юда и рассердился!..

– Ну? – и опять закрыл глаза. – Варева-то хоть дали ему?..

– А мы его пожгли!.. – просто объявил Дмитрий Барыков. Видимо, Барыкову надоело молчать, потому и сказал, – лицо его не выражало ничего иного, кроме как кромешную скуку.

Неистово брызгался огненной слюной светильник, а фитиль набух толстым нагаром. Семен лежал неподвижно и совсем безжизненно.

– Уходите, ребята, от греха... Беды наживешь с вами! – замахал руками Жибанда, скося глаза на Семенову руку, продолжавшую свой непонятный счет.

Те и сами уходили из зимницы, понурые и уже нерадостные военной удаче. Тяжелая дверка, повешенная чуть вкось, шумно захлопнулась за последним.

– Сеня... – внятно позвал Мишка, усердно подымая брови. – Ты смирись, облегчи сердце! Всяко яблоко с кислиной, известно... У меня вот, давно было, тоже случай... рукавицы у товарища стащил. Шитые были, очень приятные. Как-то, понимаешь, рука захотела, сам-то я и не хотел вовсе... Уж я с ними маялся тогда! Ведь мы хода своей души не знаем, оттого и происходит. Так потом в яму и кинул их, жечь будто стали... А этот, председатель-то ихний, ведь ему теперь все равно! Ведь он больше не чувствует!..

Неизвестно, слышал ли Семен хоть слово из Мишкиных увещаний. Мишка даже удержать не успел. – Семен круто приподнялся и смаху уронил себя на сломанное плечо. То было внезапно, как судорога. Только глухой Семенов хрип свидетельствовал о боли.

Жибанда не выбежал, а в прыжок выскочил из зимницы. При выходе наткнулся на Шебякина и такое пообещал ему глазами, что тот сразу ощутил в ногах некую неверность и метнулся в землянку. Жибанда бежал по лесу, мимо землянок, цепляясь ногами за выпученные корневища, за дрова, валявшиеся всюду. Сам не зная – зачем, он искал Настю. Он нашел ее...

Она, разрумяненная и взволнованная, стояла в кругу барсуков, весело скаливших зубы. Против нее, как в поединке, стоял Юда и хитровато гладил себе шею, не сводя с Насти смеющихся глаз. Мишка подбежал в ту минуту, когда Настя длинно и скверно выругалась в ответ на какой-то столь же замысловатый выпад Юды.

– Это что! Это все мелко, а ты покрупней загни! – задорил Юда.

– Как это загнуть?.. – как затравленная озиралась Настя.

– Ругнись тоесь... Покрупней ругнись! – и Юда подмигивал длинными своими ресницами.

Тогда Настя выругалась еще страстней, грубым мужским ругательством. Опять громко захохотали обступившие их барсуки, радостные всякому смеху, откуда бы ни происходил.

– А знаешь что, Гурей? – улыбался Юда, когда утих взрыв смеха, и только Тешкин низкий медленный хохот гудел. – Хочешь, я такое тебе загну, что и замолчишь!

– А ну... загни! Сморчковат загибать-то! – храбрилась Настя, но красные пятна на ее щеках предавали ее.

– А вот и загну... Только на ухо тебе, хочешь? – подступал Юда.

– Ну, ну, вали... – и Настя подставляла маленькое свое ухо горящее пожаром стыда.