Плененная горцем - Джулианна Маклин

Герцог забросил одну толстую ногу на колено другой.

— Возможно, вы правы. Но если это окажется не так, а я вас поддержу, то пострадает моя репутация. Только представьте себе, Монкрифф, что эксцентричный английский герцог, едва успев вступить во владение титулом, принимает сторону Шотландии в деле против армии короля!

— Да уж, гиблое дело, — кивнул Дункан.

Уинслоу хлопнул себя по пухлой ляжке и захохотал:

— Ох уж эти бесстрашные горцы! Как же я восхищаюсь вашей отвагой, энергией и уверенностью в себе! Вы сражаетесь на поле брани с высоко поднятыми мечами и щитами даже при явном численном превосходстве неприятеля. Хотел бы я быть шотландцем. — Он поднял пустой бокал. — И снова молодым.

Дункан поклонился герцогу и встал со стула, чтобы взять графин. Наполнив бокалы, он снова расположился в одном из кресел.

— Позвольте, я расскажу вам о своих приключениях во время битвы при Шерифмуре, — предложил он, — а затем мы подумаем, какие у нас есть возможности насчет армии короля.

Уинслоу, удобно расположившись в кресле, откинулся на спинку. Они до глубокой ночи беседовали, обсуждая войну и политику.

— Ты сегодня очень поздно, — произнесла Амелия и села в постели, когда Дункан вошел в ее спальню.

Она ждала его уже несколько часов.

— Да. — Он поставил канделябр на комод и снял камзол. — Я был очень занят, девушка. Мне нужно было завоевать расположение твоего дяди. Теперь он обо мне очень хорошего мнения, и я о нем тоже. Он хороший человек, как и твой отец. У нас много общего, и он поддержал нашу помолвку. Герцог сказал, что твой отец был разочарован, когда здесь минувшей весной ему не удалось устроить наш с тобой союз. По мнению твоего дяди, чем скорее мы поженимся, тем лучше.

— Мой отец желал нашего брака?

Это сообщение Амелию очень удивило, и она внезапно ощутила прилив радости. С учетом всех страхов и сомнений, одолевавших ее в последнее время, особенно в отношении своей способности разбираться в людях и решения выйти за Дункана, известие о том, что отец одобрял Дункана в качестве возможного зятя, значило для нее очень много. Возможно, дух ее отца все это время за ней присматривал. Ее охватило такое счастье, что у нее даже глаза засияли.

На четвереньках она подползла к краю кровати и встала на колени, обхватив высокую опору, к которой золотым шнуром был подвязан бархатный полог. В настроении Дункана чувствовалось что-то необычное. Он был охвачен каким-то лихорадочным возбуждением, и его воодушевление передалось ей.

— Похоже, ты очень счастлив, — заметила она. — Что еще произошло между тобой и моим дядей?

Дункан подошел к окну и остановился, глядя в темноту ночи.

— Я высказал свое мнение о твоем бывшем женихе и заявил, что намерен защитить тебя от него. Твой дядя даже не попытался оспаривать мои высказывания. Он сообщил мне, что с самого начала не одобрял эту помолвку.

Еще одна удивительная новость для Амелии.

— Дядя никогда мне этого не говорил!

— Он с уважением относился к воле твоего покойного отца, несмотря на то что она противоречила его мнению. Но теперь это позади, и в дальнейшем он намерен действовать, руководствуясь своими собственными взглядами.

Амелия села на пятки.

— Так вот почему у тебя такой довольный вид.

Он обернулся к ней.

— Не только поэтому, девушка. Твой дядя согласился помочь мне привлечь Беннетта к суду. Он поддержит организацию расследования его преступлений. Бог свидетель, Ричард Беннетт заплатит за то, что он сделал с моей Муирой!

У Амелии оборвалось сердце. Разумеется, она была довольна тем, что он избрал более цивилизованный путь к восстановлению справедливости, оставляя окончательное решение о наказании Ричарда армии и суду. Именно к этому она подталкивала его в последнюю ночь своего похищения, ведь, вне всякого сомнения, если Ричард виновен, его необходимо отдать под суд.

Что ее тревожило, так это неукротимая жажда мести, подогреваемая страданием из-за смерти Муиры. Амелию пробрал озноб. Она ощутила, что в душе Дункана таится Мясник, с его животным отчаянием и готовой вырваться наружу яростью. Было ясно, что он все еще не оставил эту историю в прошлом.

— Так значит, ты по-прежнему мечтаешь о мести? — осторожно поинтересовалась она.

Он бросил на нее предостерегающий взгляд.

— Я надеюсь, ты ни в чем не собираешься меня обвинять, девушка, потому что я не нарушил данное тебе слово. Мое обещание заключалось в том, что я не стану применять меч или секиру, чтобы лишить Ричарда Беннетта жизни. Но я ни за что не позволю ему продолжать грабежи и насилие. Мои нынешние действия в точности соответствуют тому, о чем ты меня просила в горах. Я делаю это по-твоему. В соответствии с законами цивилизованного мира. Я вверяю его судьбу армии и суду.

Возразить было нечего, и Амелия кивнула.

— Я уверена, что ты должен сделать все, что считаешь нужным, для того, чтобы смерть Муиры не осталась безнаказанной, — произнесла она.

Внезапно она вспомнила, что сказала ей Бет Маккензи в том домике, куда она доставила потерявшего сознание Дункана: Его возлюбленная умерла. И судя по тому, что я слышала, в день ее гибели Мясник похоронил вместе с ней и свое сердце. Во всяком случае, ту его часть, которая была способна любить.

— Я хочу отомстить не только за Муиру, — уточнил он, — но еще и за всю Шотландию. Этот человек — тиран. Его необходимо остановить. — Он отошел от окна и остановился в ногах кровати. — Но давай больше не будем говорить о Муире.

— Почему?

— Потому, что я не желаю говорить о ней, — раздраженно произнес он и начал развязывать гофрированный кружевной галстук. — А теперь снимай сорочку, девушка. Я жажду овладеть тобой.

Продолжая размышлять о страдании, которое причиняло ей присутствие в его сердце Муиры и объяснялось тем, что ей самой вход в этот потаенный уголок был пока закрыт, Амелия наблюдала за его руками, развязывавшими свободный узел галстука.

«Действительно ли он жаждет обладания мной?» — промелькнула мысль. Ей очень хотелось спросить его об этом. Или же это тоже жажда долгожданного отмщения?

Он смотрел на нее горящим от страсти взглядом.

Она решила ни о чем не спрашивать его сейчас. Это было бы ужасно глупо, потому что в его глазах пылал голод. Казалось, он готов ее съесть, и от этого взгляда у нее даже кости таяли, превращаясь в желе, потому что каждый раз, когда в его глазах появлялось это голодное выражение, их соитие было еще более страстным и доставляло ей особо глубокое удовольствие.

В этот момент она остро осознала, что продолжает оставаться его пленницей. И узами, удерживающими ее в замке, стала его чувственность, сопротивляться которой она была не в силах. Когда он пожирал ее взглядом, все остальное теряло значение. Весь окружающий мир попросту исчезал.