Ночь триффидов - Саймон Кларк

– Работает ночная смена, – негромко пояснил Сэм. – Торренс желает, чтобы его рабочая сила трудилась круглые сутки… да, мэм, иду, – закончил он, когда рука. Марни толкнула его в нужном направлении. И здесь царили кошмары. Уличные фонари заливали пространство зловещим желтым светом. В окнах домов я видел движение людей, но в самих жилищах, как ни странно, электрическое освещение скорее всего отсутствовало. Я проходил мимо церквей, превращенных в фабрики. В этих некогда тихих прибежищах души теперь грохотали паровые молоты. Автомобилей почти не было. Мужчины, женщины и дети спешили по делам, сгибаясь под тяжестью разнообразных грузов. Это были туши животных, связки дров, свинцовые трубы, железный лом, старые автомобильные покрышки. Тут и там участки улицы были отгорожены, и в этих загонах блеяли козы и овцы, кудахтали многочисленные куры. Мы шагали торопливо, несмотря на то что никто не бросал на наш странный отряд любопытствующих взглядов. Глаза у обитателей здешних мест были какими– то потухшими. То ли от чрезмерной работы, то ли от голода, то ли от наркотиков, а может – от первого, второго и третьего одновременно. Я почти остановился, увидев ребенка, сгорбившегося под непосильной тяжестью груза. При виде малыша мне стало плохо. Его лицо являло унылую маску, искаженную гримасой боли. Почувствовав в тот же миг сильный толчок в спину, я двинулся дальше. Я шагал мимо отвратительного вида зданий, в чревах которых трудились сапожники, слесари, кузнецы, ткачи, бочары, плотники и, судя по отвратительному запаху кипящего животного сала, мыловары. Ноги то и дело скользили в каких-то отбросах, определить состав которых я просто не решался. Наконец мы добрались до глухого проулка. В одном из домов кто-то играл на саксофоне, и музыкант, как мне казалось, сошел с ума. Импровизированная мелодия то пела на самых высоких нотах, то резко падала вниз. Музыка каким– то непостижимым образом все время оставалась лиричной, хотя отчасти напоминала какофонию. Это было место, в котором поселилась одинокая, несчастная душа. В звуках саксофона я слышал разрывающую сердце тоску и жажду мести. Во мне что-то перевернулось, и я вдруг почувствовал, что готов пожертвовать всем ради того, чтобы оказаться среди тихих зеленых холмов родного острова.

– Здесь! – бросил наш гид. – В этом доме. Быстро! Марни довольно бесцеремонно втолкнула нас в дверь черного хода четырехэтажного жилого дома. На лестнице было темно и воняло хорошо прогнившей капустой. Уже через несколько секунд наш проводник приступил к распределению комнат. Это было прекрасно. Сейчас мне больше всего на свете хотелось растянуться во весь рост на мягком матрасе.

– Здесь, – сказал проводник, когда подошла моя очередь. – Еду получите позже.

– Я заскочу к тебе, как только все устроятся, – сказал Сэм, хлопнув меня по плечу. – Пока располагайся. Я не думал, что мне придется купаться в роскоши. И на сей раз мои ожидания полностью оправдались. Оказалось, что я буду жить в обществе разнообразных медных змеевиков и сосудов, содержимое которых булькало и шипело. Чутье меня не обмануло. В стальном сосуде в углу помещения бродило ячменное сусло. Итак, мне предстояло проживать в обществе перегонного куба. Против конечного продукта перегонки я ничего не имел, однако вонь и жар, которыми сопровождался производственный процесс, были просто невыносимы. Я попытался выйти, но дверь была уже заперта, а звук шагов в отдалении говорил о том, что мои товарищи все еще заняты распределением помещений. Часть моего нового жилища была скрыта за висевшим от стены до стены занавесом. Лет тридцать назад это было роскошное плюшевое драпри, принадлежавшее весьма состоятельному жильцу. А теперь… оно выглядело еще вполне прилично, чтобы понять: занавес знавал и лучшие дни. Я решил заглянуть за этот реликт былой роскоши и тут услышал звук открываемой двери. Я оглянулся. В комнату вошла Марни. Шрам на лице придавал ей весьма злобный вид. Но в этот момент ее глаза тоже горели яростью. Возможно, я ей действительно пришелся не по вкусу. Наверное, она все же неправильно истолковала мои попытки ее обнять. Бросив на меня исполненный злобы взгляд, она перешла к перегонному кубу и что есть силы пнула его ногой. Котел, видимо, изумившись не меньше, чем я, зашипел, а в змеевиках забулькала жидкость. Марни взяла с антикварного буфета пустую бутылку, присела на корточки рядом со змеевиком и повернула рукоятку крана. Из крана в бутылку закапала прозрачная жидкость. Не обращая на меня никакого внимания, она еще несколько раз с помощью каблука тяжелых ботинок отрегулировала процесс перегонки. Когда бутылка наполнилась, Марни закрыла кран, подошла к занавеске и отодвинула ее. Моему взору открылась фигура еще одной девушки. На краю трехъярусной солдатской койки, в нижнем ее отделении, сидела какая-то худосочная девица с выбритой головой. По остаткам волос можно было понять, что некогда она была рыжей. Несмотря на болезненный вид, зеленые глаза девушки сияли. Марни снова одарила меня сердитым взглядом. Я внимательно посмотрел на молодых женщин. Обе без тени смущения встретили мой взгляд.

– Великий Боже, – выдохнул я. На меня взирали два почти точных факсимильных издания Керрис Бедеккер.

Вот так. Как любит говорить моя мама, накладывая мне в тарелку зелень: “У тебя есть две возможности, Дэвид Мэйсен, ты съешь все это либо с удовольствием, либо с отвращением”. Нравилось мне помещение или нет, но мне предстояло провести в нем по меньшей мере одну ночь. Марни решительным жестом показала на верхнюю койку, и это, несомненно, означало, что ночь я проведу под потолком. Нельзя сказать, что она совсем не хотела мне помогать. В своей обычной резкой манере (я так и не смог понять, то ли от избытка энергии, то ли злости) она освободила меня от рюкзака.

– Нет… нет! – Я успел остановить ее до того, как она бросила груз на пол. – Легонько и аккуратно, – произнес я с нервозной улыбкой. Показал на вьюк и добавил: – Бум! Бум! – В тот же миг мне пришлось пожалеть, что я заговорил на языке английских младенцев. Пламя, сверкнувшее во взоре Марни, ясно дало мне понять, что она вовсе не слабоумная. Интересно, какие слова она произнесла, что полиция отрезала у нее язык? Вторая копия Керрис наконец решила заговорить.

– Скажите, что в нас такого, что выбивает вас из седла? – спросила она голосом Керрис. Голос, правда, звучал очень слабо. Девушка, судя по хрупкому виду, была серьезно больна. Мне казалось, что при первом резком движении она просто рассыплется.

– Я… э… я… Вы просто очень похожи на одну мою знакомую. – Частичная утрата дара речи мешала мне вести связную беседу, но вид двух Керрис Бедеккер (пусть немного измененных) действительно выбивал меня из колеи.

– И это только потому, что мы дочери генерала Филдинга?

– Генерала Филдинга? – заикаясь, переспросил я, мгновенно забыв, что в последнее время называю генерала его подлинным именем – Торренс. Марни посмотрела на меня, а ее бритая сестрица продолжила:

– Ничего удивительного. У генерала Филдинга огромное число отпрысков.

– И они все похожи на… О… Я хочу сказать… Вы все похожи друг на друга?

– Некоторые из нас очень похожи.

– Вы слышали о Керрис Бедеккер?

– Нет. Почему я должна что-то о ней слышать?

– Она ваша точная копия, – сказал я, понимая, что все эти слова по меньшей мере неуместны. – Возможно, вы с ней двойняшки.

– Или тройняшки. Или даже две из четверни, – без тени удивления, как о чем– то вполне заурядном сказала девушка. – Вы увидите много людей с его лицом, – добавила она. – Особенно здесь.

– Вы здесь живете всю жизнь?

– Нет. На север от Параллели меня перевели, когда мне было двенадцать. Я училась в хорошей школе, и меня готовили к карьере в сфере управления. Но я заболела осложненным гриппом и так до конца и не оправилась. – Девушка едва заметно пожала плечами. – Я занимала драгоценное место в классе, потребляла слишком много хорошей пищи. Обучение и содержание калеки – роскошь, которую общество не может себе позволить. Так я и оказалась здесь. Я внимательно вгляделся в девушку. Деликатное телосложение. Почти прозрачная кожа. Сияющие глаза. В ней было нечто эфирное… но что именно, я сказать не мог. Сидящая рядом с ней сестра, напротив, казалась на редкость крепкой и, судя по сердитому взгляду, вполне земной.

– Простите, – сказал я, – мне давно следовало бы представиться. Меня зовут Дэвид Мэйсен, и причина моего появления здесь, насколько я понимаю, вам известна.

– “Мне давно следовало бы представиться…”, – повторила она со слабой улыбкой. – Бог мой… Я уже успела забыть, когда последний раз сталкивалась с подобной вежливостью. Добрый вечер, Дэвид Мэйсен. Меня зовут Ровена. А это Марни. Но с ней вы уже знакомы.

– Да.

– Марни была очень умной девочкой. Она устраивала собрания, на которых наши сверстники обсуждали политику отца. Полиция задержала ее для допроса. Узнав о родственных связях, они доложили о ней отцу. Тот приказал сделать так, чтобы она больше никогда не говорила. Кроме того, он велел им обращаться с ней как можно хуже. – Ровена провела пальцем по лицу, имитируя движение ножа. – Отец считает, что, если ты урод, тебя никто слушать не станет. Вот так вот Марни тоже оказалась здесь.