Кукушата Мидвича. Чокки. Рассказы - Джон Уиндем
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зиллейби покачал головой.
— Только не для меня, старина. Я начал учить Детей еще до того, как этим занялись власти, я и до сих пор их учу. Не скажу, что хорошо понимаю Детей, но полагаю все же, что знаю их лучше, чем кто-либо другой, а самое главное — они мне верят.
Он погрузился в молчание, откинувшись на спинку кресла и глядя, как тополя раскачиваются на ветру.
— Доверие… — начал он, но в эту минуту к нам подошла Анжела с графином шерри и стаканчиками на подносе, и он прервал начатую фразу, чтобы узнать, что болтают о нас в Трайне.
За ленчем он говорил меньше обычного, а затем скрылся в своем кабинете. Немного позже я увидел его идущим по дорожке. Он, как видно, отправлялся на свою обычную прогулку, но так как меня присоединиться не пригласил, я поудобнее устроился в шезлонге. К чаю Зиллейби вернулся и посоветовал мне подзакусить поплотнее, так как обеда сегодня не будет, а вместо него нам подадут поздний ужин, как это бывает в дни, когда он читает лекции Детям.
Анжела вмешалась, хоть и без всякой надежды:
— Дорогой, а ты не думаешь?.. Я хочу сказать, что они видели все твои фильмы. Я знаю, что фильм об Эгейском архипелаге ты показывал им, по меньшей мере, дважды. Может быть, лучше отложить его показ и взять напрокат другой, поновее?
— Милая, но ведь это очень хороший фильм. Его вполне можно смотреть и два раза, и больше, — объяснил с некоторой обидой в голосе Зиллейби. — А кроме того, меняется и сама лекция. Я всегда нахожу что-то новое, говоря о греческих островах.
Около половины седьмого мы начали грузить вещи Зиллейби в машину. Их было очень много. Многочисленные ящики содержали проектор, реостат, ламповый усилитель, динамик, коробки с фильмами, магнитофон для записи лекции, и все они были весьма тяжелы. К тому времени как мы все это погрузили, положив сверху стационарный микрофон, стало казаться, будто идет подготовка к долгому сафари, а не к обыкновенной лекции.
Зиллейби слонялся вокруг, пока мы работали, пересчитывая и проверяя все, начиная от банки «Бычьего глаза», и, наконец, остался доволен. Он повернулся к Анжеле.
— Я попросил Гейфорда довезти меня до Грейнджа и помочь разгрузиться, — сказал он. — Не надо ни о чем беспокоиться. — Он притянул ее к себе и поцеловал.
— Гордон, — начала она, — Гордон…
Все еще обнимая ее левой рукой, он погладил ее правой по щеке, глядя прямо в глаза. Потом с мягким упреком покачал головой.
— Но, Гордон, я теперь так боюсь Детей… А вдруг они…
— Не тревожься, родная, я знаю, что делаю, — ответил он. Потом повернулся, сел в машину, и мы поехали, а Анжела осталась на ступеньках, провожая нас печальным взглядом.
Не скажу, что я подъезжал к воротам Грейнджа с легким сердцем. Однако ничто, казалось, не оправдывало моей тревоги. Это был просто большой, довольно безобразный дом Викторианской эпохи, с пристроенными по бокам совершенно выпадавшими из стиля крыльями, похожими на заводские корпуса.
Во времена мистера Гримма они использовались как лаборатории. Газон перед домом почти не сохранил следов битвы, разыгравшейся здесь почти две ночи назад, и, хотя несколько кустов пострадали, трудно было поверить, что совсем недавно тут творилось нечто жуткое.
Нас ждали. Не успел я открыть дверцу машины и выйти из нее, как входная дверь распахнулась и больше десятка Детей возбужденно сбежали со ступенек, вразнобой крича: «Хелло, мистер Зиллейби!» В одну минуту они открыли заднюю дверцу, и двое парнишек начали вынимать оттуда вещи и передавать их другим. Две девчонки помчались вверх по лестнице, таща микрофон и свернутый в трубку экран. Кто-то с воплем восторга ухватил банку леденцов и побежал вслед за ними.
— Эй! — крикнул Зиллейби встревоженно, когда они принялись за более тяжелые ящики. — Это очень хрупкий груз, будьте, пожалуйста, с ним поосторожнее!
Один из мальчиков улыбнулся в ответ и поднял ящик, чтобы с преувеличенной осторожностью передать его другому. Сейчас в Детях не было ничего страшного или таинственного, хотя, может быть, так казалось потому, что они были необычайно похожи друг на друга, и это обстоятельство чем-то напоминало опереточный кордебалет. Впервые после моего возвращения я смог увидеть, что Дети — это действительно дети. Не могло быть сомнения, что приезд Зиллейби был для них долгожданным событием. Я видел, как он стоял, глядя на них с мягкой, слегка задумчивой улыбкой. Нет! Просто невозможно было связать Детей, какими я видел их сейчас, с какой-то угрозой. Мне даже подумалось: полно, да они ли это? Может быть, те теории, те страхи и угрозы, которые мы только что обсуждали, касались совершенно иной группы Детей? Никак нельзя было представить себе, что это они довели до обморока доблестного начальника полиции, что это они несколько часов назад вручили Бернарду ультиматум для самых высших инстанций.
— Надеюсь, аудитория соберется? — спросил Зиллейби.
— О да, мистер Зиллейби, — заверил его один из мальчиков, — соберутся все, кроме Уилфрида, конечно. Он в больничке.
— Ах так! А как он себя чувствует? — спросил Зиллейби.
— Спина болит здорово, но картечины уже удалили, так что доктор обещает, что все будет хорошо, — ответил мальчуган.
Противоречивость моих ощущений росла. С каждой минутой мне становилось все труднее поверить в то, что все мы не обманулись из-за своего неумения разобраться в Детях. Было непонятно, как можно совместить образ того Зиллейби, который стоял сейчас рядом со мной, с образом Зиллейби, еще только утром вещавшего о неизбежной опасности, угрожавшей нам всем.
Последний чемодан был вынут из машины. И тут я вспомнил, что этот чемодан уже находился в автомобиле, когда мы начали грузить туда остальные предметы. Чемодан был, видимо, очень тяжел, так как за него пришлось взяться сразу двум мальчикам. Зиллейби смотрел с какой-то непонятной тревогой за тем, как они поднимаются по ступеням, а потом обернулся ко мне.
— Благодарю за помощь, — сказал он, как будто отпуская меня.
Я был разочарован. Эта сторона поведения Детей увлекла меня, и я решил, что послушаю его лекцию и смогу изучить реакции Детей в часы, когда они находятся в своей компании и являют свою истинную детскую сущность.
Зиллейби понял выражение моих глаз.
— Я сам просил бы вас остаться, — объяснил он, — но, должен признаться, мысли об Анжеле сегодня меня не покидают. Она сильно напугана, вы знаете. Детей она всегда недолюбливала, но последние
