Одна сотая секунды - Иулсез Клифф

— Пойдет, — милостиво кивнула Рада. — А ты?

— А я-то что? Учитель говорил, что моих способностей и так хватит, если развивать стану. Короче, в тот день я домой не пошел, решил все проверить. Днем ведь люди разные приходят, работают все, не очень-то можно что-то делать. А ночью — самое то. К часу или даже позже, я тогда почти все закончил, кто-то ломиться настойчиво стал. Сначала подумал, что бродяга уличный какой, потом сообразил, что и клиент может быть. Ну, знаете, бывает иногда так, что невеста перед свадьбой или купец перед сделкой прибегают. На самом деле мы очень редко ночью оказываем услуги, чаще отказываем. Если есть кто, желает подработать, тогда бывает. А так… В общем, я спустился, а там господин Рутхел. Вижу — пьян и зол. Сказал, что нет никого, чтобы утром приходил. А он уперся, ни в какую не хотел уходить. Да и я, признаться, неловко себя чувствовал. И что делать? По привычке глянул в ближнее будущее, а там отчетливо, что я же ему пророчу. Удивился, конечно, а потом и сам сообразил, что какая разница, что я скажу: когда господин Рутхел протрезвеет, все равно все забудет. Открыл ему двери, спросил, чего хочет. Он потребовал, чтобы я ему рассказал про всякие дела личные, про любовь, короче. Есть ли что в ближайшее время. Ну, мне же машина не нужна, я взял его за руку, глаза закрыл. Я будущее как нити всякие вижу, сначала переплетением, а после уже в конкретные вглядываюсь — там что-то вроде образов возникает. Вижу — две нитки, одна пустая, а в другой что-то есть. Пригляделся, а там образ непонятный, путанный весь какой-то — то ли есть женщина, то ли нету, то ли она как подарок дается, то ли, наоборот, отнимается. Это же не так, как здесь — сижу и на вас смотрю. Не, будущее иначе открывается. Я и так глянул, и так, даже интересно стало. Господин Рутхел ждал терпеливо, зато я сам на взводе уже был, все понять не мог, думал, что весь свой дар растерял. А у нас, футурологов природных, есть прием такой, «хваткой» называем, — это когда ничего не понимаешь, то лезешь в свое же будущее. Залез тогда украдкой в свое, заглянул — а там достаточно ясно, что я говорю фразу одну. Снова в будущее господина Рутхела переключился, только в нем уже все поменялось, нить пустая рассыпалась, осталась та, что с женщиной — уже ясная, хотя образ в ней все равно переменчивый. Но главное-то уже есть! Я ему и сказал, что-то вроде такого: чуть ли не на блюдечке тебе будет преподнесена, только не разминуться, главное. Ну, или немного иначе, не помню, нервничал тогда дико. Господин Рутхел поблагодарил, расплатился, как положено, даже и не подумать, что пьян был. А как вышел, так его снова накрыло по полной. Он драконом обернулся, не рассчитал, двери вышиб и ступени все когтями покрошил, пока взлететь нормально пытался. А утром пришли старики, прибалдели от такого расклада. Я, как есть, все им и изложил. Переполошились уже тогда пуще прежнего, на меня наорали, прочь погнали. Ну, я тогда не подозревал ничего, учитель приучил меня не лезть в грядущее без нужды, домой пошел. Вечером вернулся Андис, который меня приютил, и расстроено сообщил, что меня уволили за самовольство. Жаль, конечно, было, да что поделать? Еще два дня в Роузветле побыл и поехал домой, все равно в этом городе не смог бы работу найти. Наверное, меня теперь во всем Фортисе не возьмут. Я надеялся в городах Карска или Калматана пристроится, да только мест совсем нет, своих футурологов хватает. А к кланам уж тем более соваться нечего. Теперь через Скрибер помаленьку зарабатываю. Конечно, меньше, чем в храме, но все же больше грузчика или метельщика улиц. Вот и вся история, ничего особенного в ней нет. Если еще что-то нужно, то спрашивайте, потому что времени осталось уже мало.

— Сын! Я к Фиске!

— Хорошо, ма!

— Мало времени? Почему? — Что-то мне не понравилось в этой фразе.

— Потому что через семнадцать минут вы должны будете уйти.

Нет, не с таким выражением лица избавляются от назойливых гостей. Нет ни раздражения, ни злости, ни усталости. Скорее, такой взгляд, почти незаметно, но частенько обращающийся к часам, говорит о другом, о том, что…

— Тогда к делу, — сказала Рада.

— Постой… — моя легла рука на грубые и толстые пальцы, тускло пробежался антрацитовый перелив по браслету. — Ридик! Признавайся, что случилось. Ты увидел что-то в будущем, да?

Ридик лучезарно улыбнулся.

Что могут означать отрешенные глаза, умиротворенно смотрящие вперед и видящие то, что не видят остальные? Этот парнишка что-то знал, но не пытался ничего изменить. А зачем что-то менять, если все дороги грядущего пометились одним событием, которое уже не обойти, не миновать, не обогнуть? Или не только будущее способно обманывать и обводить вокруг пальца, выставлять простаком на посмешище перед толпою, или можно обхитрить эту сущность, резвящуюся в особой параллели, перпендикулярной всем остальным параллелям? Что способно порой переломить ход едва ли не любого события и спутать все карты старухе-судьбе?

Ответ напрашивался сам собой: смерть.

— Через два с половиной года, — все с той же безмятежной и легковесной улыбкой заговорил Ридик, — разразится война, которая станет последней в истории этого мира. Останутся выжившие, но их будет слишком мало, чтобы сохранить то, что есть сейчас. Все технологии, все достижения канут в небытие. Но есть те, кто не дают исчезнуть другой нити, которая может привести ко множеству перемен и также породить неспокойные времена, но все же лучшие, чем война. Эти люди — вы. Ты, Карма, должна верить в свою силу. Ты, Уэлл, однажды окажешься единственным, кто не даст порваться этой нити. А ты, Радьявара, будешь хранить ее все оставшееся время. Вам пора. Идите. Я рад, что мы встретились.

Он же не просто прощается с нами, он прощается со всем миром. Отзвучали уже напутственные слова. Ты выбрал меньшее из двух зол, глупый лучезарный мальчишка? Но таких, как ты, веснушчатых и несуразных, слишком мало во всех мирах. Ты уйдешь, и станет еще меньше.

— Так не пойдет, — покачала я головой, — ты не умрешь.

— Не я, так кто-то из вас. Но вам нельзя, — он даже не удивился моим словам. — Идите, а то слишком поздно будет.

Опасно прищурились глаза Рады, будто уже узревшие врага, опасно напряглись плечи.

— Пойдем, Карма. Уэлл, вставай.

Казалось, ее совсем не трогала жертва парня. Ее, но не меня. Я и сама не могла объяснить, почему мне вдруг стала небезразлична судьба этого ребенка. Потому что он мог пригодиться? Потому что он напророчил дракону? Потому что благодаря его действиям у нас появилась пусть и совсем крохотная, но все же зацепка? Нет, это все играло роль, но не являлось определяющим. Что-то было другое, чему я не могла дать ни названия, ни, тем более, объяснения.