Гражданская война. Генеральная репетиция демократии - Алексей Щербаков

(Ф. Елисеев)

Еще больше народу просто уходило по домам. Причем чем ближе подходили к Дону — тем это чаще случалось. Что тоже понятно. В Гражданскую войну замечена закономерность: мобилизованный человек может неплохо воевать, если его дом у него за спиной. Но стоит только войскам оставить «его» территорию противнику — он тут же уходит домой. Это проходили и красные, и белые, и поделать с этим ничего было нельзя. Чем дальше мобилизованные солдаты воевали от родных мест — тем они лучше сражались. (Хотя, казалось бы, дело должно обстоять наоборот).

Еще одним симптомом всеобщего разложения был активный сбор «трофеев». Некоторые полки имели по двести (!) вагонов различного имущества. А если учесть, что белогвардейский полк на тот момент насчитывал 300–500 штыков — это сильно. А ведь все эти бесконечные эшелоны забивали железную дорогу. Плюс эшелоны с имуществом разнообразных тыловых начальников.

«Сгущалась с каждым днем военная атмосфера, разрасталась тыловая разруха, спекуляция принимала характер общественного бедствия, воровство и казнокрадство достигали грандиозных размахов. Ко всему этому присоединились эпидемические болезни, и в особенности эпидемия сыпного тифа, от которой Вооруженные Силы на Юге России таяли буквально не по дням, а по часам. Я помню, например, как на станцию Миллерово (Калединск), где я находился в октябре месяце 1919 года, привозили с предыдущей станции Чертково целые поезда с мертвыми телами сыпнотифозных, которые умирали от холода, от недостатка ухода, от голодовки, от отсутствия примитивных удобств».

(Г. Н. Раковский)

Разумеется, тиф не имеет политических пристрастий, он был и на красной стороне фронта. Но при отступлении, тем более при поспешном отступлении, смертность всегда выше. Наступающие могут оставить больных, отступающие вынуждены тащить их с собой в жутких условиях.

Тут надо пояснить еще одну тонкость. Белые упорно держались за свою структуру армии. Неважно, что полки на самом деле порой являлись усиленными ротами[98]. А вот все равно! Что это значит? А то, что имелось множество штабов, набитых офицерами, которые непонятно что делали. В конце концов Врангель продавил идею переформирования Добровольческой армии в корпус[99]. Но это не очень помогло. Для того чтобы всерьез разогнать зажравшихся тыловиков, требовались очень серьезные мероприятия. Проводить их у белых было просто некому.

Именно в это время разгорелся конфликт с Кубанской Радой. Точнее, разгорелся он немного раньше, самый пик пришелся на последний день решающего сражения. Но расхлебывать приходилось теперь.

А суть вот в чем. В этом парламенте казацкого розлива было две группировки: «черноморцы», стоявшие за автономию, и «линейцы», выступавшие против отделения Кубани от России. Деникин, понятное дело, ни о какой автономии и слышать не желал, однако довольно долго терпел. До тех пор, пока «черноморцы» не выдвинули идею создания союза Кубани, Украины, Дона, Терека, Грузии и прочих жителей Кавказа под главенством Кубани. При этом «черноморцы» явно тяготели к союзу с «незалежной» Украиной. Дело в том, что автономистами были в основном выходцы из причерноморских станиц, а там всегда влияние Украины и украинской культуры было особенно сильно.

Ладно бы просто выдвинули идею. Болтать никому не запрещено. Напомню, что у Деникина была демократия.

Но под влиянием автономистов Рада заключила союзный договор с горским меджлисом, который был откровенно враждебен Деникину. Вот тут главнокомандующий уже не выдержал. 6 ноября 1919 года деникинские войска окружили Кубанскую Раду и объяснили, что так делать не стоит. Лидер автономистов А. И. Калабухов был повешен, остальные, как написано в приговоре, «высланы за границу без права возвращения».

Теперь за это приходилось расплачиваться. Многие бойцы Кавказской армии, явно собирались до дому, до хаты. А ведь в планах Деникина было формирование новых частей. Формировать их можно было только из кубанцев, никого больше не оставалось.

И что самое грустное — ярким пламенем вспыхнул конфликт двух военачальников. Я уже упоминал о претензиях Врангеля к Деникину. Пока кампания шла удачно, все это вроде бы забылось — но после поражения вспомнилось с новой силой.

Деникин писал:

«Не проходило дня, чтобы от генерала Врангеля Ставка или я не получали телеграмм нервных, требовательных, резких, временами оскорбительных, имевших целью доказать превосходство его стратегических и тактических планов, намеренное невнимание к его армии и вину нашу в задержках и неудачах его операций… Эта систематическая внутренняя борьба создавала тягостную атмосферу и антагонизмы. Настроение передавалось штабам, через них в армию и общество… Эти взаимоотношения между начальником и подчиненным, невозможные, конечно, в армиях нормального происхождения и состава, находили благодарную почву вследствие утери преемственности верховной власти и военной традиции».

То есть это было нечто вроде военной публицистики.

Врангель практически открыто агитировал за то, что «Деникина надо смещать». И ведь многие соглашались… В итоге 20 декабря Врангель был отстранен от командования, уволен в отставку и убыл в Константинополь. Но это лишь уронило авторитет Деникина, который и так неудержимо падал. А согласитесь, в ситуации, в которой находились ВСЮР, это — последнее дело.

Винный укрепрайон

У военных есть термин: боеспособность подразделения. Смысл понятен. Небоеспособные рота, полк, дивизия — это те, что не в состоянии сражаться. Причины могут быть всякие: отсутствие боеприпасов, смертельная усталость бойцов, наличие большого количества раненых и больных… И так далее.

Но есть еще одна причина — моральное состояние. Или, если более литературно — «боевой дух». Дело-то в чем? Война — это необходимость постоянно рисковать жизнью. А вот иногда так складывается, что солдаты больше не хотят этого делать. Вот не хотят — и всё. В крайних формах это выражалось в 1917 году, не только у нас, но и во Франции. А после — в Красной Гвардии, когда бойцы просто отказывались подчиняться приказам. Начинали митинговать, качать права и так далее.

Но бывает и по-другому. Приказам подчиняются. Говорят: «Так точно!» и бегут исполнять. Но только исполняют их так, что глаза бы не глядели.

Ведь можно, к примеру, сражаться до последнего патрона, умереть, но не отойти. А можно начать отступать после первых выстрелов. Оправдания всегда найдутся: «А у них тяжелая артиллерия!», «А нас с тылу обошли!»

Во ВСЮР в конце 1919-го — начале 1920 года наблюдался именно второй вариант. Никто не бунтовал. Кто-то просто тихо дезертировал, но остальные подчинялись своим командирам. Да только вот сражаться всерьез не желали. Многие офицеры хватались за голову: в самом деле, те же самые солдаты, которые без труда разгоняли превосходящие силы красных, теперь отступали, лишь обозначая сопротивление. И поделать с этим ничего было невозможно. Применять жесткие меры опасались: а вдруг тогда разбегутся все? Так что особого сопротивления красным не наблюдалось. Тем не менее белые командиры надеялись переломить ситуацию. Главную надежду они возлагали на два главных донских города.

Один из основных тезисов тогдашней белогвардейской пропаганды — Новочеркасска и Ростова мы не сдадим! В армии было много донцов, а для них Новочеркасск — столица родного края, так сказать, «знаковый» город. Ростов же — «ворота Кавказа» и самый крупный город в регионе. Надеялись, что вот за них-то будут сражаться всерьез.

К тому же вокруг Ростова строили укрепления в духе Мировой войны. Уверяли: город так укреплен, что красные сломают об него зубы.

Но тут сразу начались неприятности. Как оказалось, никакого укрепрайона не было. Вообще. Возле Ростова местами среди чистого поля валялись бухты колючей проволоки и сваленные в кучу столбы. Кое-где были отрыты окопы… для стрельбы с колена. Инженеры, которым было поручено это дело, не сделали ничего.

Даже если считать со времени окончания Орловско-Кромской операции, то прошел целый месяц!

Для сравнения: через полгода на Каховском плацдарме красные, опасаясь наступления превосходящих сил белых, за несколько дней такого нагородили, что даже Великий и Ужасный генерал Слащев не смог ничего с этим поделать — потерпел неудачу при попытке атаковать укрепления, а после и вовсе отказался от этой затеи. А уж он-то был — без дураков — блестящий полководец. Но потерпел поражение, штурмуя скороспелые укрепления красных.

Ростовские инженеры за месяц ничего не сумели. А ведь вопрос шел если не об их жизни (хотя среди белых бытовало убеждение, что большевики расстреливают всех поголовно), то о том образе жизни, который они хотели вести.