Первородный грех - Филлис Джеймс

— Кто-нибудь звонил? — спросил он. — Кто-нибудь из полицейских?

— Кто-то звонил. Сказал — это сержант Роббинс. Просто спросил, когда ты вчера вернулся. Никакой информации не сообщил, даже не сказал, что мистер Жерар умер.

— А ты не проговорилась, что знаешь об этом?

— Разумеется, нет. Ты же меня предупредил. Я только спросила его, в чем дело, а он ответил, что ты мне все объяснишь, когда придешь домой, что с тобой все в порядке и чтобы я не волновалась.

Так что полиция времени не теряла. Что ж, этого и следовало ожидать. Они хотели все проверить, прежде чем он успеет сделать себе алиби.

— Ну вот, видишь, милая, что я и говорил. Разумно было подготовиться.

— Конечно, разумно. Только ты ведь не думаешь, что мистера Жерара и правда убили?

— Они, кажется, еще не знают, как он умер. Убийство — лишь одна из возможностей. Он мог умереть от инфаркта, а змею обмотали ему вокруг шеи уже после.

— Но, дорогой, это же ужасно! Как мог кто-то сделать такую гадость? Это жестоко!

— Не надо думать об этом, — сказал он. — К нам это отношения не имеет. Нас не касается. Если мы будем придерживаться нашей версии, никто ничего нам сделать не сможет.

Она ведь не представляла себе, насколько близко это их касалось. Эта смерть была его спасением. Он никогда не говорил ей о риске потерять работу, о своем страхе и ненависти к Жерару Этьенну. Отчасти потому, что не хотел ее волновать, но главным образом — он хорошо понимал это — из гордости. Ему необходимо было, чтобы она верила: ему сопутствует успех, его уважают, он — неоценимый в издательстве работник. Сейчас ей уже не придется узнать правду. Он к тому же решил ничего не говорить ей о беседе с Донтси. Зачем ее волновать? Все уладится.

Как всегда перед ужином, они вместе пошли взглянуть на спящую дочурку. Она спала в глубине дома, в детской, которую он сам — с помощью Джули — ремонтировал и декорировал. Девочку совсем недавно переселили из плетеной колыбельки в кровать с деревянной оградкой, и она лежала, как всегда, без подушки, на спине. Джули объясняла, что это — рекомендованное врачами положение. Она не произносила слов «внезапная смерть», которой таким образом было легче избежать, но оба понимали, что имеется в виду. Невыразимым ужасом для обоих — они об этом и правда никогда не говорили — была мысль, что с ребенком может что-нибудь случиться. Сидни протянул руку и коснулся ладонью покрытого нежным пухом темечка. Трудно было поверить, что у человека вообще могут быть такие мягкие волосы, такая беззащитная головка. В порыве любви он хотел поднять дочку из кроватки, прижаться щекой, заключить обеих — и мать, и дочь — в объятие, крепкое, вечное, нерушимое, защитить их от всех горестей и бед в настоящем, от всех несчастий в грядущем.

Этот дом был его миром, его царством. Он говорил себе, что завоевал этот мир любовью, но испытывал к дому какое-то яростное чувство, похожее на собственнический инстинкт завоевателя. Это был его дом, и он убил бы дюжину Жераров Этьеннов, только бы его не потерять. Никто, кроме Джули, никогда не находил Сидни привлекательным, достойным любви. Невзрачный, худой, скучный и застенчивый, он понимал, что недостоин любви: годы, проведенные в детском доме, убедили его в этом. Твой отец не умер бы, твоя мать не бросила бы тебя, если бы тебя можно было любить. Воспитатели в детском доме делали все, что могли — в соответствии с принятыми тогда правилами, но воспитанников там не любили. Забота о детях, так же, как и еда, была строго нормирована. Дети прекрасно знали, что они отверженные. Он впитал в себя это знание вместе с овсяной кашей. За детским домом последовала череда домохозяек, меблированных комнатушек, снятых задешево однокомнатных квартир, вечерних занятий, экзаменов, кружек водянистого кофе, одиноких обедов в дешевых ресторанах, завтраков, приготовленных в коммунальных кухнях, одиноких развлечений, одинокого, не дающего удовлетворения, рождающего чувство вины секса.

Теперь он чувствовал себя человеком, прожившим жизнь в подземелье, почти в полной темноте; с Джули он вышел из тьмы под солнечные лучи, его глаза слепил невообразимый мир света, звуков, красок и ощущений. Он был рад, что Джули была раньше замужем, однако, когда они занимались любовью, ей удавалось дать ему понять, что это она неопытна в любви, что это она впервые испытывает наслаждение. Он говорил себе, что, возможно, так и есть на самом деле. Для него близость с Джули явилась открытием. Он никогда раньше не думал, что это одновременно и так просто, и так чудесно. Он радовался, но радость эта была смешана с чувством какого-то полувиноватого облегчения еще и от того, что первый брак Джули оказался неудачным и что Терри ее бросил. Ему не нужно было опасаться, что она станет сравнивать его со своей первой любовью, романтизированной и увековеченной смертью. Они редко говорили о прошлом. Для них обоих люди, которые населяли это прошлое, ходили в нем и разговаривали, были совсем иными. Как-то, в самом начале их совместной жизни, Джули сказала ему:

— Я часто молилась о том, чтобы мне удалось найти человека, которого я смогу полюбить, смогу сделать счастливым и который сможет сделать счастливой меня. Кого-то, кто даст мне ребенка. Я почти уже оставила надежду. И тут нашла тебя. Это кажется мне чудом, дорогой. Ответом на мои молитвы.

Ее слова привели его в восторг. Он вдруг почувствовал себя чуть ли не посланцем самого Бога. Он — человек, привыкший считать себя бессильным, был неожиданно опьянен ощущением всесилия.

В издательстве «Певерелл пресс» он был счастлив до тех самых пор, пока Жерар Этьенн не вступил в должность. Сидни знал, что его ценят как добросовестного бухгалтера. Он много работал сверхурочно, не требуя платы за лишние часы. Он делал все, что требовали от него Жан-Филипп Этьенн и Генри Певерелл, и то, что они от него требовали, было вполне в его силах. Но потом один из них ушел на пенсию, а другой умер, и молодой Жерар Этьенн уселся в кресло директора-распорядителя. За несколько лет до этого Жерар не играл в компании сколько-нибудь значительной роли, но он наблюдал, изучал, выжидал время, получал магистерскую степень по административному управлению, строил планы, в которые никак не входил пятидесятидвухлетний бухгалтер самой низкой квалификации. Жерар Этьенн, молодой, успешный, красивый, богатый, который в течение всей своей привилегированной жизни хватал что хотел, без всяких угрызений совести, собирался отобрать у него, Сидни Бартрума, все, ради чего стоило жить. Но Жерар Этьенн был мертв; он лежал в полицейском морге со змеей, засунутой ему в рот.

Сидни крепче сжал плечи жены и сказал:

— Милая, давай-ка пойдем поужинаем. Я проголодался.

32

Вход с улицы в полицейский участок Уоппинга настолько не бросается в глаза, что непосвященному очень легко пройти мимо. Со стороны Темзы, куда выходит эркер, придающий зданию какой-то домашний вид, и сам приятно непритязательный кирпичный фасад наводят на мысль о стародавнем гостеприимном городском доме, обиталище какого-нибудь купца восемнадцатого века, предпочитающего жить над собственным торговым складом. Стоя у окна приемной, Дэниел смотрел на широкую пристань, на плавучий причал с тремя отсеками, на флотилию полицейских катеров и на поставленный в укромном месте роликовый приемник-ванну из нержавеющей стали — для приема и обмывания тел утонувших и думал, что лишь очень немногие из проезжающих по реке могут усомниться в истинном назначении этого дома.

С того момента, как вместе с сержантом Роббинсом он прибыл сюда, пройдя через стоянку машин и поднявшись по железной лестнице в негромкую деловую суету участка, Дэниел все время был занят. Он устанавливал компьютеры, очищал столы для Дэлглиша, для себя и для Кейт, беседовал с помощником коронера об организации post mortem, подготавливал все для дальнейшего расследования и налаживал связь с лабораторией судебной медэкспертизы. Фотографии, сделанные на месте преступления, уже были прикреплены на доске для объявлений, их холодная бестеневая четкость, казалось, лишала снимки ужасающего содержания, превращая их в очередное упражнение в технике съемки. Дэниел успел также поговорить с лордом Стилгоу в отдельной палате Лондонской клиники. К счастью, последствия общего наркоза, нежная забота медсестер и непрекращающийся поток посетителей несколько отвлекли внимание лорда Стилгоу от убийства: он принял доклад Дэниела с удивительной невозмутимостью и вопреки ожиданиям не потребовал, чтобы Дэлглиш немедленно появился у его больничной койки. А еще Дэниел ввел в курс дела пресс-бюро столичной полиции, обрисовав картину происшедшего. Когда этот материал будет опубликован, им придется организовывать пресс-конференции и осуществлять связь с масс-медиа. Были кое-какие подробности, которые полиция не считала нужным разглашать, но странное использование змеи станет очень скоро, самое позднее — к завтрашнему утру, известно всем в Инносент-Хаусе, сразу же обойдет все лондонские издательства и в считанные часы окажется в газетах. Похоже, у пресс-бюро дел будет невпроворот.